— Эстер? — Она схватила Эстер за руки и вгляделась ей в лицо. В глазах мелькнула тревога. — Ты цела? Ты цела.
Эстер тупо смотрела на накрашенное лицо женщины в парике.
— Я видела, как падает kylarunya[1]. Видела. — Женщина указала на лебедя, распластавшегося по пикапу Эстер, а потом на собственную машину: мотор работает, дверца приоткрыта.
Под светло-рыжими космами тяжелого парика, под ярко-голубыми тенями, розовыми румянами и коралловой помадой Эстер узнала лучшую подругу Ауры. Сестра дружила с ней всю жизнь.
— Нин? — в замешательстве спросила Эстер.
— Все хорошо. — Голос Нин смягчился. — Ты просто немного испугалась. С тобой все хорошо.
Эстер издала невнятный полузадушенный звук, полуплач-полусмех, в котором страх смешался с облегчением. Теперь рядом с ней Нин, такая утешительно знакомая.
— Иди сюда, ты вся дрожишь, как морская улитка. — Нин стала растирать ей руки.
Эстер только теперь поняла, как сильно ее трясет. Солнце зашло за тучи, превратив бирюзовое море в синевато-серое. Глаза резанул холодный ветер.
— Садись ко мне в машину, я включу обогреватель.
— А как… — Эстер обхватила себя за плечи. Ей невыносимо было смотреть на неподвижную птицу.
— Я посмотрю, что с ней. Давай сначала согреем тебя. — Нин усадила Эстер в свою машину и включила печку, взяла с заднего сиденья плед и закутала в него Эстер. Хлопнула дверцей и, неловко ступая ногами в красных лакированных шпильках, поковыляла по гравию выяснять, что с лебедем.
Эстер сморгнула набежавшие слезы; ее поразило, как быстро ее успокоили большие глаза и крепкие руки Нин, какое чувство безопасности она ощутила, глядя на дерзкий разворот плеч этой женщины. Так она и росла, опираясь то на Нин, то на Ауру, — щенок, точно знающий, где его место в мире. До поры до времени.
Эстер потрогала лоб и поморщилась: там наливалась болезненная шишка. Закрыла глаза, опустила голову на спинку сиденья. Вот Нин и Аура, взявшись за руки, идут по берегу. На шее у обеих — ожерелья из переливчатых раковин. Эстер — всегда на пару шагов позади — бежит за ними. «Подождите меня!»
— Ты, наверное, испугалась. — Нин открыла дверцу и села за руль. Ветер захлопнул дверцу; порывы становились все резче, машина содрогалась.
— Не знаю, как это произошло, — пробормотала Эстер. — Я ехала — и вдруг как будто бомба взорвалась. Бах — и я больше никуда не еду. Останавливаюсь. Пикап искорежен, а на лобовом окне — черный лебедь. — Слушая собственный голос, Эстер смотрела на Нин, лицо которой светилось сопереживанием. В горле встал ком. — Я убила лебедя. — Эстер чуть не плакала.
— Это просто несчастный случай. — Нин сжала ей руку; скрипнуло платье из искусственной кожи.
— Ты же не веришь ни в какие неожиданности. — Эстер прищурилась.
— Толковать случившееся можно по-разному, но давай не станем, ладно? На твою долю и так много всего пришлось.
Слова Нин стали тем самым холодным душем, после которого Эстер отчетливо осознала, зачем она приехала и что ей предстоит. Оглядев наряд под Тину Тернер, Эстер поняла, куда собралась Нин.
— Ты тоже туда, — безучастно сказала она. — На «вечеринку». — Эстер изобразила пальцами кавычки. — Понятно.
Нин — Тина Тернер и Аура-Шер танцуют, взявшись за руки, в прихожей Дома-Ракушки. Они собрались на свой первый костюмированный бал в средней школе.
— Мама уже там — помогает все устроить. Я обещала приехать пораньше, помочь. — Нин поправила парик. — Тебе надо к врачу.
— Со мной все нормально.
— Я не спрашиваю, а говорю: тебе надо к врачу.
— Со мной все нормально, — повторила Эстер. — Мне бы сегодняшний вечер пережить. А сейчас… — Эстер замолчала.
— Да. Но я ведь здесь, верно? Я тебя одну не оставлю.
Сил у Эстер хватило только на кивок. Порывы ветра трепали черную птицу.
— Мы не можем оставить ее здесь, — сказала Эстер.
— И не оставим. — Нин завела машину.
— Нин! — Эстер в панике схватила Нин за руку; лицо исказилось. — На мой пикап свалился черный лебедь. За несколько часов до вечера памяти моей сестры. — Она прерывисто вздохнула. — Я не смогу, сама — не смогу.
Нин, ровно и глубоко дыша, одну ладонь прижала к груди Эстер, другую — к собственной груди. Вдох-выдох, вдох-выдох.
— Дыши, не торопись. — Нин дышала вместе с Эстер, пока та не успокоилась. — Не торопись.
Потом она снова взялась за руль и медленно подъехала к пикапу.
Эстер страстно захотелось обнять ее, попросить прощения за то, что она тогда молча исчезла, спросить Нин, как ей сейчас живется, не затянуло ли ее в черную воронку горя. Как она пережила несчастье? Нанизывает ли по-прежнему ожерелья из опаловых раковин вместе с женщинами из своего рода? Эти женщины когда-то учили Эстер и Ауру звать к себе лебедей и петь тюленям.
Но ничего, кроме «спасибо», Эстер сказать не смогла.
Не глуша мотор, Нин сходила к пикапу за вещами Эстер. В одной руке она тащила сумки, а другой придерживала парик, чтобы его не унесло ветром. Открыв дверцу, Нин сложила вещи Эстер на заднее сиденье. Эстер протянула ей плед, все еще хранящий тепло ее тела.
— Старри, — запротестовала было Нин.
Но Эстер уперлась. С пледом в руках Нин направилась к пикапу. Эстер отвернулась, ругая себя за трусость. Через несколько минут машина качнулась: Нин положила лебедя в багажник.
— Больше ничего не осталось? — спросила она, снова садясь за руль.
Эстер обернулась и оглядела сумки.
— Да, все на месте.
— С пикапом разберемся завтра. Здесь ему ничего не сделается. А теперь, — Нин сняла машину с ручного тормоза, — отвезем тебя к врачу.
— Все клиники сейчас закрыты, — заспорила Эстер, хотя голова у нее гудела.
— А я не в клинику тебя повезу, сама знаешь. — Нин вывернула на прибрежную дорогу.
Эстер так разнервничалась, что у нее свело желудок.
Нин коротко, но цепко взглянула на нее и мягко сказала:
— Лебедь — это не знак. Не кори себя еще больше.
2
Почти всю дорогу Эстер просидела с закрытыми глазами, лишь изредка поглядывая на полосы заката, отражавшиеся в подернутом сумерками море. Она почувствовала, что машина замедляет ход и останавливается, но глаз так и не открыла.
— Приехали, — сказала Нин.
Эстер неохотно оглядела грунтовую подъездную дорогу и газон перед родительским домом. Здесь прошло их с Аурой детство. Серовато-белый фасад. Завитки дыма из трубы. Отливающие перламутром окна светятся в лучах низко висящего солнца. С тех пор как Эстер уехала, прошел год, но ей казалось, что все десять, — в такое смятение ее приводила мысль о возвращении; она заранее представляла, сколько возникнет раздражающих помех. Но в эту минуту все было просто и спокойно. Возвращение домой. Туда, откуда она родом. В Дом-Ракушку.
— Все осталось как было, — тихо проговорила Эстер.
— И все изменилось, — прибавила Нин.
Эстер кивнула. Все стало другим.
Занавешенные окна в торце дома были темными, размыто светилось только окно отцовского кабинета. Зимний полдень, голые пальцы Дерева шелки[2] стучат в окно. Голос отца: «Черная дыра, Старри, — это область космоса, где гравитация такая сильная, что захватывает даже свет».
— Я не могу явиться к ним в таком виде. — Эстер коснулась наливавшейся на лбу шишки. — Не хочу, чтобы они суетились.
— Вот это правильно, — согласилась Нин.
Эстер с недоумением взглянула на нее.
— Фрейя у себя в студии с клиенткой, работа затянулась. А у одного из клиентов Джека паническая атака, человеку срочно понадобилась сессия на дому. — Нин говорила мягко и уверенно. — Вот почему мама приехала пораньше. К тому времени, как они освободятся, все будет уже готово. Ну и я тоже приехала пораньше.
Эстер опустила глаза и стала рассматривать собственные руки. Да, возвращаться не хотелось, но она и не подумала, что родители ее не встретят.
— Как всегда, — прошептала она.
— Ну-ну, Старри. — Нин открыла ей дверцу. — Не будем спешить.
— Ты не могла бы открыть багажник?
— Зачем?
— Я не оставлю ее в багажнике. В темноте…
— Старри…
— Какого хера! — вырвалось у Эстер. — Прости, Нин. Открой, пожалуйста, багажник.
Нин примирительно вскинула руку, другой рукой она потянулась к рычагу возле своего сиденья. Эстер постаралась не обращать внимания на беспокойство, отразившееся на лице Нин.
Они вылезли из машины, забрали с заднего сиденья вещи Эстер и пошли к открытому багажнику. Нин потянулась было за лебедем, все еще завернутым в плед, но Эстер ее опередила. Осторожно подведя ладони под плед, она подняла птицу — на руки легла тяжесть мертвого тела. Мягкие перья, кости, ребра. Интересно, подумала она, как Нин уложила шею птицы. Эстер почему-то боялась, что лебедю больно.
— Мимо прачечной? — спросила Нин.
Это чтобы не идти мимо тату-студии, в которой сейчас работала Фрейя, догадалась Эстер. Она послушно последовала на Нин, неся птицу в объятиях.
Они обогнули веранду перед домом, прошли вдоль торца. Эстер пошатывалась под тяжестью лебедя. Она, дрожа, несла память о жизни, которая больше не встретит ее дома, — о быстрых шагах Ауры в прихожей. «Старри, это ты?»
Эстер стиснула зубы. Медленно и глубоко вдохнула.
— Молодец. — Нин открыла дверь прачечной.
Эстер постояла на пороге. Руки ныли от тяжести. Она половчее перехватила лебедя и вошла.
Эстер вспомнила, как годом раньше сидела в гостиной Ракушки; осенний полдень. Кожица под ногтями расковыряна до крови. Эстер ждет. Она попросила родителей провести сеанс семейной психотерапии; они не собирались втроем с тех пор, как поисковую группу отозвали. Когда терапевт назначил время, Эстер собралась с духом и решила сказать им про записку.
Психолог, коллега Джека, ждет вместе с Эстер. Он вежлив, спокойное выражение не покидает его лица с той самой минуты, как он вошел в дом. На журнальном столике остывает чай — четыре чашки, Эстер заварила на всех; еще там стоит вазочка с печеньем. Нетронутая. Тикают, заикаясь, кухонные часы. Эстер извиняется, говорит, что ей надо в туалет. Словно со стороны видит, как она идет к себе в комнату, вытаскивает из-под кровати заранее уложенные сумки, выходит через боковую дверь и шагает к пикапу. Она не оглядывается.