Суровые условия тюремного содержания резко контрастировали с тем, как привольно ему жилось в Куну. Пока мы отжимались и выполняли упражнения с медицинским мячом, он рассказал о том, как, взобравшись на спину старого быка, объезжал поля вокруг хижины своей матери.
– Когда-нибудь мы туда поедем, Ндаба. Я покажу тебе места, где родился твой дед, – говорил он. – Ты ведь хочешь поехать, правда?
– Да, дедушка, – отвечал я, про себя думая: «Каково это – оседлать быка?»
– Я родился в деревне Мвезо, главой которой был мой отец, но именно в Куну прошли самые счастливые годы моего детства. Конечно, я должен был слушаться отца, и все мы должны были подчиняться обычаям племени, но в остальном я был волен делать, что захочу. С рождения нужно было бороться за свободу, но когда вырастаешь – становишься абсолютно свободным человеком. В детстве я делал все, что вздумается, – плавал, бегал, ходил куда захочется, а потом повзрослел. Я СТАЛ МУЖЧИНОЙ, ВОШЕЛ В БОЛЬШОЙ МИР И УВИДЕЛ, ЧТО СВОБОДА, КОТОРОЙ Я НАСЛАЖДАЛСЯ, БУДУЧИ РЕБЕНКОМ, БЫЛА ИЛЛЮЗИЕЙ.
Мы занимались до тех пор, пока я не начинал чувствовать, что руки у меня отваливаются, тогда он хлопал меня по плечу и говорил:
– Продолжай в том же духе! – и отправлял меня в душ и готовиться к школе.
Так начинался новый день, и я почти не задумывался о наших беседах, не понимал, как через его рассказы начинаю лучше понимать, как устроен мир вокруг, другими словами, как пробуждалось мое «политическое сознание».
Я был осведомлен о политической обстановке с раннего детства: знал, что такое апартеид и что с ним нужно бороться, но в то время мое понимание ограничивалось противостоянием «черные против белых». В своей книге «Долгая дорога к свободе» Мадиба написал: «Свобода неделима […] Угнетающий должен стать таким же свободным, как и угнетаемый. Человек, забирающий свободу у другого [человека], является пленником ненависти, упрятанным за решетками собственных предрассудков… Их обоих лишают человечности».
Именно здесь кроются корни сострадания Мадибы к белому населению Южной Африки, каким бы непостижимым это ни казалось его соратникам в борьбе за независимость. Возненавидеть их означало бы сменить одну тюрьму на другую. Вот почему он вместе с ними радовался победе «Спрингбоксов» и позволил использовать этот бессмысленный марш в качестве национального гимна, хоть и ненадолго. А потом с неизменным терпением, через собственные каналы, комитеты и процедуры постепенно ввел новый гимн, сочетающий в себе элементы «Die Stem van Suid-Afrika» («Голос Южной Африки») со старинным гимном «Nkosi Sikelel’ iAfrika» («Боже, храни Африку»).
Во время судебного процесса 1963 года в Ривонии, на котором Мадибу и шестерых его коллег по АНК, в том числе и Уолтера Сисулу, приговорили к пожизненному заключению, Альбертина Сисулу была в зале суда. Ей не разрешили поговорить с мужем, но она выбежала на улицу, чтобы посмотреть, быть может в последний раз, на него и Мадибу, который тоже был ей как семья. Когда их увели, Альбертина и другие члены Лиги женщин АНК сформировали почетную охрану Церковной площади Претории. В детстве, слушая гимн «Nkosi Sikelel’ iAfrika», я чувствовал, как разрываются их сердца. Начинается он мрачно, но затем звучит возвышенно, и голоса певцов наполнены верой в будущее, которое пришлось так долго ждать, но все же Альбертина его застала. И свершилось это потому, что она и подобные ей сделали для этого все возможное. Они не стали ждать, пока спустится Господь и сделает все за них. Их вера в это будущее была столь же сильной и непоколебимой, как и вера в собственные силы.
На языке коса этот гимн звучит так:
Nkosi sikelel’ iAfrika
Maluphakanyisw’ uhondo lwayo
На африкаансе:
Hou u hand, o Heer, oor Afrika
Lei ons tot by eenheid en begrip
На английском:
Lord, bless Africa
May her spirit rise high up[2]
Мадиба всегда пел его с чувством на любом языке, и теперь я понимаю, почему он хотел, чтобы я свободно изъяснялся на всех трех языках. Красивый язык коса – это моя родина. Африкаанс позволил мне общаться на равных с моими белыми соотечественниками. А благодаря английскому для меня распахнулись двери в остальные страны нашего континента и в мир за его пределами.
5UZAWUBONA UBA UMOYA UBHEKA NGAPHI«Слушай, куда дует ветер»
Как и миллионы моих сверстников, я мог безупречно начитать рэп из заглавной темы сериала «Принц из Беверли-Хиллз» о чернокожем пареньке из трущоб, жизнь которого круто меняется благодаря родственным связям. Из бедного квартала большого города он попадает в роскошный пригородный район – в совершенно новую обстановку – и решает «оторваться по полной». Нельзя не заметить сходство с моей историей. Самым примечательным в этом сюжете, пусть я в то время об этом даже не задумывался, было противопоставление ролей ученика и учителя. Понять, насколько улучшилась жизнь главного героя, можно и без объяснений диджея Джаззи Джеффа, но главное в этой истории то, как сам парень изменил к лучшему жизнь своего богатого дяди и заставил его по-другому взглянуть на мир.
Мой дед прекрасно понимал, как много он пропустил за те двадцать семь лет, что провел в тюрьме, и страстно желал наверстать упущенное, для начала просто установить контакт с младшим поколением своей семьи. Вернувшись из-за решетки, он ничего не хотел так сильно, как снова быть со своими близкими и работать в АНК. Некоторое время он жил у своего друга Десмонда Туту, а потом отправился в Куну, потому что «человек должен жить там, где родился». Он построил дом – почти такой же, как тот, в котором он жил в тюрьме «Виктор Верстер», где мы встретились в первый раз. Я был не единственным, кому эта затея казалась странной, но Старик лишь отмахивался.
– Я привык к тому дому, – объяснял он. – Мне не хотелось заблудиться ночью в поисках кухни.
Думаю, больше всего ему хотелось жить в тишине и покое, писать книги, выступать и сохранять влияние, будучи частным лицом. Когда ему предложили выдвинуть свою кандидатуру от АНК на пост президента ЮАР в первые демократические выборы, он был против. По его мнению, кандидат должен был быть моложе, жить внутри этой культуры, а не в изоляции от нее и идти в ногу со стремительно развивающимися технологиями, от которых зависело будущее всего мира.
В период, предшествующий выборам, между Партией свободы Инката, члены которой были преимущественно из народа зулу, и АНК, чье руководство (на тот момент) в основном осуществлялось представителями коса (хотя состав ее был менее однородным), велась ожесточенная борьба. Это было на руку белому правительству, которое воспользовалось этой междоусобицей, чтобы доказать, что черные никогда не смогут договориться и найти цивилизованный способ управления страной. Широкое освещение в прессе получил варварский обряд «ожерелье», когда на шею жертве надевали автомобильную шину, пропитанную бензином, и поджигали, а также беспрецедентные уличные беспорядки, во время которых белые полицейские просто стояли рядом и смотрели.
МАДИБА призывал людей к примирению, и теперь стало еще более очевидно, что он БЫЛ ЕДИНСТВЕННЫМ, КТО МОГ СПЛОТИТЬ НАРОД И ПОВЕСТИ СТРАНУ ВПЕРЕД, ПУСТЬ ПОКА К НЕКОЕМУ ПОДОБИЮ ЕДИНЕНИЯ. Проведя много лет в изоляции от общества, он получил в качестве компенсации возможность взглянуть на ситуацию с другой стороны. У него появилась возможность, к которой стремится каждый лидер: видеть картину в целом, не отвлекаясь на повседневные проблемы. И все же, заняв пост, он понимал, что ему нужен более свежий взгляд на вещи – молодая кровь. Думаю, что я обладал нужными качествами, но роль «Принца из Беверли-Хиллз» в доме на Хьютоне сыграл не я, а мой старший брат Мандла.
Мать Мандлы была первой женой моего отца. Они развелись, когда мой брат был совсем маленьким, и она забрала его с собой в Лондон задолго до того, как отец познакомился с моей мамой и женился на ней.
Я жил у Старика чуть больше года, когда вернулся Мандла, и никогда в жизни не радовался кому-то больше, чем ему. Став президентом, дед постоянно отсутствовал и работал почти круглосуточно, семь дней в неделю. Жилось мне у него хорошо, но иногда становилось ужасно одиноко. Мандла был связующим звеном между мной и отцом, когда отец казался мне слишком далеким. Он вырос с матерью в Лондоне и благодаря этому был практичным и уверенным в себе. Некоторое время он учился в школе «Уотерфорд Камлаба» в Свазиленде, куда в свое время ходили и тетя Зиндзи с тетей Зинани. Теперь он поступил в университет, и, похоже, учиться ему нравилось куда больше, чем мне в седьмом классе.
Я боготворил Мандлу. Для меня он был самым крутым на свете. Моим кумиром. Мне тогда только исполнилось тринадцать, Мандла был на девять лет старше, а значит, уже прошел «восхождение в горы» и жил взрослой жизнью – посещал клубы, встречался с женщинами и водил крутую тачку. Он был высоким, как наш Старик, но более крепкого телосложения, совсем как Мадиба в молодости, до того, как тюрьма сделала его поджарым и научила самодисциплине. Шел 1996 год – период гранжа в европейской и американской музыке и моде, но Мандла был на шаг впереди. Он сделал гигантский скачок из курток из кожзама восьмидесятых в стиль хип-хоп с кепкой набекрень и дутой курткой.
Мандла был начинающим диджеем, поэтому у него уже накопилась внушительная коллекция дисков и энциклопедические знания о мировом рэпе и хип-хопе. Я привык возвращаться в тихий дом и сразу идти на кухню, где матушка Ксоли слушала госпелы. Не поймите меня неправильно, южноафриканское хоровое пение – это прекрасно, но глухие басы, доносящиеся из комнаты Мандлы, были медом для моих ушей. Вскоре я стал самым настоящим фанатом хип-хопа. Мне хотелось знать все о музыке, которую слушал мой брат, а слушал он тогда почти исключительно рэп, хип-хоп, ну, может быть, иногда немного регги.