— Опять, Латыш, писюн свой закрываешь? — хохотал Копченый. — Прячешь от нас, будто там у тебя не стручок, а цветочек аленький! А вот мы его польем!
И направлял струю прямо в пах Гошана. Тот орал от боли и бессилия, часто падал. Другие зэки над ним подсмеивались. Не в открытую, а втихаря. Латыш знал это, хоть и не видел их лиц, не слышал смешков. Он ничего не видел и не слышал! А чувствовал, кроме боли, одну лишь ненависть. Ко всем, но больше — к Копченому. Он представлял, как будет медленно его убивать, и ему становилось легче. Но ненадолго. Латыш понимал, что, прикончив вертухая, он испоганит себе жизнь. В лучшем случае получит десятку, в худшем — умрет. Коллеги Копченого забьют Латыша ногами и дубинами, а начальник зоны будет за этим наблюдать. Копченый был его личным банщиком, и этим ценился. Зэки же людишки, недостойные сочувствия. Даже «черти». Этих наказывали так же строго, если они против товарища начальника шли. Некоторых убирали свои же по его приказу.
В общем, не повезло Латышу с зоной. А возможно, наоборот! Именно там он переступил черту, за которой началась совсем другая жизнь…
Там он впервые убил! Того черта, что на него стучал. Пырнул заточкой из вилки, которую украл у Копченого. Небольшой штришок, который никто не заметил, но Латыш им гордился.
Дело в том, что Копченый унижал кочегаров не одним способом. Их было несколько, а любимый следующий: он ловил одного из парней, прижимал голого к стенке и шептал на ухо:
— Вилкой в глаз или в жопу раз?
Все отвечали, как положено:
— На зоне вилок нет.
Копченый хохотал и доставал из кармана ее, родимую, со словами:
— А у меня есть!
И начинал делать вид, что тычет в глаз. Как рассказывали, одному из кочегаров он его все же выколол. Просто так, забавы ради!
Латыш эту вилку умудрился у товарища Копченого умыкнуть. Тот, обнаружив пропажу, поднял бучу. Шмонали всех так, что вверх дном перевернули бараки, а некоторых чуть наизнанку не вывернули, в том числе Латыша. Но он надежно спрятал добычу. Потом превратил в заточку и пырнул ею черта. После чего подкинул вилку соседу по нарам. Тот тоже зуб имел на стукача, потому что по его милости мужика отправляли в «пекло». И, как казалось Гошану, он смеялся над ним охотнее остальных.
Сидеть Латышу оставалось около года, когда умер товарищ Копченый. Упал в своей кочегарке, разбил голову. Мгновенная смерть и на первый взгляд не насильственная. Гошан столько раз представлял себе, как примерно таким способом убивает вражину, что решил — его мысли материализовались. Бог, как говорится, не Тимошка…
Но выяснилось, помогли Копченому умереть. И сделали это по указке товарища начальника. Не только банщиком, оказывается, был тот. Что-то личное имелось между этими двумя мужиками. И кто бы мог подумать? Сняли начальника, другого на его место назначили, сносного. Так что досиживал Латыш уже в нормальных условиях. Но не только это его радовало. Больше другое, знал теперь Гошан, чем на воле займется, когда откинется: он найдет одинокого старика при деньгах и ограбит. Все ценное заберет: и деньги, и его жизнь. Убивать несложно, теперь он это точно знает. Главное, не попасться!
Латыш вышел и сразу отправился к бабушке. К кому, если не к ней? У отца тубик, он доживает свой век в диспансере, мать сошлась с каким-то ханыгой, спивается вместе с ним. Только бабка и осталась. Старая она, помогать придется ей и проповеди ее выслушивать, но это потерпеть можно. Тем более в собес она ходит, многих стариков лично знает, как и тех, кто за немощными и одинокими присматривает. Если Гошан будет ее сопровождать, то и жертву подберет. А чтобы бабку умаслись, устроится на работу дворником или тем же кочегаром. Он мужик сильный, мало пьющий, и судимости у него по несерьезным статьям. Возьмут наверняка!
Как в воду глядел. Отлично Гошан на воле устроился. Даже лучше, чем планировал. На свалку взяли разнорабочим. Мало кто на эту работу шел, потому что не престижно, если не сказать, позорно. Мусорщиком быть для сиделых — западло. Но Латышу плевать было на мнение тех, с кем он не желал иметь более ничего общего. По воровским законам он жил там, на зоне, а сейчас он на свободе и будет делать что хочет. Свалка оказалась Клондайком. Чего там Латыш только не находил! И антиквариат, и золото, и денежки. Все прикарманивать не мог, разве что бабки, а ценные вещи работяги обязаны были показывать начальнику, а он уже решал, давать им самим распоряжаться находкой или забирать ее, а нашедшему премию выписывать. Не справедливо? Ясное дело. Та же зона, только без решеток. Но где настоящая свобода? На фабриках и заводах? Фигу! Опять же начальникам все сливки, а трудягам, как его бабушка, пенсия в семьдесят рублей. Скорее всего, на западе лучше! Там человек может сам на себя работать, бизнес открывать. А если деньги имеются, ничего не делать, нет у них статьи за тунеядство. Как и за спекуляцию, валютные операции.
Тогда Гошан сформировал для себя цель сбежать на запад. Обязательно в капиталистическую страну и не с пустыми руками. Слышал он историю о девушке, что спрыгнула с круизного лайнера, на котором трудилась официанткой, и сорок минут плыла до берега, чтобы добраться до Сиднея и попросить политического убежища. Нет, это не его вариант. Да и не возьмут Латыша работать с иностранцами. Что-то свое нужно придумывать. А пока заколачивать денежки, кубышку набивать. Не рублями, не долларами — за это можно еще раз присесть. Бриллианты Латыш хотел бы приобретать. Их даже в заднице провезти можно. Не то что золото.
Пробыв на свободе полтора года, Латыш смог скопить на парочку приличных. Не с зарплаты, конечно. Даже не с левых денег, что удавалось выручить от продажи находок со свалки. Двух старух ограбил Латыш. Одну просто обчистил, вторую убить пришлось. Но чисто все сделал, следов не оставил и даже под подозрение не попал.
Латыш нашел ювелира, готового продать ему бриллианты. В другом городе, но все же. Поехал. И чем все закончилось? Больницей! Избили Латыша, ограбили. Кто? Очевидно, люди ювелира, но поди это докажи… И накажи его за содеянное! Ни к ментам, ни к бандитам не обратишься: сделка теневая, а ювелира явно крышует кто-то солидный.
Долго Латыш тогда отходил от ран и своего провала. Еще и бабушка умерла вскоре после его выписки из больницы. Гошан, к собственному удивлению, очень этим опечалился. Вроде и доставала его старуха, и без нее ему легче жить будет, вольготнее, но только она заботилась о нем и искренне любила.
Латыш бабушке отличный памятник поставил на могилу. И навещал ее регулярно. Тогда как дочка на похороны не приехала. Но Гошан решил сам ее навестить через полгода. Приехал в гости, а там…
Шалман!
И алкаши, и наркоши. Рожи у всех такие, что хочется перекреститься. Латыш будто на съемочную площадку «Вия» попал, и его окружили актеры массовки, играющие упырей и вурдалаков. Не вписывалась в коллектив только девушка в кроличьей шапке. Такие носили дети, но ей было семнадцать. Дочка одного из упырей. Она не пила, не нюхала, не кололась, сидела себе в уголке, читала.
— Интересно? — спросил у нее Латыш.
— Очень, — ответила она серьезно. На лице ни тени улыбки. Глаза чистые, широко распахнутые.
— Что читаешь?
— «Волшебника Изумрудного города».
— Это же сказка для детей…
— Наверное, но мне все равно. Я всегда ее читаю, когда мне хочется отвлечься.
— У нее есть продолжения вроде бы?
— Не знаю. У меня только «Волшебник Изумрудного города». Я украла эту книгу в детской библиотеке, чтобы она всегда была при мне. Подклеить бы. Не умеешь?
— Дело нехитрое, подклеим.
И она впервые улыбнулась. Зубы у девушки были гнилые, но Латыш не посчитал это недостатком. Как и болячки на голове. В шапке любительница сказок ходила, чтобы скрыть их. Мазала зеленкой и прятала под головной убор. Любой. Зимой — под шапку из кролика.
— Тебе бы к врачу сходить.
— Какому?
— Дерматологу.
— Это специалист по дерьму? — Тогда он думал, она шутит.
— Кожник это. Таблетки тебе выпишет и мазь.
— У меня все равно денег нет.
— Почему?
— Мать померла, отец вот, — и указала на самого отвратительного упыря.
— Сама на работу устройся.
— Не берут, у меня аттестата нет.
— Ты что же, не училась?
— Ходила в школу, но окончила только семь классов. Мамка померла, батя и брат на мне остались. Брат из дома сбежал через год, батя запил. А я начала покрываться лишаями.
— Это псориаз, скорее всего. На нервной почве появляется.
— Ты такой умный. И трезвый. А еще красивый. Не то что все эти… — Она обвела взглядом присутствующих. — Я думала, такие как ты, только в кино бывают.
Подкупила этим, конечно!
Не словами — искренностью. Девушка на самом деле считала Латыша особенным. Ее звали Кристиной, и это тоже сыграло в плюс. Необычное по тем временам имя, оно звучало по-европейски и нравилось ему. Оно и сама девушка. Про себя Гошан называл ее цветком помойки. Черты лица, фигурка, волосы, голос — все от природы было прекрасным. Родись Кристи в другой семье, заполучила бы сына дипломата. Но ее растили алкаши, и ее кожа покрылась сыпью, зубы сгнили, тело ссохлось. И это в семнадцать!
Девушку нужно было срочно спасать. Пока она не увяла окончательно! Не запила, не скурвилась. Латыш, конечно же, думал не о ней в первую очередь. Если б Кристина ему не понравилась, наплевал бы он на нее. Но девушка произвела впечатление. Даже ее чудаковатость Латышу нравилась. Поэтому он увез Кристину с собой. В кроличьей шапке и с заклеенной книгой «Волшебник Изумрудного города» — ничего другого у нее не было.
Они поселились в квартире, что досталась Игорю от бабушки. Он вернулся на свалку, она до поры дома засела. Отъедалась, лечилась, волосы отращивала (они были сбриты почти под ноль). Латыш ей продолжения «Волшебника» принес, все пять частей.
Только то и делала девушка, что читала. Готовить пыталась, но получалась баланда. Стирала тоже отвратительно. Когда Латыш возвращался усталый домой, его встречала похорошевшая сожительница с книгой в руке. Она была искренне ему рада и только. Хозяйка никака