— Только не говорите ей правду, — упрашивает Аура. Глаза у нее мокрые, темные. — Я не хочу, чтобы она все узнала. Обещаете? Мама? Папа? Не говорите ей, пожалуйста, — плачет Аура.
Джек оперся локтями о рабочий стол и закрыл голову руками. Почти два десятка лет они с Фрейей держали обещание. Так и не сказали Эстер, что произошло с Аурой в ту ночь у семи валунов на берегу моря. Ему вспомнилось, с каким болезненно-решительным лицом Эстер уходила в рукав самолетного трапа. Как держала пальцы, соединенные в знак Космоклуба, пока не скрылась из виду.
— Старри, — прошептал Джек.
Он напомнил себе собственные правила: «Дай название тому, что переживаешь. Поблагодари за то, что у тебя осталось. Поищи новые источники отваги, новые связи». Он честно старался. И все же пока Джек готовил кабинет к приходу очередного клиента, его движения сковывал страх. Страх и надежда, что он все сделал правильно.
20
Эстер проснулась укутанная теплым одеялом. Засмотрелась на скошенный потолок, тяжелый деревянный гардероб и вспомнила, где она. Она попала в этот дом вчера вечером, когда было уже темно, но ей казалось, что это было давным-давно, а Солт-Бей и вовсе представлялся чем-то немыслимым. Эстер потянулась. Где-то на улице жизнерадостно звякнул велосипедный звонок. Совсем рядом щебетали птицы. На стене плясали радужные утренние отблески. Эстер потянулась и немного отодвинула штору. В солнечном свете крошечные радуги исчезли. Она вернула штору на место. Радуги вернулись, снова заплясали в приглушенных тенях.
Эстер вдруг осознала, что лежит в кровати Ауры, в спальне Ауры, выходящей на пруд, в любимом городе Ауры, соленом сказочном городе. В доме их далеких прапрабабок.
Эстер села. Потерла глаза.
Побрела на кухоньку. Сварив кофе, унесла чашку на стойку у окна, которое выходило на озеро. В сумке, оставшейся на диване, приглушенно чирикнул телефон, и Эстер достала его, а заодно и дневник Ауры. Пришло сообщение от Джека.
Душевно рад, что ты на месте и с тобой все в порядке. Здесь все хорошо. Ругайся аккуратнее; может быть, выучишь пару датских ругательств, в знак уважения? Созвездие Лебедя на этой неделе как раз начинает подниматься. Видишь эту птицу на своем новом небе? Будь счастлива. Папа.
Прочитав сообщение, Эстер улыбнулась. Отпила кофе. Села у окна и стала копаться в телефоне.
Она снова открыла фотографию, сделанную Кларой Йоргенсен. Будь это бумажный снимок, Эстер загнула бы ему уголки и прижала ногтем, чтобы лучше держалось. Увеличивая лицо Ауры, Эстер вспоминала урок естествознания, на котором им говорили, что слово «фотография» происходит от греческих слов «фотос» — «свет» и «графо» — «пишу». На фотографии Клары Аура была написана светом. Глаза сияли. Рот открыт, как будто Аура от души смеется — безудержно, свободно. Эстер еще увеличила снимок, приблизила к себе. Разрумянившиеся щеки сестры. Жизнь, энергия. Руки Ауры сложены под грудью. Эстер стало больно дышать; как она любила руки Ауры! Она еще увеличила снимок, чтобы рассмотреть пальцы, переплетенные с пальцами обнимавшего Ауру мужчины. Интимность этих объятий, свидетельство близких отношений делали сестру чужой. Так же, как улыбка незнакомца, которого Аура явно любила. Эстер уменьшила фотографию. Над Аурой и ее мужчиной высилась Лиден Гунвер. Морской муж соблазнил ее и заманил в глубину, на смерть — какая трагическая история. Но Аура, стоявшая возле изображения Лиден Гунвер, вовсе не скорбела. И она, и ее спутник лучились счастьем.
Чем занималась Эстер дома, на своем южном острове, в те минуты, когда Клара Йоргенсен фотографировала ее сестру? Когда Аура держала за руку мужчину, которого встретила и полюбила на другом конце земли? Кто он? Может быть, этот человек разбил ей сердце? Как Аура из счастливой женщины, что стояла на фотографии рядом с ним, превратилась в женщину-призрак, которая встретила Эстер в гостиной Ракушки?
Эстер отложила телефон. Подтянула колени к груди.
За окном прямо над озером пролетел клин лебедей; птицы заскользили по темной воде, направляясь к берегу. При виде их грации и красоты у Эстер екнуло сердце. Она вспомнила, как черный лебедь упал с небес на лобовое стекло ее машины, как руки ощущали его тяжесть, когда она опускала его в могилу. Вспомнила блестящие черные перья, которые сунула в дорожный бумажник и привезла с собой. Ей вспомнился четвертый рисунок из «Семи шкур» Ауры. Женщина в пышном наряде скорбно смотрит в небо, страстно желая улететь. Земля словно не отпускает ее, поймала и держит. О женщине словно забыли.
Эстер овладели беспокойство и возбуждение. Она допила кофе и оглядела комнату. Ее ждал нераспакованный багаж.
Через двадцать минут одежда уже висела в гардеробе, а вещи заняли свое место в комнатах. Сварив еще чашку кофе, Эстер достала купленное в аэропорту печенье и вместе с чашкой унесла в гостиную. Сунув руку в сумку, висевшую на подлокотнике дивана, Эстер сжала в кулаке брелок Космоклуба и поднесла к свету, раскрыв ладонь. Услышала голос Джека: «Ты не одна».
Но сейчас она одна. На другом конце земли. В чужой стране.
Внезапно закружилась голова, Эстер повело в сторону. Сжимая в руке брелок, она, шатаясь, добрела до дивана и легла. Руки и ноги онемели. Эстер попыталась сжать кулаки; паника ширилась, хватала за горло. Дыхание стало прерывистым, желудок свело. Ее затошнило. Над губой выступил холодный пот. Через пару минут, показавшихся часами, ее отпустило. Она лежала на диване, опустошенная, испуганная. Руки все еще дрожали. Эстер пыталась дышать ровнее.
— Эстер? — послышался снизу высокий голос Абелоны.
Эстер затрясла головой. Что она себе возомнила? Не может быть, чтобы она оказалась в Дании. Она не в Дании.
Абелона позвала ее еще несколько раз. Эстер не отзывалась. Забрав телефон, кофе и печенье в спальню, она пристроила все это на прикроватном столике и снова забралась под одеяло. Отвернулась к стене, натянула одеяло на голову и закрыла глаза.
Услышав, что фиолетовую дверь открывают, Эстер заворочалась в постели. Комнату наполнял мягкий дневной свет; приближались шаги Абелоны. Эстер затаилась, делая вид, что спит. Абелона на цыпочках вошла в комнату, подождала и ретировалась, после чего, судя по звукам, что-то поставила на столик в гостиной. Открылся ящик. Зашуршала бумага. Ящик закрылся. Несколько секунд тишины. Потом снова открылась и закрылась дверь. Шаги Абелоны простучали вниз по лестнице.
Аромат, распространившийся по комнатам, манил. Эстер дождалась, когда шаги стихнут, и откинула одеяло. От сладкого печенья, которое она грызла весь день, во рту образовался налет. Войдя в гостиную и увидев глубокую тарелку с ароматным дымящимся супом, а также толстый ломоть хлеба, намазанный блестящим холодным маслом, Эстер тихо взвизгнула. В последний раз она нормально ела еще в самолете. Эстер стала читать оставленную Абелоной записку.
Меня не будет весь вечер, и, когда ты спустишься, я уже уйду. Кристина считала Fiske suppe[61] лекарством от всего: от джетлага, от сердечных неурядиц, от усталости. Съешь его — и придешь в себя. Увидимся завтра утром.
Эстер послушалась совета. Она взяла ложку и помешала в тарелке: белая рыба, картошка, лук-порей, сельдерей, морковка. Потом обмакнула в суп бутерброд и стала есть, сдвигая в сторону рыбу. Разложив рыбу на подоконнике снаружи, для чаек, Эстер снова легла.
Стоя на следующее утро под душем, Эстер размышляла, чем заняться. Взять дневник Ауры и побродить по Копенгагену? По местам, где бывала сестра? Или сходить посмотреть на университет, где она училась? Куда? Куда лучше всего пойти? А решив, куда отправиться, что она там будет делать? Просто следовать интуиции? А потом? Эстер наблюдала, как ее мысли утекают в слив вместе с мыльной пеной. Она никого не знает, по-датски не говорит, понятия не имеет, как перемещаться по Копенгагену. Велосипед — это, конечно, очень соблазнительно, но она не знает местных правил дорожного движения. А вдруг она упадет? Эстер провела ногтями по нежной коже на запястье, направила на царапины горячую воду, почти кипяток.
После душа Эстер, замотавшись в полотенце, постояла перед открытым гардеробом. Окончательно растерявшись, сбросила полотенце на пол и вернулась в кровать. Снова с головой укрылась стеганым одеялом. Ей вспомнилось утро после свадьбы друзей — утро, когда они с Томом проснулись в кустах бугенвиллеи.
Аура ставит на столик стакан воды, кладет две таблетки парацетамола. Присаживается на кровать и отводит одеяло с лица Эстер.
— Как я ему теперь в глаза смотреть буду? — вопрошает Эстер. — Мы так целовались, что у меня губы распухли. А еще мне в грудь воткнулся шип бугенвиллеи. И у меня пошла кровь, Аура. Кровь. Когда я сидела на нем, мне иногда казалось, что он сейчас отрубится. А потом его вырвало. — Эстер утыкается в руки Ауры. — И брызги попали на меня.
Аура изо всех сил сдерживает смех. Или рвотные спазмы.
— Ну то есть возьми лучшего друга детства, годы сексуальной неудовлетворенности и любопытства, добавь шампанского и самбуки, да еще — ни много ни мало — на свадьбе… Не суди себя строго, Старри. При таких вводных кривой секс в кустах — естественное развитие событий.
Эстер чувствует себя полным убожеством, но все равно не может сдержать смех.
— Я знаю, что буду неоригинальна, — продолжает Аура.
Эстер нетерпеливо стонет:
— Ну?
— Тебе нужно встать. И прогуляться.
— Что-о?
— Я не шучу. Иногда, если хочешь решить проблему, к которой не представляешь, как подступиться, надо для начала прогуляться. Вспомни, как все меняется, когда ты двигаешься. Шаг, потом еще один, потом еще…
Эстер всматривается в лицо Ауры. Когда-то давным-давно, когда они были подростками, она после школы замечала, как сестра в одиночестве бродит вдоль кромки моря.