– Еще труп! – вскочив с кресла, крикнула Софья, хватаясь за голову.
– Да, черт возьми, труп! – крикнул Станислав. – Труп, трупы! Всех убью, кто на пути встанет!
– Квель разве стоял на пути?
– Квель был лишним. Этот зверь только и жаждал убийства и крови… Вспомни Козодоева.
– Да, – согласилась Софья, – это было ужасно. Но ты не из-за этого убил его.
– Все равно. Я убил его, потому что люблю тебя. Ах, Софья, Софья! Какой страшный упрек ты мне бросила. Нейгофа – сущую тряпку – выше меня поставила, а ведь ты знаешь – сердце мое принадлежит тебе. Весь я в тебе одной. Ради твоего счастья я вступил на этот страшный путь.
– Роковой! – произнесла Софья.
– Да, роковой! Что же я, несмышленый, не понимаю? Беден я как церковная мышь, а ты со своей красотой – бриллиант… Что бриллиант без оправы? Его даже ювелир в грязи не заметит. Я эту оправу создать тебе хотел. Нейгофские миллионы – чего же лучше? Я решил, что они должны быть твоими. Я напустил на Козодоева Квеля. Кровь… Я убил Квеля. Эту гадину стоило убить. Остается Марич. Это – безобидное животное. Теперь Нейгоф. Я его убил бы тоже, если бы он не догадался умереть.
– Не убил бы, – возразила Софья. – Я не допустила бы.
– Ну, положим. Ведь я, Софья, люблю тебя. Я убил бы графа, если бы заметил, что ты расположена к нему. Я ревнив, Софья. Отдать тебя? Да я никому тебя не отдам!.. Вот сейчас – хочешь? – я пойду и расскажу всем о нашем деле… На каторгу пойду, но и ты вместе со мной… Я убил Квеля и не знаю, откуда это узнал Марич. По их телеграмме я уехал в Москву, но слез с поезда на промежуточной станции. Клянусь тебе, я хотел только посмотреть, как они управятся с проклятым Кобылкиным. Я вернулся с первым поездом, а они уже обделывали это дело. Квель вынес – я видел это – бесчувственного Кобылкина, и я толкнул его под поезд вместе с его жертвой. Этим я спас и тебя, и себя, и Марича. Квель со своей кровожадностью испортил бы все дело. А ты…
– Я говорю, что мне тяжело было лгать Нейгофу, – сказала Софья, – ведь это письмо… Я солгала ему о будущем ребенке, но если бы ты видел, как обрадовался этот несчастный!
Она закрыла лицо руками.
– Брось, – остановил ее Куделинский. – Жаль, что солгала… Правда была бы выгоднее. Теперь придется хлопотать. Но все равно это дело будущего… Мы идем к миллионам и возьмем их. Только, Софья, ни шага в сторону, ни малейшего шага… Жалеть таких, как Нейгоф, нечего. Для них смерть – благо.
– А вот для меня, хоть бы и от твоей руки, она благом не была бы, – раздался мужской голос. В комнату вошел не замеченный ни Куделинским, ни Софьей Марич. – Я почти все слышал, – сказал он.
XXVIНовый удар
Марич произнес эти слова с насмешкой.
– Ты слышал? – кинулся к нему Куделинский.
– Ну да, – хладнокровно ответил Владимир Васильевич. – Ты это – речь-то твоя – всерьез?
Куделинский наступал на него, тесня вперед. Волей-неволей Марич должен был податься назад.
Незаметно для самих себя они перешли так – один наступая, другой пятясь – в соседнюю гостиную.
Софья тоже вышла за ними.
– Я очень рад, что наконец узнал, куда девался Квель, – произнес Марич. – Ведь я не подозревал, что исчезновение Антона – дело твоих прекрасных рук. Я и не подозревал, Станислав, что ты ехал тогда в одном поезде с нами. Ты – молодец! Ловкач! Я ведь все думал, что Квель по своей неосторожности упал с площадки, а оказывается, вот что…
– Марич! – угрожающе произнес Станислав. – Ты в опасную игру играешь!
– Я? Пожалуй, и так… С тобою, оказывается, быть в близости опасно. Барынька, – обратился Марич к Софье, – примите это к сведению.
– Принимайте, все принимайте, что хотите! – воскликнул Куделинский. – Пусть будет что будет! Я не боюсь вас! Мне все равно. Берегите сами себя. Я пойду до конца. Слышишь, Софья, до конца! – он схватил ее за руку. – Козодоев убит недаром, Кобылкин тоже, Квель тоже…
– Квель жив! – отчеканила Софья.
– Жив? Квель? – побледнел Станислав Федорович.
– Да! – бросила графиня.
– Что, друг милый, хороша конфеточка? Мне наша барынька уже говорила, да я ей не поверил, думал, что мертвых с погоста не носят, а оно выходит, что на свете всякие дела бывают.
– Жив, жив, – повторял, беспомощно опустив руки, Куделинский, – ты его видела, Софья?
– Видела, сегодня…
– И заметь, – вставил Марич, – Антошка воскресший или, как я догадываюсь, вовсе не умиравший, если верить нашей барыньке, даже внимания не обратил, когда она вздумала окрикнуть его. Повернулся, посмотрел на нее и пошел дальше.
– Так, Софья? – мрачно спросил Станислав.
– Да, – Софья утвердительно кивнула головой.
– Дело осложняется: явился новый враг, и враг опасный, – чуть слышно проговорил Куделинский. – Осложнение! В такой момент!..
Он не договорил и, отойдя, сел к столу.
– Видите, барынька, нечистая совесть заговорила! – указал на него Марич. – Так оно всегда бывает, когда человек не за свое дело берется… Тоже в Квели захотел! Каждое дело, Стасик, мастера боится… Эх ты, господин белоручка!
– Не повезло! – мрачно произнес Куделинский.
– Верно, друг! Линия твоя не вышла… Вот вышла бы линия, заиграла бы и дудочка глиняная, а то и кларнет – все, ничего нет!
– Марич, оставьте эти шутки! Вспомните, там покойник! – кивнула Софья на соседнюю комнату и, подойдя, притворила двери.
Владимир Васильевич засмеялся:
– Не услышит он, барынька, а если бы мертвые слышали, очень ему интересно было бы наш разговор послушать… Всю нашу подноготную узнал бы. Собрались четверо достойных представителей современного общества: прекрасная дама – это я про вас, – двое молодых людей приятной наружности и даже с высшим образованием – это я теперь про себя и про него, – кивнул Марич на Куделинского, – и для черной работы простолюдин был подыскан; собрались, спелись и образовали сообщество, в уголовном законе шайкой именуемое. И направлено было это сообщество для уловления некоторых миллионов. Цель прекрасная – кому в наш прозаический век миллионы повредить могут? Только одна беда, что сразу они не даются. Поохотиться за ними нужно. Охота же свои неприятности всегда имеет. Лес охотникам рубить пришлось. А где лес рубят, там не одни щепки летят – и целые деревья валятся. Дровосеком-то среди нас Антон был. Ой, как косил! Одного Козодоева вспомнить…
– Молчать, Марич! – не выдержал Куделинский.
– А зачем молчать? – иронически спросил тот. – Поучительные примеры забывать не следует. С Козодоевым чистая работа была, а как человек без достаточного опыта за дело принялся, сейчас все по швам расползаться стало – во все стороны так и поехало.
– Марич! – опять остановил его Куделинский голосом, в котором рокотали нотки гнева. – Если ты не замолчишь, я…
– Ты меня убьешь? Напрасно, не сумеешь…
Станислав Федорович вскочил с кресла и двинулся с угрожающим видом к Маричу.
– Что вы! – бросилась между ними Софья.
– Оставьте, барынька, – воскликнул Владимир Васильевич, – пустое! Такие, как он, умеют только из-за угла действовать… Стой! – протянул он к Куделинскому руку.
Тот остановился, пожирая Марича гневно сверкающими глазами.
– Владимир, – глухо заговорил Куделинский, – ты говорил достаточно. Послушай же и меня. Какими-то судьбами ты пронюхал или, может быть, догадался о Квеле… Да! Отпираться мне нечего, я столкнул его с поезда. Что он жив – этому я не верю: Софья ошиблась; но если бы он даже и был жив, – то все же о том, что сделано, вспоминать нечего. Нужно или бросить все дело, или довести его до конца.
– Что верно, – то верно, – согласился Марич.
– Если мы бросим это дело, на нас обрушатся такие беды, которых мы и во сне не видели. Ты слышишь? У одного человека есть путеводная нить к смерти Козодоева… Он держит ее в руках и сообщит, куда следует о том, что в тот вечер у Козодоева был граф.
– Это ты, сердечный друг, уж не о Кобылкине ли?
– Нет! Нашелся знающий Нейгофа и Козодоева трактирщик. Он разыскал графа для старика, и от него Козодоев в вечер своей смерти увез Нейгофа к себе. Этот человек уже являлся к Софье и Нейгофу с целью шантажа. Если он донесет…
– Так все обрушится на графа, – перебил Марич.
– Я думал об этом, но Нейгоф и после смерти должен остаться чистым. Да притом и не простаки же там сидят, где такие дела ведают… Я сказал: «путеводная нить». По ней доберутся и до нас. Тогда никто не уцелеет.
– А ведь и это верно, – согласился Марич.
– Что же нам делать?! – воскликнула Софья. – Станислав, Марич! Вы правы: наш путь роковой, он нас ведет прямо в бездну…
– Ну, не в бездну, положим, – перебил ее Марич, – а всего только на каторгу. Что же? И там люди живут, да еще как живут-то!
– Марич, – глухо произнес Куделинский, – нам троим на каторгу незачем идти. Ее нужно спасти, – указал Станислав на Софью.
– Нужно, – пробормотал тот. – «Ярославские крендели» вместо браслетов и кавалер из конвойной команды вовсе не к лицу такой прелестной особе.
– Вы меня пугаете, Марич, – заговорила Софья сквозь слезы. – Разве это неизбежно?
– А вы, барынька, как думали? С подобными нам синьорами шутить не будут. Вот ваш Станислав сообразил, кажется, в чем дело. С одной стороны – кабатчик, а с другой, если вы только не ошиблись, – Квель. От одного отделаемся, другой насядет. Уж Квель-то, если он жив, не пощадит – не таковский… Он себя не пожалеет, а всех нас на чистую воду выведет…
– У меня есть план, как поправить все, – сказал Куделинский.
– Говори, обсудим, – откликнулся Марич и вдруг оборвался.
Из зала, где стоял гроб с Нейгофом, раздался ровный, протяжный голос.
– Читальщик! – вскрикнула Софья.
Куделинский схватился за голову, Марич даже присел от неожиданности. Софья опомнилась первая. Она быстро прошла к дверям и остановилась около них. Чтение прервалось, и было слышно, что у гроба двое людей.
– Там еще Настя, – шепнула графиня подкравшемуся к ней Куделинскому. – Тсс!