Дверь в комнату резко открывается. Эдуард Матвеевич быстро убирает разложенные на столе листы, хватает журнал, наклоняется, хочет засунуть его в портфель. Журнал во что-то упирается, не лезет, и его приходится затолкнуть силой, измяв первые страницы.
На вошедших Эдуард Матвеевич смотрит раздосадованно. И Женька Грилин, и Бердников — оба ребята шумливые. Начнут сейчас ходить по комнате и так раскричатся, хоть уши затыкай.
— …Поэтому и не надо будет столько расчетов делать, — говорит Грилин, возвращаясь к двери, которую не прикрыл, и хлопает ею чуть ли не со всей силы. — Конечно, если бы с самого начала по этой методике делали, было бы проще…
— Да ты что! — Бердников машет рукой. — Это все просто так, пока не вникли… А свяжись — там сразу столько вопросов.
Ну, теперь такие разговоры надолго, вздыхает Эдуард Матвеевич. Ему вроде бы и обидно, что его занятие прервали, но и то, о чем говорят ребята, тоже интересно. Если разобраться, Женька Грилин, в общем, предлагает дело. Но столько с этим делом возни, что бог его знает, стоит ли связываться. Уж больно много всего менять придется. А больше всех — Бердникову. Понятно, что он не хочет.
Заставить Бердникова переделать расчеты Эдуарду Матвеевичу очень даже хочется. Уж кому-кому, а этому лоботрясу полезно поработать. Меньше будет ходить с секретаршами чай пить и хихикать. Но если вникнуть — только сейчас так получилось, что именно к участку Бердникова новая методика не подходит. А в другой раз вполне может случиться, что Эдуарду Матвеевичу и самому придется все расчеты исправлять. Поэтому тут дело сложное, подумать надо, а не просто вместе с Женькой под Бердникова мину подводить.
Ребята все еще продолжают спорить. Грилин ходит по комнате, машет руками, время от времени громко шмыгает носом. Маленький полный Бердников сидит на своем столе, еле доставая ногами до пола.
Эдуард Матвеевич внимательно следит за ребятами, прокашливается, поправляет очки и ждет, когда же кто-нибудь из них обратится к нему. Все-таки он здесь самый опытный, самый авторитетный и уважаемый начальством. Ему и надо их сейчас рассудить. Но внимания на него так и не обращают. Эдуард Матвеевич начинает прокашливаться громче, в конце концов сам раза два порывается что-то сказать. И совсем обижается, видя, что в его сторону даже не смотрят. До чего же все эти молодые самоуверенны! Можно подумать, что они здесь что-то решают. Будто, кроме них, некому разобраться.
Но больше всего возмущает Эдуарда Матвеевича то, что Женька Грилин вдруг начинает обращаться к Лушкову. Вот уж кто меньше всех в отделе что-то значит. Да и не лезет никуда. Такой этот Лушков размазня… И чего они его об этом деле спрашивают? Чего он может понимать?
— Слушай, но ведь так намного проще и быстрей делать, — говорит Лушкову Женька.
— Да проще-то оно проще.
— Ну так что же? — спрашивает Женька.
— А ничего… — говорит Лушков. — Делайте как хотите. Если нравится, предлагайте. Я свое отпредлагал.
Разговор обрывается. Бердников усаживается за стол и хочет чем-то заняться, но Женька трогает его за плечо, говорит:
— Пошли-ка покурим.
— Во! Точно! Надо бы… — Лушков встает со своего места так быстро, будто ему дали команду, и, не дожидаясь ребят, выходит из комнаты. Те идут за ним.
Эдуард Матвеевич достает свое письмо и пробует читать дальше. Но плавающие в памяти фразы из состоявшегося сейчас разговора и раздражение настолько мешают, что у него ничего не получается. Он смотрит на исписанные странички, даже старается что-то прочесть, а продолжает думать то о Лушкове, то о новой методике, то о Женьке Грилине. Больше всех его раздражает Женька. Проработал всего два года, а послушать — главный специалист. Вот просидит здесь еще лет десять, как он, Эдуард Матвеевич, тогда пусть больше других и рассуждает. А сейчас лучше помалкивал бы. Уж больно шустрый и крикливый. Ничего еще из себя не представляет. Да и сам по себе парень какой-то неинтересный. И книг не читает, наверное. А если читает — одни небось детективы. В общем, ну его к черту. Бердников и тот лучше. С тем хоть можно о книгах поговорить. Библиотека у него, видно, хороша, коли еще дед собирал. Повезло же человеку, что у него такая семья. Конечно, сейчас Бердникову можно смеяться над тем, как Эдуард Матвеевич макулатуру собирает и с талонами по магазинам бегает. И еще у разных шаромыг книги покупает. Да ведь у того же Бердникова ничего почитать не выпросишь. Не дает. Правда, Эдуард Матвеевич за это на него не обижается, — сам тоже раздавать книги по знакомым терпеть не может. То перепачкают, то страницы сомнут, то уголки обтреплют.
Наконец Эдуард Матвеевич собирается с мыслями, берет в руки карандаш и начинает читать письмо:
«Где, в основном, показывает нам прозаик своего героя? Где происходят основные события повести? Не на производстве, о котором говорится довольно-таки бегло, а в кулуарах треста, в метро, наконец, на квартире любовницы героя — то есть где угодно, только не там, где люди непосредственно заняты своей работой».
Последний абзац Эдуард Матвеевич пробегает глазами дважды. Что-то здесь не так, что-то ему не нравится. То ли надо «любовницу» заменить на «подругу», то ли вообще по-иному об этом сказать.
И еще хорошо бы здесь же какие-нибудь примеры из литературы привести, думает Эдуард Матвеевич. Какие-нибудь имена назвать. Чтобы в редакции сразу поняли — пишет человек начитанный, а не кто-то с бухты-барахты. Если увидят, что письмо от знающего человека, должны будут напечатать. Поэтому, наверное, стоит немного и о себе сказать.
«После окончания вуза я почти пять лет проработал на производстве, уже около десяти лет — в НИИ…»
«В институте как-то чище и уютнее», — мысленно добавляет Эдуард Матвеевич и продолжает писать.
«За годы работы мне приходилось сталкиваться с самыми разными людьми. Но вот таких, какими изображены в повести начальник цеха Ершов и сотрудник министерства Вельник, я не встречал. В жизни люди, занимающие такие посты, находятся в самой гуще современного производства, руководят, постоянно решают множество возникающих проблем — словом, много трудятся. Какими же предстают они перед нами под пером автора? Мы можем только догадываться об их деятельности на рабочих местах, но то и дело видим, как они пытаются отделаться от назойливого молодого специалиста с его предложением, как устраивают на вакантную должность «своего человека», как заискивают перед начальством».
В комнату возвращаются ребята. Лушков быстро проходит к своему столу и молча усаживается. Женька останавливается у окна. Бердников начинает ходить по комнате. Время от времени они обмениваются репликами. Но говорят уже о шахматах.
— Эдматвеич, а ты как насчет того, чтобы по новой методике считать? — неожиданно спрашивает Женька.
Вспомнили наконец-то, что он здесь все же кое-что решает. И побольше их в таких вещах разбирается. Подумаешь, какое важное дело — новая методика…
— Ну, посмотреть надо. Что да как, — степенно отвечает Эдуард Матвеевич. — Так трудно сказать, насколько это нам подойдет. Я видел документацию, когда эту методику еще разрабатывали. Там много минусов.
— Да какие минусы…
— Ну, есть, есть, — Эдуард Матвеевич делает вид, что не хочет вдаваться в подробности, и тут же спрашивает: — А вы про эту методику Владиславу Антоновичу рассказывали?
— Да ну… — машет рукой Женька. — Надо уж прямо к шефу с этим сунуться.
— Зачем сразу к нему? — удивляется Эдуард Матвеевич. — Есть же порядок! Владислав Антонович все-таки зам, надо сначала ему доложить.
— Как будто не знаете, что это бесполезно, — мимоходом раздраженно говорит Женька.
— Ну, это уже дело другое… А порядок есть порядок.
— Вы, Эдуард Матвеевич, все условности уж больно всерьез воспринимаете, — не оглядываясь, говорит Лушков.
«Что? — мысленно переспрашивает Эдуард Матвеевич. — К чему это он вдруг? Какую-то гадость имеет в виду». Порывается ответить: «А вы…» — но не может быстро подобрать что-нибудь достаточно колкое. Пока он думает, Женька и Бердников начинают говорить о другом, и обращаться к Лушкову уже вроде бы некстати.
Разговор постепенно прекращается. Эдуард Матвеевич раскладывает перед собой папки и бумаги, пробует заняться работой, но не может сосредоточиться, потому что еще злится на Лушкова.
Все-таки неприятный этот Лушков тип. Такой вроде бы тихий бывает, — слова от него за весь день не услышишь, — а в общем-то неуживчивый. Поэтому его замом в соседний отдел и не перевели, хотя он дольше других здесь работает. Сам виноват, незачем было всякий раз в бутылку лезть. Теперь, конечно, злится, что все так вышло. Только думать-то раньше надо было. И ведь опять вот недавно с шефом из-за отпуска поцапался. А еще, наверное, удивляется, почему к нему такое отношение.
Скоро Эдуард Матвеевич уже забывает о Лушкове и начинает размышлять о своем письме. Перебирает в памяти, обо всем ли написал, и решает, что надо бы сказать и о нравственном облике героя.
«Уныло и однообразно протекает не только служебная деятельность молодого конструктора Ушикина, но и его личная жизнь. Настоящей любви он не ищет. В связях с женщинами довольно неразборчив. Даже неожиданно для себя оказывается поздним гостем своей сотрудницы, к которой до этого вечера никаких чувств не питал».
Эдуард Матвеевич вдруг задумывается и невольно припоминает, как все это описано в повести.
Полночь, снег идет, и вдоль пустой улицы Горького под желтыми фонарями несется густая поземка. Парень и девушка стоят у входа в метро, прислонившись к квадратной колонне, о чем-то разговаривают, а потом не торопясь шагают вместе по городу к дому, в котором девушка живет. Поднимаются на ее лестничную клетку и греются у длинной пыльной батареи. Долго молчат. И тогда девушка как-то обреченно говорит: «Чего уж мы здесь встали… Пошли ко мне».
Но тут Эдуард Матвеевич спохватывается, что это уже не из повести. Это уже он сам, его последняя студенческая зима пере