— С примечанием, конечно, что его работы выставлены в галереях Ланкастера Кори.
— Это не помешает.
Я горько заметил:
— Ваша позиция болезненно-коммерческая. Такие мысли никогда не приходили мне в голову. Искусство, Кори, вечно. Все остальное преходяще. Мой очерк будет столь же живым и оригинальным, насколько жив и оригинален портрет, написанный Джэкоби.
— Просто упомяните его имя. Только один раз, — попросил Кори.
— Такое упоминание выведет мой рассказ из области литературы и переведет его в категорию журналистики. В этом случае мне нужно знать факты, даже если я не буду упоминать их в полном объеме. Вы же понимаете, необходимо подтвердить мою репутацию достоверным материалом.
— Вы победили, — признал Кори и прошептал имя любителя живописи.
Я рухнул на диван Бидермейера и расхохотался так, как не смеялся с тех времен, когда здесь обитала Лора и познавала вместе со мной секреты бренного человеческого существования.
Но помимо этой пикантной и забавной новости Кори сообщил мне и некоторые удручившие меня вещи. Как только я освободился от его присутствия, я переоделся, схватил шляпу и трость и попросил Роберто вызвать такси. Я направился в квартиру Лоры, где, как и ожидал, находились миссис Тридуэлл, Шелби и шпиц-померанец. Тетка Лоры размышляла над ценностью некоторых действительно старинных вещей, Шелби составлял опись, а собачка обнюхивала ножки стульев.
— Чем мы обязаны этому неожиданному визиту? — воскликнула миссис Тридуэлл, которая всегда трепетала перед моей славой, хотя открыто не одобряла моей дружбы со своей племянницей.
— Алчности, дорогая леди. Я пришел, чтобы участвовать в разделе добычи.
— Это мучительное дело. — Она откинулась в кресле, наблюдая сквозь густо крашенные ресницы за каждым моим движением и каждым взглядом. — Мой адвокат просто настаивает на этом.
— Как это великодушно с вашей стороны! — быстро заговорил я. — Вы не жалеете никаких усилий. Несмотря на горе, вы держитесь мужественно. Должен сказать, вы несете ответственность за каждую пуговицу из гардероба бедной Лоры.
Кто-то поворачивал ключ в замке двери. При появлении Марка все мы приняли почтительные позы.
— Ваши люди впустили нас в квартиру, мистер Макферсон, — объяснила миссис Тридуэлл. — Я позвонила вам в контору, но вас не было на месте. Надеюсь, ничего плохого нет в том, что мы… мы попытались навести здесь порядок. Бедная Лора была такой беспечной, она никогда не вела учет своего имущества.
— Я отдал распоряжение впустить вас, если вы придете, — ответил Марк. — Надеюсь, вы нашли все в том же состоянии, в каком оно и должно было быть.
— Кто-то рылся в шкафу. Одно из платьев упало с плечиков, и духи разлиты.
— Полицейские — неуклюжие люди, — заметил я с невинным видом.
Как мне показалось, Марку стоило особых трудов остаться бесстрастным.
— Здесь нет ничего такого, что имело бы большую ценность, — заметила миссис Тридуэлл. — Лора никогда не вкладывала свои деньги в дорогие вещи. Но есть некоторые безделушки, сувениры, которые люди могут себе забрать на память. — Она сладко улыбнулась в мою сторону, давая понять, что догадывается, почему я здесь.
Я отреагировал немедленно:
— Может быть, вам известно, миссис Тридуэлл, что эта ваза не принадлежала Лоре, — я кивнул в сторону вазы из ртутного стекла на каминной полке, — я только на время одолжил ее ей.
— Послушайте, Уолдо, не лукавьте. Я помню, как на Рождество вы принесли эту вазу, завязанную красной лентой. Вы должны это помнить, Шелби.
Шелби взглянул на нее так, будто и не слышал наших пререканий. Из собственного опыта он знал, что именно простодушие в равной мере может спасти его от моего острого ума и от ее мстительности:
— Извините, дорогая, я не расслышал, что вы сказали. — И он вернулся к своей описи.
— Не лентой, дорогая леди. Мой рождественский пакет был завязан веревкой. Лора не должна была его никому отдавать. Вы знаете, что она была щедра, как испанцы, отдающие другим вещи, которые тем понравились. Эта ваза — часть моей коллекции, и я намереваюсь сейчас же ее забрать. Как вы думаете, Макферсон, это возможно?
— Лучше оставьте ее. Это может вызвать осложнения, — сказал Марк.
— Какой вы мелочно-официальный! И поступаете точно как сыщик.
Он пожал плечами, как будто мое мнение не имело ровным счетом никакого значения. Я засмеялся и повернул разговор в другую сторону, спросив о продвижении расследования. Нашел ли он какие-нибудь следы, которые могут привести к убийце?
— Много следов, — съязвил он.
— Скажите же нам, — попросила миссис Тридуэлл, наклоняясь вперед и слушая с восторженным вниманием. Шелби взгромоздился на стул, чтобы списать названия книг на самой высокой полке. С этой удобной позиции он с бесстрашным любопытством смотрел вниз на Марка. Померанец обнюхивал брюки сыщика. Все ждали откровенных признаний. Но Марк ограничился тем, что произнес:
— Надеюсь, вы не возражаете, — и вынул свою трубку. Вынужденная пауза в разговоре, очевидно, должна была внушить страх и уважение к Его Величеству Закону.
Я по-своему воспользовался моментом:
— Вам, может быть, интересно будет узнать, что у меня есть след. — Я уставился на миссис Тридуэлл, но за ее трепетной вуалью зеркало отражало изменившееся и напряженное лицо Марка.
— Знаете ли вы, что за этим делом стоит любитель живописи? Как возможной наследнице имущества, вам, миссис Тридуэлл, должно быть, интересно узнать, что на этот небольшой музейный экспонат, — я показал на портрет Джэкоби, — уже сделана ценовая заявка.
— Правда? И сколько?
— На вашем месте я бы поддержал цену. Для покупателя портрет может иметь эмоциональное значение.
— Кто же он? — спросил Шелби.
— Кто-то с деньгами? А мы могли бы запросить тысячу? — спросила миссис Тридуэлл.
Марк воспользовался своей трубкой как прикрытием. Я заметил, как на его щеках проступает краска. Человек, приготовившийся к камере пыток, едва ли мог держать себя с большим чувством собственного достоинства.
— Он из тех, кого мы знаем?
— Вы полагаете, здесь может быть какой-то след? — спросил я уже с оттенком злобы. — Если это crime passionnel[7], убийца может быть и эмоционально богатым человеком. Вам не кажется, Макферсон, что этот след нужно было бы проверить?
Его ответ прозвучал как нечто среднее между мычанием и вздохом.
— Это ужасно интересно, — сказала миссис Тридуэлл. — Вы должны мне об этом рассказать, Уолдо, вы просто обязаны.
Я никогда не относился к той категории людей, которые, как дети, мучают бабочек. И я никогда не испытывал удовольствия от предсмертной агонии маленьких рыбок. Припоминаю, как я побледнел от ужаса и убегал по лугу, когда во время одного неблагоразумного посещения фермы случайно увидел следующую картину: обезглавленный цыпленок кружил вокруг своей собственной головки. Даже в театре я не люблю сцен убийства. Чтобы не заставлять Марка краснеть, я проговорил поспешно и значительно:
— Я не могу злоупотребить доверием Ланкастера Кори. Ведь дилер, занимающийся произведениями искусства, — это нечто вроде врача или адвоката. В вопросах вкуса благоразумие — вот лучшая часть выгоды.
Я поискал глазами его взгляд, но Марк отвернулся. Его следующим шагом, подумал я, будет попытка перевести разговор, но затем мне стало ясно, что, встречаясь с Шелби в этот день, он преследовал вполне определенную цель.
— Я все это время работал и теперь хотел бы выпить что-нибудь, — заявил он. — Как главное доверенное лицо, миссис Тридуэлл, вы не возражаете, если я воспользуюсь чем-нибудь из запасов мисс Хант?
— Не считайте меня такой уж скупой! Шелби, дорогой, помогите. Не знаю, правда, включен ли морозильник.
Шелби спустился со стула и отправился в кухню. Марк открыл угловой шкаф.
— Он хорошо ориентируется в квартире, — заметил я.
Марк пропустил замечание мимо ушей.
— Что вы пьете, миссис Тридуэлл? А вы, наверно, предпочитаете шотландское виски, Лайдекер?
Он подождал, когда вернулся Шелби, и вынул «Бурбон»:
— Хочу сегодня выпить этого. А вы, Карпентер?
Шелби посмотрел на бутылку, на которой виднелись очертания трех благородных лошадей. Руки его напряглись, он не мог спокойно держать стаканы, и они зазвенели на подносе.
— Мне… не надо… спасибо.
Мягкие нотки исчезли из его голоса. Звуки стали металлически холодными, а точеные черты лица, лишившись красок, напоминали мраморную скульптуру, воздвигнутую в честь умершего писателя викторианской эпохи.
ГЛАВА VIII
В тот вечер Марк попросил меня поужинать с ним.
— Мне показалось, вы недовольны мной.
— Почему?
— Я подвел вас, не пришел на отпевание.
— Я понимаю ваши чувства. — Он на мгновение задержал руку на рукаве моего пиджака.
— Почему вы не помогли мне забрать мою вазу у этой хищницы?
— Я поступил как мелкий чиновник, — поддразнил он меня. — Я хотел бы пригласить вас на ужин, мистер Лайдекер. Вы согласны?
Из кармана его пиджака высовывалась книжка. Я видел только верхнюю часть обложки, но, если не ошибаюсь, это была книга отнюдь не малоизвестного автора.
— Я польщен, — заметил я, шутливо указывая на оттопыренный карман.
Я представил себе, как он с некоторой долей симпатии перелистывает страницы книги.
— Вы уже ее прочитали, Макферсон? — Он кивнул. — И вы все еще считаете, что я пишу гладко, но банально?
— Иногда у вас неплохо получается, — заметил он снисходительно.
— Ваша лесть просто потрясающа, — отметил я. — Куда мы отправляемся обедать?
У него была машина с открытым верхом, и он вел ее так стремительно, что я должен был одной рукой держаться за дверцу, а другой придерживать свою гамбургскую шляпу. Я не понимал, почему он выбирает самые узкие улицы среди трущоб, пока не увидел красную неоновую рекламу над дверью ресторана Монтаньино. Сам хозяин встретил нас и, к моему изумлению, приветствовал Марка как почетного посетителя. Тут я убедился, что для того, чтобы привить моему спутнику хороший вкус, потребуется не много усилий. Через коридор, наполненный запахами томатной пасты, перца и душицы, мы прошли в сад, где в эту невероятную ночь было лишь на несколько градусов прохладнее, чем на кухне. С видом Цезаря, удостаивающего чести своего любимца-простолюдина, Монтаньино провел нас к столу рядом со шпалерой, увитой искусственной сиренью. Сквозь пыльную деревянную решетку мы могли наблюдать за тем, как на небе сердитые тучи то открывали, то закрывали злобную, медного цвета луну. Листья единственного в округе живого дерева, сухой катальпы, висели, словно черные кости рук скелета, такие же мертвые, как и искусственная сирень. Запахи кухни Монтаньино и окружающих трущоб смешивались с сернистыми запахами надвигающейся грозы.