– Нет, совсем не-то, – произнес Кобылкин.
– Что же? Буянил, что ли?
– Какое! Его в будке на огородах без памяти подобрали. Пришлось в больницу отправить. Жаль, если не выживет! Личность, на мой взгляд, оригинальная.
Больше разговор к графу босяку не возвращался. Прибыли товарищ прокурора и следователь. Начались осмотры, опросы. Первой была допрошена Марья, потом Федор. Они рассказали все, что им было известно о событиях вчерашнего дня. Допросить Софью Карловну, фамилия которой была Шульц, не удалось. Ужасное событие так подействовало на молодую женщину, что она не могла отвечать на следствии, и ее допрос пришлось отложить.
Первые данные выяснили лишь-то, что покойный Козодоев привез к себе какого-то сносно одетого, но со следами побоев на лице человека. Кто он, откуда его взял Евгений Николаевич, осталось неизвестным. Марья показала, что между ее убитым барином и гостем происходил странный разговор: барин смеялся, гость плакал. На этом пока все и останавливалось. Как ушел этот гость, тоже не выяснилось. Удалось доказать лишь одно, что грабежа не было, и убит Козодоев каким-то тяжелым тупым орудием.
Следствие на месте затянулось до вечера. Труп Евгения Николаевича увезли в покойницкую больницы для судебно-медицинского вскрытия. Судебный следователь отправился туда же, пригласив с собой и Мефодия Кирилловича.
– Мы старые знакомые, – сказал он старику, помогая ему сесть в извозчичью пролетку, – и мне интересно ваше мнение.
– Да удобно ли это будет?
– Что такое?
– Да беседа эта самая… Не повлияет ли она на следствие? Я ведь теперь официального значения не имею.
– Ну вот еще! – рассмеялся следователь. – Будем говорить как частные люди и хорошие знакомые, – вот и все. Ну, батенька, не томите! Кто, по вашему, убил?
– Тот, кому нужна эта смерть.
– А кому она была нужна?
– Вот этого я еще не знаю. И не спрашивайте: все равно ответа не будет. Лучше я вот что вам скажу. Знаете ли вы, что за штучка – Козодоев?
– Вероятно, какой-нибудь делец… Скорее всего, из темных.
– Из темных-то он из темных, а только перед всеми статьями «Уложения о наказаниях» он был чист, как новорожденный младенец. Уж я-то его хорошо знал! Это был так называемый «ходатай по чужим делам», только не по судебным – ни за одно судебное дело он никогда не брался. Всяких там зданий, где преступников ждут наказания, а должников – взыскания, он терпеть не мог.
– Может быть, там ему самому пришлось когда-либо щедрое награждение за темные подвиги получать?
– Нет. Я уже сказал, что в отношении всякой уголовщины он чист.
– Так почему же вы его темным дельцом назвали?
– А он, так сказать, сам создал себе профессию. Он вам и наследство разыщет, о котором вы даже не подозреваете, он вам и под вексель деньжонок найдет; он, если вас тяготят цепи Гименея, снять их поможет. Но главное-то его занятие было в том, чтобы не снимать эти цепи, а надевать их, и притом с выгодой для себя.
– Это как же так? Сватовством, что ли, он занимался?
– Именно. Богатой дурочке женишка подставить, а богатому олуху – невесту, чтобы потом с обеих сторон сорвать по солидному кушу, – вот в чем его дело было. Понимаете?
– Да, да, – ответил следователь. – Но что же из всего этого выходит?
– Только-то, что и тут вся суть в каком-то брачном деле кроется.
– Полно! Ведь клиенты вашего Козодоева должны бы беречь его как зеницу ока. Какое же тут брачное дело, когда его убили? Вы сами себе противоречите.
– Нисколько не противоречу. На такое дело прямо указывает существование при покойном Козодоеве этой Софьи Карловны Шульц. Вот где завязка! Вы эту особу видели? Красавица… писаная красавица! Уверен, она Козодоевым кому-то в невесты предназначалась. Только вот кому?
– А не фантазируете ли вы, Мефодий Кириллович? – засмеялся следователь.
– Не фантазирую, а комбинации строю, и не для вас вовсе, а так, для себя самого, только из одной любви к делу. Комбинации же мои строятся на основании данных. Как увидел я эту красотку, сразу же у меня вопрос появился: «Что она для Козодоева и кто она такая сама по себе?» Навел справочки и узнал, что происхождение этой особы низменное – мещаночка, но все-таки не без некоторого образования. Ей теперь двадцать два года, а у Козодоева она появилась, когда ей всего семнадцать было. Пять лет покойничек сети свои раскидывал. Эту девицу Шульц он, можно сказать, облагодетельствовал, как приемную дочь при себе держал. Он ее и нарядил и воспитал, словом, в современный восхитительный вид привел. И вовсе не для себя старался.
– Это-то вы, дорогой друг, откуда знаете? – удивился следователь.
– Умозаключение одно делаю. Изволили вы заметить, что наша молодая особа в другой квартире живет? Нет? А я полюбопытствовал узнать, всегда ли так было. И узнал, что только с месяц тому назад Софья Карловна Шульц отдельное от своего благодетеля помещение заняла. Какой же из этого следует вывод? Да тот, что в ближайшее время должен был предназначенный ей жених появиться, и вдруг катастрофа!
– Послушайте, что вы говорите! – воскликнул следователь. – Ведь не этот же предполагаемый вами жених убил несчастного Козодоева?
– Разумеется, не он, если он только появился, – засмеялся Кобылкин.
– И не Шульц же это сделала?
– Тоже пока не думаю.
– Кто же тогда?
– А вот если бы мы это знали, так и тайны никакой бы не было… Да постойте, мы, кажется, приехали.
Экипаж действительно остановился около ворот длинного больничного здания. Следователя ждали. Ворота растворились, и экипаж направился к стоявшему в отдалении домику, над крыльцом которого мерцала лампадка перед иконой. Это была больничная покойницкая и прозекторская.
Следователь и Кобылкин хорошо знали сюда дорогу. При входе в прозекторскую их встретил судебный врач. Труп Козодоева лежал уже на операционном столе, и около него суетился фельдшер. У столика в уголке сидел околоточный.
– Работы много, – встретил вошедших врач. – Внешний осмотр я произвел. Посмотрим теперь, что покажет вскрытие, можно приступить?
– Пожалуйста, – ответил следователь и отошел с Кобылкиным.
Врач и фельдшер принялись за дело.
– Знаете что, – задумчиво сказал Кобылкину следователь, раскуривая сигару. – Все наши комбинации очень остроумны…
– Но никуда не годны?
– Нет, не-то, а вот что. Ведь вы ни одним словом не обмолвились о том странном госте, пребывание которого у Козодоева в последний вечер его жизни удостоверено показаниями двух свидетелей. Разве он не мог быть убийцей?
– Все может быть, – развел руками Кобылкин, – пусть он убил…
– Но, я вижу, вы так не думаете.
– Сущую правду изволили сказать, – добродушно согласился Кобылкин, – не думаю. Думал я об этом, а потом перестал думать.
– Стало быть, и на этот счет свои умозаключения вывели?
– Вывел-с. Как же иначе? Этот гость был кто? Свидетельские показания я слушал внимательно и понял из них, что посетитель был простого звания человек. Помните, горничная говорила, что у него фонари под глазами сияли, а такое освещение на физиономиях интеллигентов редко бывает. Отсюда я делаю вывод, что этот гость покойного Козодоева – простец. Простецы же себе подобных ради чего убивают? Да в девяноста девяти случаях из ста ради того, чтобы воспользоваться достоянием своей жертвы. Отсутствие же всякого намека на грабеж вы удостоверили сами; притом сохранились следы самого мирного времяпрепровождения: водочка, закуска… Сообразив все это, я перестал думать, что он – убийца.
– Я думаю наоборот, можно и не ограбить, преступник может перед преступлением со своей жертвой и водку пить, а в конце концов все-таки убить. Нет, как хотите, а я уверен, что убийца – именно этот исчезнувший гость.
– А я вам сообщу вот что, – Кобылкин приподнялся на цыпочки и, дотянувшись до уха рослого следователя, прошептал: – Убийц было трое. Слышите: не один, не двое, а трое.
VIIIНа больничной койке
Бросив свою загадочную фразу, Кобылкин отступил от следователя, и его лицо приняло обычное добродушное выражение.
– Мефодий Кириллович! – бросился к нему следователь. – Что вы сказали? Какие трое? Откуда?
– Не знаю-с… Я ничего не знаю, мое дело здесь сторона, – ответил старик.
– Да вы сами сейчас мне сказали…
– По глупости… простите великодушно… сболтнул, что в старую голову пришло.
– Постойте, бросьте увиливать! Ведь вы что-то уже знаете, в чем-то убедились…
– Может быть, так, а может быть, и не так… Вон доктор вас зовет, а я имею честь кланяться…
– Куда же вы? А вскрытие?
– Зачем мне ждать его конца? Доктор, оревуар! Хотел бы пожать вашу руку, но она в крови ближнего, посему оставляю это до следующего раза…
Кобылкин выскочил из прозекторской, но на пороге остановился и громко продекламировал:
Даль туманная видна.
Трое, трое и одна.
– Странный старик! – произнес вслед ему доктор. – Мне пришлось начинать свою деятельность при нем. Он огорошивал своими выходками. Бывало, не знаешь, что и подумать о нем… Гаер какой-то!
– А между тем под этим шутовством скрываются величайший ум и тончайшая наблюдательность, – задумчиво ответил следователь. – Вот и теперь… такую, батенька, этот сфинкс загадку загадал, что никакому Эдипу не разгадать. Но будем продолжать наше дело.
Между тем Мефодий Кириллович перебежал через усаженный деревьями дворик и поднялся в приемный покой больницы, где была также комната дежурных врачей.
Дежурных было двое, и они встретили Кобылкина как старого знакомого.
– Справочку, родименькие, сведеньице! – тараторил Мефодий Кириллович, здороваясь с ними.
– О ком прикажете, наш доморощенный и притом квадратный Лекок? – засмеялся один из врачей.
– Спасибо за честь, а справочку-то дайте… Тут к вам некий граф Нейгоф поступил.
– Верно, поступил. Это вот у Анфима Гавриловича, – указал врач на товарища. – Коллега, что вы определили?