Эстер поправила висевшую на плече сумку и громко постучала в закрытую дверь.
— Мама? — Голос слабо прорезал холодный воздух.
На стук никто не ответил. Эстер взялась за ручку. Дверь распахнулась.
Эстер закрыла за собой и заглянула за ширму. Фрейя склонилась над клиенткой, длинная коса с проседью лежала на плече. Мать говорила с кем-то, кого Эстер не могла рассмотреть. Тату-машинка стрекотала, как цикада.
Фрейя ждала Эстер, она сама сказала, когда прийти. И что же? Она пришла, но ее заставляют ждать. Эстер ущипнула себя ногтями за нежную кожу запястья. Почему она так огорчается? Когда привыкнет? Запах лилий, въевшийся в волосы, в одежду, отвлек ее.
Ауре пятнадцать лет; она идет по коридору, неся охапку звездчатых цветов. Лицо белое, как лепестки лилий.
— Кто их подарил? — канючит Эстер. Аура не поддается. — Мама, Аура не говорит мне, кто подарил ей цветы. — Нытье Эстер разносится по всему дому.
— Тише, Старри. Никто. Просто кто-то пошутил, — шипит Аура.
Эстер передернулась от нетерпения.
— Мама! — Чтобы перекричать тату-машинку, пришлось говорить громче.
Фрейя обернулась. Взгляд был таким холодным, что у Эстер кольнуло в груди. Фрейя подняла руку с растопыренными пальцами: «Еще пять минут».
Эстер оглядела студию. За узнаванием следовали воспоминания. Кушетка розового бархата, которую Фрейя купила на eBay; школьная пьеса, в которой играла Эстер и которую Фрейя пропустила, потому что ездила за кушеткой в Лонсестон. Отделанная сусальным золотом старинная ширма, за которой сейчас работала Фрейя; на ширме нарисованы семь белых журавлей в полете. В детстве Эстер гипнотизировала журавлей взглядом, чтобы они задвигались, чтобы научили ее летать.
Эстер рассматривала студию матери, и обида тяжким грузом ложилась на плечи. Пространство Фрейи, свидетельство ее успеха, к которому она пришла сама. После нескольких отказов в тату-салонах Нипалуны Фрейя решила привести в порядок сарай позади Ракушки и устроить в нем собственную студию.
Эстер провела пальцами по спинке кушетки, обтянутой карамельного оттенка кожей. Кушетку, которая стояла посреди комнаты, покрывали имена; каждая женщина, приходившая к Фрейе учиться, после первой самостоятельной татуировки набивала на этой кушетке свое имя. Эстер стала рассматривать завитушки и острые росчерки букв. Они с Аурой, бывало, валялись после уроков поперек кушетки, свесив головы, — воротник школьной формы расстегнут, пакет горячей картошки из магазина на углу один на двоих. Слизывали с пальцев соль, что пахла курицей, и гладили имена женщин, сбивавшихся к Фрейе, чтобы учиться искусству татуировки. Имена разворачивались по спирали, в самом центре которой — в центре кушетки — Фрейя набила имя Куини. Своей первой клиентки.
Когда студия Фрейи только-только открылась, хорошо, если клиентов было несколько в месяц. Так продолжилось до тех пор, пока к Фрейе не пришла доктор Куини Робертсон, которая тогда восстанавливалась после двойной профилактической мастэктомии. Фрейю ей порекомендовала одна из пациенток. Два дня доктор Робертсон приходила в студию Фрейи и ложилась под тату-машинку. После этого в городке стало известно, что Фрейя — великая мастерица скрывать шрамы. Шрамы, оставшиеся после хирургических операций. После побоев. После самоповреждений. О Фрейе заговорили как о татуировщице, способной превращать боль и потери в красоту и утешение. Женщины, которые побывали в студии Фрейи, начали рассказывать о том, что́ чувствуют благодаря ей. Их видят, слышат, их считают важными. У Фрейи появились ученики. Соцсети разнесли в своих клювах уголек молвы, и заполыхал лесной пожар: женщины съезжались к Фрейе сначала со всей Лутрувиты, со всей Тасмании, потом начали прибывать и с материка. Одни — чтобы Фрейя сделала им татуировку; иные же хотели обучиться этому искусству сами. Фрейя открыла запись. Женщины продолжали приезжать.
Эстер взглянула на экран телефона. Пять минут Фрейи превратились в двадцать пять. Машинка за разрисованной ширмой то замолкала, то начинала стрекотать снова, замолкала и снова стрекотала. Эстер смотрела на нарисованных журавлей до тех пор, пока один из них не взмахнул крыльями, показав бледно-розовую кожу. Ей вспомнился черный лебедь: падение с небес, разбитое ветровое стекло, окровавленные перья, удар, от которого ее тряхнуло. Эстер зажмурилась, пытаясь прогнать из головы звуки и образы, но мысли переключились на Ауру. Эстер поняла, что Аура здесь. В студии Фрейи. За ширмой. Лежит на кушетке под тату-машинкой Фрейи. Фрейя и Аура в их тайном мире превращений. Без нее, Эстер.
— Мы закончили, — объявила Фрейя, с торжествующим видом появляясь из-за ширмы. За ней следовала Корал, двоюродная сестра Нин, которую Эстер видела на берегу наутро после вечера памяти.
Следом за ними вышла еще одна женщина, и Эстер поняла, что татуировку ей делала Корал. Женщина робко — видимо, ее смущало присутствие Эстер — подошла к зеркалу; глаза ее были закрыты. Открыв глаза и увидев свое отражение, женщина тихо ахнула. Одну ее руку, от плеча до запястья, Корал раскрасила насыщенным желтым, золотисто-коричневым и оливково-зеленым: по руке вились стебли и листья огромных водорослей. Рисунок завораживал. Эстер не могла оторвать взгляд от водоросли, которая, извиваясь, спускалась к запястью, словно в танце. На локте, с внутренней стороны, Корал изобразила зеленую раковину с розоватым кончиком, почти скрытую, как тайна, в извивах водорослей.
— Несколько часов боли. А теперь — восторг. Это у всех так? — Женщина широко раскрытыми глазами разглядывала свою руку. — Мне кажется, я стала всесильной. — И она рассмеялась со слезами на глазах, восхищенно изучая свою новую кожу.
— Адреналин и эндорфины — непобедимая команда, — ласково заметила Фрейя.
Эстер смотрела на мать, разрываясь от ревности и обиды. После исчезновения Ауры Фрейя практически перебралась жить в студию. Спала на кушетке. Готовила на кухоньке, принимала холодный душ. Домой она заходила только за чем-нибудь необходимым. В иные ночи Эстер стояла под окнами материнской студии, в темноте, среди лилий, и щипала кожу, слушая, как мать ломким голосом подпевает Стиви Никс.
— Как же она мне нравится. — Женщина, стоявшая перед зеркалом, повернулась к Корал и дрожащим шепотом закончила: — Я снова обрела себя.
— Давайте-ка закутаем вас. — Корал с женщиной направились к кушетке за ширмой.
Фрейя проводила их взглядом. При виде Эстер ее улыбка увяла.
— Я слышала, ты покинула западный берег, — заметила она.
Эстер кивнула.
— Что дальше? — Фрейя сложила руки на груди.
Эстер пристально посмотрела на мать.
— Сколько татуировок ты ей сделала? — ответила она вопросом на вопрос. «Какую строчку она попросила набить в первую очередь? Было ли ей больно? Слушала ли ты музыку, делая ей татуировку? Жгла ли эвкалиптовые листья для очищения? Для нее тоже? Каким стало ее лицо, когда она увидела в зеркале свою новую кожу? Почему она не попросила меня прийти сюда с ней? Почему ты меня об этом не попросила?»
— Фрейя, мы закончили, — позвала Корал. Натянуто улыбаясь, Фрейя пошла провожать Корал и женщину со свежей татуировкой. Когда она вернулась, ее лицо ничего не выражало.
Мать и дочь остались в ужасной тишине вдвоем.
— Хочешь чаю? — спросила Фрейя.
— Нет. Я хочу знать, сколько татуировок ты сделала Ауре.
Фрейя прислонилась к стене.
— Четыре. Я набила ей последние четыре строки из «Семи шкур». Первые три татуировки она сделала не в Австралии.
Эстер сняла сумку с плеча и достала дневник Ауры, при виде которого у Фрейи заблестели глаза. Эстер протянула дневник матери. Та полистала и вернула его Эстер.
— Вот эта — первая, что я ей набила.
Эстер провела пальцами по ксерокопии, приклеенной к странице. Еще одна иллюстрация к сказке об Агнете и Морском короле. На рисунке пышно разодетая женщина стояла на поросшем травой холме и печально, тоскливо смотрела на пролетавших по небу лебедей. Над иллюстрацией Аура написала:
И на соседней странице:
Эстер взглянула на Фрейю. Ей ужасно хотелось рассказать матери, как она нашла в Сети фотографию Ауры и ее загадочного мужчины, смеющихся у ног Лиден Гунвер. Рассказать про Клару Йоргенсен и завязавшуюся между ними переписку. Но Эстер остановило окрепшее с годами упрямство.
— Где именно ты делала ей татуировки? — спросила она.
Поколебавшись, Фрейя жестом велела Эстер повернуться спиной; та подчинилась. Фрейя перекинула волосы ей через плечо и ткнула пальцем в точку между лопаток.
— Первая татуировка, первая строка из «Семи шкур», появилась здесь. — Палец Фрейи пополз вниз по позвоночнику Эстер. — Потом стали появляться остальные. Одна под другой. Черными чернилами. Тонкой иглой. Почерком Ауры.
Когда Эстер ощутила руки матери у себя на спине, ее пробрала дрожь: она словно почувствовала татуировки Ауры на собственном теле. Представила себе спину сестры, исписанную черными чернилами, ее же почерком. Лестница. Созвездие. Карта.
Эстер повернулась лицом к Фрейе:
— Что она тебе про них говорила? Про татуировки?
— Сказала только, что первые три сделала в Дании — в том порядке, в каком эти строки появляются в «Семи шкурах». — В голосе Фрейи была нежность. — Не знаю, почему она не набила в Дании все семь.
Эстер полистала дневник и перечитала первые три строчки.
— Аура сказала мне, что в Дании эти татуировки стали ее Деревом шелки.
Эстер посмотрела в окно, на березу в дальнем углу сада.
— Но какие горести она им отдавала? Какие горести брали на себя эти татуировки?
Фрейя помедлила с ответом.
— Этого она не говорила. Зря, наверное, но я тогда не стала требовать от нее ответа. Просто радовалась, что она вернулась ко мне, что я могу сделать для нее что-нибудь стоящее. Пока я наносила татуировки, мы в основном молчали. Но я подозревала, что они для нее много значат… — Взгляд Фрейи стал отсутствующим. — Они несли некий смысл. Она как будто хотела сказать мне что-то еще. Нам сказать, — быстро поправилась Фрейя. — Она хотела сказать