Но когда я последовал за учёными древности и вступил на тропы столь тёмные и запретные, что даже жрецы-библиотекари в конце концов начали сторониться меня, я узнал и о том, что утверждение, истинное в отношении моих предков, не всегда оказывалось верно и для прочих людей. В некоторых семьях, как я прочёл, по слухам, с древних времён на самом деле текла божественная кровь, часто полученная через связь с парики, или фаэри – которые известны у вас под именем кваров.
– Я не желаю слушать дальше, – внезапно прервал его Олин. – Я очень устал и нездоров, и умоляю вас дать мне вернуться в мою каюту.
– Умоляй сколько душе угодно, – с лёгким раздражением произнёс автарк. – Ничего хорошего это тебе не даст. Ты выслушаешь мой рассказ, даже если ради этого придётся связать тебя и заткнуть рот кляпом. Потому что мне доставляет удовольствие излагать тебе историю своих изысканий, и я – автарк, – его лицо вдруг перерезала улыбка. – Нет, пожалуй, я упрощу задачу. Если ты не согласишься слушать, я велю привести одного из маленьких пленников сюда и задушу его на твоих глазах, Олин из Южного предела. Что ты скажешь на это?
– Будь ты проклят. Я выслушаю, – голос северного короля был так тих, что Вэш едва разобрал его за шумом моря.
– О, ты сделаешь не только это, Олин Эддон, – ухмыльнулся автарк. – Видишь ли, в тебе течёт та особая кровь – кровь, благословлённая божественной силой. Для тебя это бесполезный дар, проклятие, но для меня она значит всё. И всего через несколько дней, когда отзвонит колокол, возвещающий приход Дня Средины Лета, я возьму твою кровь себе.
Последние несколько часов в темноте перед тем, как ворота Тессиса открылись, были сплошным кошмаром. Бриони свернулась калачиком на полу фургончика труппы и попыталась уснуть, но забыться сном так и не смогла. Предательство Фейвала, жестокость леди Ананки и ошибочный, неправедный и глупый суд короля Энандера не шли у неё из головы, сказанные врагами слова зудели в мозгу, как мошкара.
«И вот я снова в бегах, – думала она. – Чего я добилась здесь за всё это время? Ничего – да что уж, меньше, чем ничего. Теперь ещё один город закрыт для меня, и я утратила всякую надежду привести хоть какую-то помощь Южному пределу из Сиана».
В фургон тихонько заглянул Финн Теодорос.
– Прошу прощения, – сказал он, заметив, что принцесса не спит, – я только хотел взять свои перья. Вас что же, Заккас ущипнул, ваше высочество? Вы так глубоко погрузились в размышления.
Бриони нахмурилась, услышав это необдуманно брошенное сравнение. Упомянутый пророк покровительствовал как прорицателям, так и блаженным, так что люди иногда применяли это выражение, говоря и о глубокой задумчивости, и о помешательстве.
– Я вся как на иголках, вот и не усну. Я всё испортила.
Сочинитель пьес присел рядом с ней.
– О, сколько раз я сам говорил себе подобное? – он усмехнулся. – Не так часто, как должен был, полагаю – я редко замечаю свои ошибки до того, как это станет делом прошлым. Очень хорошо, что вы осознаёте их сразу, но не давайте переживаниям возобладать над вами.
– Я хочу спать, но не могу сомкнуть глаз. Что, если они будут ждать нас на воротах?
– Ждать нас? Не думаю. Вас… возможно. И поэтому вам следует оставаться в фургоне.
– Но кто-нибудь может обратить на вас внимание. Лорд Джино – человек умный. Он извинился передо мной за то, что произошло, но это не помешает ему исполнять свой долг. Когда потребуется, он вспомнит название труппы.
– Значит, придумаем другое, – пожал плечами Финн. – Теперь попробуйте отдохнуть, принцесса.
Он вышел; в такт шагам, под весом актёра, спускавшегося по короткой лесенке, закачалась и задрожала повозка, и Бриони осталась одна против своры своих многочисленных неудач.
К тому времени, как фургончик подкатил к городским воротам, труппа Мейквелла ничем не напоминала балаган бродячих артистов: все маски, ленты и прочее, чем они привлекали внимание к своему ремеслу, было спрятано, а сами комедианты переоделись в неприметное дорожное платье. И всё же один из стражников отчего-то заинтересовался их персонами, и Бриони занервничала. Неужели кто-то из замка всё же запомнил актёров?
– Так куда, говоришь, вы направляетесь? – здоровенный детина задал Финну этот вопрос уже в третий или четвёртый раз. – Никогда не слыхал про такое место.
– К колодцу пророчицы Финнет, в Бренланде, – как можно спокойнее повторил драматург.
– А эти все, что, паломники…?
– Да клянусь Тремя! – Педдер Мейквелл никогда не отличался терпением. – Это возмутительно!..
– Уймись, Педдер, – осадил его Теодорос.
– Неужто же вы не слышали о Колодце Финнет? – Невин Хьюни загородил Мейквелла собой. – Прискорбно! Нет, в самом деле, весьма прискорбно!
Хьюни больше прославился своими сочинениями, чем актёрской игрой, но здесь он подхватил этюд как надо и стал импровизировать.
– Юная Финнет, понимаете, была дочерью мельника, чистой душой и телом. Её отец был человеком неверующим – история случилась в те времена, когда население Бренланда и Коннорда составляли большей частью язычники, не выделявшие Трёх братьев среди других богов, – Хьюни напустил на себя вид экзальтированного богомольца – на мгновение даже Бриони, подглядывающая в щель в борту повозки, неожиданно для себя поверила в его истовую набожность, – и отец её устыдился дочери, что ходит, проповедуя людям слово Троих, и позорит его за то, что отец живёт с бесстыжей девкой без положенного храмом брака, – Хьюни ухватил стражника за локоть и придвинулся так близко, что тот отшатнулся. – И тогда он со своей блудницею схватили Финнет, спящую, и бросили в мельничные жернова, но те не повернулись, видите, не причинили ей вреда. Тогда они ночью потащили её к колодцу и сбросили в него, чтобы девица утонула, но утром…
– Чего ты тут мелешь? – привратник выдернул руку.
– Я рассказываю вам о пророчице Финнет, – терпеливо пояснил сочинитель, – и о том, как деревенские женщины поутру пришли к колодцу набрать воды, а Финнет поднялась пред ними из глубины, сияя, будто богиня, и глаголела им истину о Трёх Братьях, Шестичастном пути и Учении о гуманном обращении с домашними животными…
– Хватит, мужик! – взвыл привратник, но когда казалось, что он уже готов отпустить их на все четыре стороны, фургончик под Бриони закачался и закряхтела открываемая дверца. Она плюхнулась на пол и натянула одеяло до самой шеи.
– А это ещё кто? – спросил второй стражник, ввалившись в повозку и нависая над девушкой.
Бриони застонала, но не открыла глаз.
– Почему эта девчонка здесь? – гаркнул он. – А ну, покажись!
Принцесса почувствовала, как грубая лапища схватила одеяло и потащила к себе, и руками прикрыла живот – и тряпичный узел, засунутый под старенькое ношеное платье.
– Пожалуйста, сир, пожалуйста! – заголосил Финн. – Это моя жена. Мы везём её к колодцу пророчицы молить о благополучном разрешении от бремени. Никто из других наших детей не выжил…
– Да, – ввернул Хьюни из-за его спины, – мой шурин очень страдал из-за этого. Что-то с его женой не в порядке, болезной бедняжкой, – мы думаем, это какая-то порча. В последний раз она разродилась каким-то ядовитым чёрным комком, воняющим тухлой рыбой…
Несмотря на страх, Бриони едва удержалась от смеха, когда стражник резво выскочил из фургончика.
Наконец городские ворота позади них скрылись из виду, и принцесса выбралась посидеть на облучке повозки, мирно трясущейся по Королевскому тракту вдоль реки Эстер, сверкающей переливами волн под утренним солнцем.
– «Гуманное обращение с домашними животными»? – фыркнула она. – И «тухлая рыба»?
Хьюни снисходительно глянул на девушку.
– Я знавал одну бабёнку в Большом Стелле, от которой вечно несло тухлятиной. И можешь мне поверить – у неё тоже находились свои поклонники.
– Не говоря уж о стае котов, которые таскались за ней повсюду, – хохотнул Финн. – Отлично сработано, принцесса. Вижу, вы не забыли наши уроки, – он прижал руки к тугому пузу. – «О, моё бедное дитятко! Ах, я несчастная!» Куда как убедительно!
Бриони не удержалась и захихикала. Впервые за долгое время ей выдался случай посмеяться.
– Жулики, вот вы кто!
– И всё-таки при этом актёры будут почестнее большинства благородных, – заметил Хьюни.
Улыбка Бриони погасла.
– Кроме Фейвала.
Хьюни тоже посерьёзнел:
– Да, кроме него.
К ночи они доехали до местечка Дорос Эко, укреплённого городка, приютившегося у подножия холмов над рекой. Вечер выдался холодный и ветреный. Бриони, укутавшись в плащ, наблюдала, как Эстир Мейквелл колдует над котелком – и вдруг поняла, что впервые за долгие месяцы чувствует себя… свободной. Нет, не абсолютно свободной, но тяжесть, давившая на сердце, груз людских подозрений и ожиданий, каждый день изнурявшие её в Бродхолле, исчезли. Она всё ещё была напугана – да что там, в ужасе – от того, что случилось с её жизнью и любимыми ею людьми, но здесь, под открытым небом, в окружении тех, кто не хотел от неё ничего такого, чего она с радостью не сделала бы, Бриони скорее верилось в лучшее.
– Давай я помогу, Эстир, – предложила она.
Женщина посмотрела на неё с нескрываемым подозрением.
– Это с чего бы вдруг, принцесса?
– Потому что хочу помочь. И потому что не хочу сидеть и смотреть, пока трудятся другие. Я всю жизнь только этим и занималась.
Сестра Педдера Мейквелла фыркнула:
– Неужто это так плохо? – и указала на пару морковок и усатую луковицу. – Ну, развлеките себя тогда. Второй нож вон там. Нарежьте их мне.
Бриони постелила на колени полотенце и принясь крошить овощи.
– Почему ты здесь, Эстир?
Женщина не смотрела на неё.
– Что за вопрос такой? Где же мне ещё быть?
– Я имею в виду: почему ты путешествуешь с театром? Ты миловидная женщина, и наверняка ведь были такие мужчины, которые… которые оказывали тебе знаки внимания. Неужели никто из них не попросил твоей руки?