– Что?! – Бриони чуть не упала со стула. – Я ничего не слышала об этом. Нет ли новостей о моём отце, короле Олине?
– Простите, принцесса, но мне ничего не известно. Не думаю, что даже такой варвар, как ксисский автарк, причинит ему вред, но я не верю также, что иеросольцы вообще отдадут его Сулепису. Не забывайте, что они ещё не сдали свой город и могут продержаться довольно долго. Какой-нибудь благородный муж занял место Дракавы, как я полагаю. И всё же, хотел бы я принести вам более счастливые вести.
Бриони почувствовала, как глаза наполняют жгучие слёзы. В обычной ситуации она старалась сдержать их – но не сейчас.
– О, боги, уберегите моего бедного дорогого отца! Я так по нему скучаю!
Фейвал склонился к ней с платком.
– Ваше высочество, ваша пудра! Она сейчас потечёт, как свежая краска под дождём!
– Простите меня, леди! – Энеас выглядел огорчённым. – Пожалуйста, не принимайте так близко к сердцу всё, что я наговорил о вашем отце или Иеросоле! Государство в состоянии войны и ничего нельзя сказать наверняка. Возможно, Лудис, желая сохранить столь ценного для обмена заложника, как ваш отец, при побеге забрал его с собой.
Бриони шмыгнула носом и издала вымученный смешок.
– Едва ли мысль о том, что отчаянно драпающий Лудис Дракава тащит моего отца с собой через всё поле битвы, способна поднять мне настроение, принц Энеас.
Молодой человек ещё больше растерялся.
– О, клянусь честью богов, я действительно, Бриони – то есть принцесса, – я и сам уже не рад, что вообще заговорил об этом…
Но принцесса не собиралась шантажировать его вечно.
– Пожалуйста, принц Энеас, не беспокойтесь так. Вы желали мне только добра, – а уже так много тех, кого я считала друзьями, меня предали, – что я могу лишь благодарить вас за то, что вы сказали мне правду. Теперь же, прошу, не позволяйте мне дольше занимать ваше время. У вас ещё столько дел. Благодарю вас за всё.
Когда слегка сконфуженный Энеас удалился, Бриони вытерла глаза, жестом отсылая от себя и Ивгению с её утешениями, и Фейвала с его попытками поправить ей макияж. Сказавшись утомлённой и расстроенной, она выставила обоих, хотя они просто умирали от желания обсудить с ней принца.
Бриони страдала вовсе не так сильно, как старалась показать. Конечно, ей было жаль отца, и конечно, она боялась за него, но это продолжалось месяцами – и почувствовать больший ужас, сильнее страдать от собственной слабости и беспомощности девушка уже не могла. Так что вместо этого она строила планы преодоления той самой беспомощности – и теперь начала воплощать их в жизнь.
Глава 8Сокол и коршун
«Имеется множество сообщений о фаэри южного континента или, по крайней мере, сохраняется память о них от Ксиса и до легендарного Сиркота в самых дальних пределах южных земель. Также существуют сведения о неких лесистых островах в Гесперидском океане, где всё ещё живут квары, но последнее никем не доказано».
Пиннимон Вэш тщательно отёр кончик пера о промокательную бумагу и вывел петельку буквы «бре». И снова вытер перо, прежде чем начать другую букву. Аккуратность в письме была ему важнее скорости.
Первый министр Ксанда делал запись в своём календаре.
Кое-кто из других знатных юношей, отпрысков семейств по меньшей мере столь же старинных, сколь и род самого Вэша, насмехался над ним за то, что большую часть молодых лет он прокорпел над буквами. Какой же истинный сын пустыни, в чьих жилах кипит ярко-красная кровь, предпочёл бы часами сидеть, скрестив ноги, – сперва затачивая перья, смешивая чернила и подготавливая пергамент, а затем выводя на листах закорючки слов? Пусть бы даже слова эти повествовали о деяниях, достойных мужчины, как, например, битва, – это ведь далеко не то же самое, что сражаться самому; да и к тому же упражнения в каллиграфии, которым юный Пиниммон отдавал так много времени, чаще всего сводились к переписыванию домашних счётных книг.
Не то чтобы Вэш не умел ездить верхом или стрелять из лука. Он всегда проделывал это достаточно хорошо, чтобы не быть осмеянным, никогда не оказываясь на праздничных играх в числе лучших, – но не оказываясь и среди худших, никогда не ударяя лицом в грязь. Так и получилось, что в то время, как его сверстники прозябали в средних чинах в армии или вынужденно били баклуши в семейных особняках, Вэш поднимался по карьерной лестнице в тени одного автарка за другим: как писец, потом счетовод, чиновник – пока не достиг той высокопоставленной должности, которую занимал и поныне, будучи вторым по влиятельности человеком в самой могущественной империи мира.
На деле же это, однако, означало лишь то, что он был секретарём опаснейшего в мире безумца.
Вэш закончил страницу и вздохнул. Да, за долгие дни на борту корабля он успел завершить неоконченную работу, разобрать различные политические и экономические вопросы и ответить на залежавшиеся письма, но даже навёрстывание дел привело Вэша в уныние: выходило так, будто он готовится к смерти, пересчитывая имущество и составляя завещание. Вот уже много месяцев министр чувствовал себя всё более неуютно рядом со своим повелителем, а с тех пор, как сбежала та храмовая девчонка, которую Сулепис по какой-то нелепой прихоти выбрал в качестве сто седьмой невесты, дела пошли ещё хуже. Автарк, казалось, всё более погружался в какой-то свой мир, о существовании которого другие люди, вроде первого министра, могли только догадываться, но куда не могли войти: Сулепис изрекал какие-то бессвязные фразы о странных вещах, часто религиозных, совершал раз за разом какие-то действия, подобные этому вот морскому путешествию, не давая себе труда объяснить их смысл – а даже если бы и дал, то вряд ли кто-то смог бы этот смысл постичь.
И всё же, что было поделать? Многие из предыдущих автарков Ксиса были слегка не в своем уме, по крайней мере по сравнению с обычными людьми. Начинали сказываться поколения близкородственных союзов, не говоря уж о том, что даже сильнейшие и разумнейшие мужи не всегда могли справиться с искушениями абсолютной власти. Слова одного чиновника, пережившего правление Васписа Тёмного, – о том, что быть приближённым к автарку так же опасно, как спать рядом с голодным львом, – вошли в поговорку. Но Сулепис, казалось, отличался даже от самых свирепых своих предшественников. Всё в действиях автарка говорило о грандиозности его замыслов, но уразуметь значение этих действий было решительно невозможно.
Вэш хлопнул в ладоши и встал, позволяя утреннему халату соскользнуть со старого дряхлого тела. Юные слуги поспешили к нему, чтобы одеть: на миленьких личиках было написано крайнее сосредоточение, будто бы тот, к кому они собирались прикоснуться, являл собою величайшее сокровище. В каком-то смысле так оно и было, ибо власть первого министра включала право убить слуг, если они поранят его или вызовут неудовольствие. Не то чтобы Вэш и вправду когда-нибудь убил кого-то, кто его рассердил. Это было не в его привычках. Лет десять тому назад он даже нарочно стал повсюду искать мальчиков с характером, слуг, которые бы дразнили его, а то и притворялись иногда непослушными – умных, шаловливых, обольстительных мальчиков. Но когда ему перевалило за восемьдесят, Вэш стал куда как менее терпелив. Ему надоело прежде развлекающее, а ныне изматывающее занятие – муштровать подобных слуг. Теперь он задавал каждому новому рабу всего по два-три удара плетью для острастки, и если они не выказывали молчаливого смирения, каковое министр теперь предпочитал в рабах, – просто передавал их кому-нибудь вроде Пангиссира или нынешнего регента автарка в Ксисе, Музирена Чаха – кому-нибудь, кто обожал ломать непокорных и не испытывал раскаяния, причиняя боль.
«Я видел слишком много боли», - внезапно осознал Вэш. – «Она перестала забавлять меня и даже приводить в трепет. Теперь она кажется мне тем, чего следует избегать.»
Пиниммон Вэш притворился, будто случайно столкнулся с Пангиссиром на палубе перед огромной каютой автарка. Грузный священник с помощником, похоже, только что открыли алтарь Нушаша.
– Доброе утро, мой старый друг, – приветствовал жреца Пиниммон Вэш. – Видели ли вы сегодня Сиятельнейшего? Здоров ли он?
Пангиссир кивнул, отчего его несколько подбородков спереди расплющились. В менее официальной обстановке путешествия на корабле он перестал носить свою высокую шапку, надевая её лишь на время церемоний; теперь голова его и широкое лицо, обрамлённое лишь простым чепцом-койфом, казались нелепо и бесстыдно голыми. Тем не менее одет Пангиссир был в чёрную торжественную мантию. Вместо сокола автарка или золотого колеса Нушаша, однако, на ней был вышит пылающий золотой глаз.
– Что это? – спросил Вэш. – Никогда раньше я не видел такого знака.
– Ничего особенного, – легко отмахнулся Пангиссир. – Каприз Сиятельнейшего. Сегодня он спит с маленькими царицами.
Так называли его сто одиннадцатую и сто двенадцатую жён, двух юных сестёр знатного происхождения, племянниц короля страны Михан, посланных Сулепису в качестве подношения. К ним, в отличие от беглянки из храма, он проявлял интерес обычного свойства. Обычного, во всяком случае, для автарка: под аккомпанемент их воплей пассажиры корабля ворочались в своих постелях без сна уже несколько ночей кряду.
– Замечательно, – кивнул министр. – Да пошлют ему боги здоровье и бодрость.
– Да, здоровье и бодрость, – эхом откликнулся священник. Готовый удалиться по своим делам, он снова слегка сплющил подбородки в сторону Пиниммона Вэша.
– А, позвольте ещё только один вопрос, добрый Пангиссир. Найдётся у вас для меня минутка? И нельзя ли нам уединиться в месте не столь ветреном? Мои старые кости уже продрогли – я всё ещё не привык к этим северным водам.
Старший жрец смерил его безразличным взглядом, но на лицо нацепил улыбку.
– Конечно, старый друг! Пойдёмте ко мне в каюту. Мой раб приготовит вам отличного горячего чаю.