Через несколько дней объявлено было торжественное перенесение в собор величайшей святыни Милана, одного из тех гвоздей, коими распят был Господь на кресте.
Моро надеялся угодить народу и укрепить свою власть этим празднеством.
IX
Ночью, на площади Аренго, перед винным погребом Тибальдо, собралась толпа. Здесь был Скарабулло лудильщик, златошвей Маскарелло, скорняк Мазо, башмачник Корболо и выдувальщик стекла Горгольо.
Посредине толпы, стоя на бочонке, доминиканец фра Тимотео проповедовал:
— Братья, когда св. Елена под капищем богини Венеры обрела живоносное Древо Креста и прочие орудия страстей Господних, зарытые в землю язычниками, — император Константин, взяв единый от святейших и страшных гвоздей сих, велел кузнецам заделать его в удила боевого коня своего, да исполнится слово пророка Захарии: «будет сущее над конскою уздою святыня Господу». И сия неизреченная святыня даровала ему победу над врагами и супостатами Римской Империи. По смерти кесаря гвоздь был утрачен и через долгое время найден великим святителем, Амвросием Медиоланским в городе Риме, в лавке некоего Паолино, торговца старым железом, перевезен в Милан, и с той поры наш город обладает самым драгоценным и святейшим из гвоздей — тем, коим пронзена правая длань всемогущего Бога на Древе Спасения. Точная мера длины его — пять ончий с половиной. Будучи длиннее и толще римского, имеет он и острие, тогда как римский притуплён. В течение трех часов находился наш гвоздь во длани Спасителя, как это доказывает ученый падре Алессио многими тончайшими силлогизмами.
Фра Тимотео остановился на мгновение, потом воскликнул громким голосом, воздевая руки к небу:
— Ныне же, возлюбленные мои, совершается великое непотребство: Моро, злодей, человекоубийца, похититель престола, соблазняя народ нечестивыми праздниками, святейшим гвоздем укрепляет свой шаткий престол!
Толпа зашумела.
— И знаете ли вы, братья мои, — продолжал монах, — кому поручил он устройство машины для вознесения гвоздя в главном куполе собора над алтарем?
— Кому?
— Флорентинцу Леонардо да Винчи!
— Леонардо? Кто такой? — спрашивали одни.
— Знаем, — отвечали другие, — тот самый, что молодого герцога плодами отравил…
— Колдун, еретик, безбожник!
— А как же слышал я, братцы, — робко заступился Корболо, — будто бы этот мессер Леонардо человек добрый? Зла никому не делает, не только людей, но и всякую тварь милует…
— Молчи, Корболо! Чего вздор мелешь?
— Разве может быть добрым колдун?
— О, чада мои, — объяснил фра Тимотео, — некогда скажут люди и о великом Обольстителе, о Грядущем во тьме: «он добр, он благ, он совершенен», — ибо лик его подобен лику Христа, и дан ему будет голос уветливый, сладостный, как звук цевницы. И многих соблазнит милосердием лукавым. И созовет с четырех ветров неба племена и народы, как созывает куропатка обманчивым криком в гнездо свое чужой выводок. Бодрствуйте же, братья мои! Се ангел мрака князь мира сего, именуемый Антихристом, приидет в образе человеческом: флорентинец Леонардо — слуга и предтеча Антихриста!
Выдувальщик стекла Горгольо, который ничего не слыхивал о Леонардо, молвил с уверенностью:
— Истинно так! Он душу дьяволу продал и собственной кровью договор подписал.
— Заступись, Матерь Пречистая, и помилуй! — верещала торговка Барбачча. — Намедни сказывала девка Стамма — в судомойках она у палача тюремного — будто бы мертвые тела этот самый Леонардо, не к ночи будь помянут, с виселиц ворует, ножами режет, потрошит, кишки выматывает…
— Ну, это не твоего ума дела, Барбачча, — заметил с важностью Корболо, — это наука, именуемая анатомией…
— Машину, говорят, изобрел, чтобы по воздуху летать на птичьих крыльях, — сообщил златошвей Маскарелло.
— Древний крылатый змий Велиар восстает на Бога, — пояснил опять фра Тимотео. — Симон Волхв тоже поднялся на воздух, но был низвержен апостолом Павлом.
— По морю ходит, как по суху, — объявил Скарабулло: — «Господь, мол, ходил по воде, и я пойду», — вот как богохульствует!
— В стеклянном колоколе на дно моря опускается, — добавил скорняк Мазо.
— И, братцы, не верьте! На что ему колокол? Обернется рыбой и плавает, обернется птицей и летает! — решил Горгольо.
— Вишь ты, оборотень окаянный, чтоб ему издохнуть!
— И чего отцы инквизиторы смотрят? На костер бы!
— Кол ему осиновый в горло!
— Увы, увы! Горе нам, возлюбленные! — возопил фра Тимотео. — Святейший гвоздь, святейший гвоздь — у Леонардо!
— Не быть тому! — закричал Скарабулло, сжимая кулаки, — умрем, а не дадим святыни на поругание. Отнимем гвоздь у безбожника!
— Отомстим за гвоздь! Отомстим за убитого герцога!
— Куда вы, братцы? — всплеснул руками башмачник. — Сейчас обход ночной стражи. Капитан Джустиции…
— К черту капитана Джустиции! Ступай под юбку к жене своей, Корболо, ежели трусишь!
Вооруженная палками, кольями, бердышами, камнями, с криком и бранью, двинулась толпа по улицам.
Впереди шел монах, держа распятие в руках, и пел псалом:
«Да воскреснет Бог и да расточатся враги Его, и да бегут от лица Его ненавидящие Его».
«Как исчезает дым, да исчезнут, как воск от огня, так нечестивые да погибнут от лица Господня».
Смоляные факелы дымились и трещали. В их багровом отблеске бледнел опрокинутый серп одинокого месяца. Меркли тихие звезды.
X
Леонардо работал в своей мастерской над машиной для подъема святейшего гвоздя. Зороастро делал круглый ящик со стеклами и золотыми лучами, в котором должна была храниться святыня. В темном углу мастерской сидел Джованни Бельтраффио, изредка поглядывая на учителя.
Погруженный в исследование вопроса о передаче силы посредством блоков и рычагов, Леонардо забыл машину.
Только что кончил он сложное вычисление. Внутренняя необходимость разума — закон математики оправдывал внешнюю необходимость природы — закон механики: две великие тайны сливались в одну, еще большую.
«Никогда не изобретут люди, — думал он с тихой улыбкой, — ничего столь простого и прекрасного, как явление природы. Божественная необходимость принуждает законами своими вытекать из причины следствие кратчайшим путем».
В душе его было знакомое чувство благоговейного изумления перед бездною, в которую он заглядывал, — чувство, не похожее ни на одно из других доступных людям чувств.
На полях, рядом с чертежом подъемной машины для святейшего гвоздя, рядом с цифрами и вычислениями, написал он слова, которые в сердце его звучали, как молитва.
«О дивная справедливость Твоя, первый Двигатель! Ты не пожелал лишить никакую силу порядка и качества необходимых действий, ибо, ежели должно ей подвинуть тело на сто локтей, и на пути встречается преграда, Ты повелел, чтобы сила удара произвела новое движение, получая замену непройденного пути, различными толчками и сотрясениями, — о, божественная необходимость Твоя, первый Двигатель!»
Раздался громкий стук в наружную дверь дома, пение псалмов, брань и вопль разъяренной толпы.
Джованни и Зороастро побежали узнать, что случилось.
Стряпуха Матурина, только что вскочившая с постели, полуодетая, растрепанная, бросилась в комнату с криком:
— Разбойники! Разбойники! Помогите! Матерь Пресвятая, помилуй нас!..
Вошел Марко д’Оджоне с аркебузом в руках и поспешно запер ставни на окнах.
— Что это, Марко? — спросил Леонардо.
— Не знаю. Какие-то негодяи ломятся в дом. Должно быть, монахи взбунтовали чернь.
— Чего они хотят?
— Черт их разберет, сволочь полоумную! Святейшего гвоздя требуют.
— У меня его нет: он в ризнице у архиепископа Арчимбольдо.
— Я и то говорил. Не слушают, беснуются. Вашу милость отравителем герцога Джан-Галеаццо называют, колдуном и безбожником.
Крики на улице усиливались:
— Отоприте! Отоприте! Или гнездо ваше проклятое спалим! Подождите, доберемся до шкуры твоей, Леонардо, Антихрист окаянный!
— Да воскреснет Бог и да расточатся враги его! — возглашал фра Тимотео, и с пением его сливался пронзительный свист шалуна Фарфаниккио.
В мастерскую вбежал маленький слуга Джакопо, вскочил на подоконник, отворил ставню и хотел выпрыгнуть на двор, но Леонардо удержал его за край платья:
— Куда ты?
— За беровьеррами: стража капитана Джустиции в этот час неподалеку проходит.
— Что ты? Бог с тобою, Джакопо, тебя поймают и убьют.
— Не поймают! Я через стену к тетке Трулле в огород, потом в канаву с лопухом, и задворками… А если и убьют, лучше пусть меня, чем вас!
Оглянувшись на Леонардо с нежной и храброй улыбкой, мальчик вырвался из рук его, выскочил в окно, крикнул со двора: «Выручу, не бойтесь!» — и захлопнул ставню.
— Шалун, бесенок, — покачала головой Матурина, — а вот в беде-то пригодился. И вправду, пожалуй, выручит…
Зазвенели разбитые стекла в одном из верхних окон.
Стряпуха жалобно вскрикнула, всплеснула руками, выбежала из комнаты, нащупала в темноте крутую лестницу погреба, скатилась по ней и, как потом сама рассказывала, залезла в пустую винную бочку, где и просидела бы до утра, если бы ее не вытащили.
Марко побежал наверх запирать ставни.
Джованни вернулся в мастерскую, хотел опять сесть в свой угол, с бледным, убитым и ко всему равнодушным лицом, но посмотрел на Леонардо, подошел и вдруг упал перед ним на колени.
— Что с тобой? О чем ты, Джованни?
— Они говорят, учитель… Я знаю, это неправда… Я не верю… Но скажите… ради Бога, скажите мне сами!..
И не кончил, задыхаясь от волнения.
— Ты сомневаешься, — молвил Леонардо с печальной усмешкой, — правду ли они говорят, что я убийца?
— Одно слово, только слово, учитель, из ваших уст!..
— Что я могу тебе сказать, друг мой? И зачем? Все равно ты не поверишь, если мог усомниться…
— О, мессер Леонардо! — воскликнул Джованни. — Я так измучился, я не знаю, что со мной… я с ума схожу, учитель… Помогите! Сжальтесь! Я больше не могу… Скажите, что это неправда!..