Лицо Греты смягчилось, на нем отразилось сочувствие.
— Да, похоже на него. — Она покачала головой. — Когда он не может справиться с чувствами, то замыкается, как устрица в раковине. Он и с сестрой был таким же.
Эстер пила чай; тело сделалось жестким, непослушным.
— Идеальных отношений, конечно, не бывает, но между Софусом и Аурой было что-то особенное. Софус очень старался открыться ей, Аура изменила его к лучшему. Когда она его оставила, он долго был сам не свой. Он…
— Постойте, — перебила Эстер. — Что значит «она его оставила»?
Грета посмотрела на нее:
— Аура покинула его. Разбила Софусу сердце.
Эстер вяло пошевелилась. Значит, это Аура бросила Софуса, а не наоборот.
Она не сразу осознала это, но потом почувствовала громадное облегчение.
— Когда Клара рассказала нам о твоем письме и судьбе Ауры, Софус вспомнил все так, словно это было вчера, — продолжила Грета. — Ему страшно. И страх не дает ему открыться.
— Чего он боится? Меня? — Эстер нахмурилась.
— Нет. Он боится, что, если он с тобой заговорит, его захлестнут чувства. Связанные с Аурой. Ты, наверное, сама не осознаешь, насколько ты на нее похожа. То, что ты сидишь здесь, рядом со мной, даже для меня потрясение. Такое ощущение, будто меня кто-то морочит.
Слова Греты болезненно укололи Эстер. Чем она здесь занимается? Слоняется по этому дому — дому Софуса — и ждет, когда тот с ней заговорит? Она уже начала было верить, что ей самое место здесь, на Фарерах, но это чувство оказалось иллюзией. Как она разрешила себе забыть, что это жизнь Ауры? Флоуси, Хейди, овцы, Лена, Софус — все это жизнь Ауры. Эстер перевела взгляд с Греты на застекленную дверь, за которой паслись овцы. Над садом раскинулось небо. На глаза навернулись слезы. Одна из овец — кажется, Ингрид — на пару с Меган Мааапино обнюхивала футбольный мяч Хейди.
Почувствовав, что Грета поднялась, Эстер снова взглянула на нее.
— Прости, Эстер, не хотела тебя расстроить. Зря я пришла, наверное.
— Нет, Грета, что вы. Хорошо, что вы нашли время и мы встретились. Спасибо. — Эстер вытерла нос. — Просто… очень тяжело это все. Быть здесь тяжело.
— Могу себе представить, — тихо сказала Грета. — Ну, надеюсь, что ты найдешь то, зачем приехала. — В сумке у Греты звякнул телефон: пришло сообщение. Прочитав его, Грета улыбнулась. — Мне пора. Вязальщицы скоро соберутся. Да, кстати. — Она пошарила в сумке и достала два мотка шерсти, отливающей тусклым серебром. — Передашь Софусу?
Эстер взяла шерсть.
— Софусу?..
— Ja. Софус в смысле вязания нам всем нос утрет, только признавать этого не любит. Когда он был подростком, его часто дразнили, да и сейчас поддразнивают. Вот этот свитер Софус мне связал, еще когда был подростком. — И Грета с гордой улыбкой погладила рукав.
Булавка, засевшая в груди у Эстер, перестала быть такой уж острой. Эстер представила себе, как Софус, юность которого проходит среди яростной природы Фарерских островов, среди неумолимых традиций, сидит дома и вяжет для Греты нежно-зеленый джемпер.
— Передам, — сказала Эстер. — Если мы с ним вдруг, для разнообразия, окажемся в одной комнате.
Грета сжала губы, словно хотела что-то сказать, но передумала.
— Он очень рад, что ты здесь.
Эстер страстно хотелось выспросить у Греты еще что-нибудь о ее сыне. Но та уже собралась уходить, а Эстер так и не решилась задать ей хоть один вопрос, боясь выдать свои чувства.
Следом за Гретой она подошла к входной двери, и они постояли, глядя друг на друга.
— Спасибо, что зашли, Грета. Спасибо за чай.
— Не за что. — Грета перебросила волосы через плечо. Что-то у нее на руке привлекло внимание Эстер. На внутренней стороне запястья Греты была вытатуирована птичка. Грета заметила, что Эстер смотрит на татуировку.
— Извините. Просто она мне очень понравилась, — пояснила Эстер.
Грета закатала рукав.
— Я ее сделала в Новой Зеландии пару лет назад. После развода.
— Сами? — спросила Эстер с невольным восторгом.
Грета улыбнулась ей.
— Когда я была на Южном острове, в Хокитике[107], то ходила на ретрит одной художницы. Сделала вид, что я «человек искусства», — Грета изобразила кавычки, — но на самом деле мне просто хотелось познакомиться с новыми людьми. И я нашла там друзей. Истории, которые они мне рассказывали… Они были как… — Грета помолчала, прижав руку к груди, — как один из тех аппаратов, которые снова запускают сердце. Понимаешь?
Эстер кивнула.
— Ну вот. У одной из женщин, с которыми я там познакомилась, ее звали Джуд, была татуировка на подбородке — моко. Она рассказала мне, что означают такие татуировки для ее народа, маори. Считается, что у каждой маорийки моко есть внутри, у самого сердца, и, когда женщина готова, она переносит эту татуировку с сердца на кожу.
Руки у Эстер покрылись мурашками.
— История Джуд мне очень понравилась. В ней есть энергия, ja? В коже женщины? Джуд сказала, что она татуировщица, и я попросила ее нанести мне мою первую татуировку, когда ретрит окончится. Я выбрал птицу туи[108] — свела дружбу с одной такой на Южном острове. Они поют по ночам, часто в полнолуние, у них два голосовых аппарата, поэтому с их странными песнями ничто не сравнится. — Грета погладила татуировку. — С ней мне спокойнее быть собой. Я не тревожусь о решениях, которые принимаю. А еще она напоминает мне, что надо петь, даже если твой голос звучит странно. — Грета рассмеялась.
Эстер рассматривала птицу — тонкие линии, живые краски.
— Какая красивая, — сказала она, думая о Фрейе, вспоминая материнскую мастерскую и выражения на лицах женщин, впервые увидевших в зеркале свою новую кожу.
Грета открыла входную дверь и повернулась к Эстер.
— Как странно, что ты заметила мою татуировку при первой же встрече. Так было и с твоей сестрой. Татуировка ей понравилась, она все время просила меня рассказать про нее. Где я ее сделала, что при этом чувствовала, что она значит для меня. Аура была как ребенок, который требует, чтобы ему снова и снова рассказывали любимую сказку. Но для нее, я думаю, мои истории имели смысл — она ведь сама как раз делала свои семь татуировок.
Кровь прилила Эстер к вискам.
— Вы знаете, что у Ауры были татуировки?
Глаза Греты заблестели от воспоминаний.
— Да, и меня это поражало. Поражало, как она решила рассказать историю, которую вынашивала так долго. Ja? Носила в себе, но так и не облекла в слова.
40
Когда Грета ушла, Эстер привалилась к входной двери и съехала на пол. Обхватив голову руками, она пыталась понять, что именно сказали ей Хейди и мать Софуса. Но мысли просто бегали по кругу, и Эстер поднялась на ноги. Надо бы сходить посмотреть на ту последнюю скульптуру из дневника Ауры. Хейди говорила, она в музее. Навалилась апатия. Нет, никаких музеев. Может, пойти в какой-нибудь бар? Но где взять сил, чтобы солгать себе, будто обжигающий алкоголь и руки незнакомца ей помогут?
Эстер медленно прошла по дому. Постояла перед открытым холодильником, слушая, как тикает таймер духовки, и захватила кое-что из ящика.
Погода переменилась, стало пасмурно и ветрено. Порывы продували одежду насквозь. Миновав сад, Эстер вышла на выгон за домом. Плечи ссутулены, глаза слезятся. Ветер бил в лицо, подгонял в спину. Завидев Эстер, Шигурни и Долли подбежали к ней, обнюхали и стали тыкаться мордами в карманы.
— Прошу прощения, леди, но хлопьев и груш сегодня не подвезли. — Эстер дала им виноград и салатные листья. Подбежали Мишель Омааама и Меган Мааапино, а следом за ними — Ингрид и Мерил. Через все пастбище прибрела с блеянием Фрида; протягивая ей виноград, Эстер подумала, что овца улыбается.
— Вы всегда мне рады. — Эстер почесала овец за ушами, погладила бока. Глаза защипало от желания. Желания принадлежать кому-нибудь, чему-нибудь. Оказаться дома, в своей собственной жизни; слишком больно думать, что она из этой жизни выключена.
Эстер гоняла мяч в компании овец, пока тем не надоело. Тогда она стала подниматься по склону, против ветра, пытаясь охладить пылавшую от разочарования кожу. Она полной грудью вдыхала соленый воздух; хотелось ослабить, распутать узел из вопросов, который затянулся у нее в солнечном сплетении, в сознании, в сердце. Почему Хейди нельзя говорить с Эстер об Ауре? Кто ей запретил? Что изменилось для Софуса с того вечера, когда он пригласил ее перебраться к ним в дом? Неужели все зря? Зачем она приехала? Как прекратить это все? Время, проведенное без сестры, растягивалось до бесконечности. Узлы затянулись, все крепче привязывают ее к жизни без Ауры, без ответов, без облегчения. Конца им нет. Эстер сжала виски; напряжение в груди росло. Оно никогда никуда не денется.
— Су-у-ка-а-а! — заорала она против ветра. В рот задуло волосы, и Эстер закашлялась. — Сука! — прохрипела она, выплюнув пряди. — Да пошло оно все. Пошло оно все в жопу. — И она широко раскинула руки.
Эстер повернулась лицом к Нёльсою — увенчанному тучей, омываемому пенным морем. Аура проводит ладонью по странице «Маленького принца», по иллюстрации, и поднимает глаза на Эстер. «Обещай, что никогда не станешь взрослой, никогда не увидишь здесь шляпу. Поклянись, что всегда будешь верить в волшебство». Эстер сунула замерзшие руки поглубже в карманы и буркнула:
— Пошел он в жопу, твой слон. И волшебство туда же.
Эстер замедлила шаг и повернулась к морю. Она уже давно чувствовала себя неприкаянной в собственной жизни.
— Пошло все в жопу! — прокричала она. По щекам катились злые слезы. В ответ завыл ветер.
Эстер опустила голову и уперлась ладонями в бедра. Пальцы онемели от холода. Лицо кололо. Она несколько раз глубоко вдохнула, чтобы успокоиться. Потом еще.
Остановилась. Принюхалась.
Повернулась. Снова принюхалась.
Идя на запах, Эстер поднялась по выгону и обогнула теплицу Флоуси. С тех пор как она перебралась в дом Софуса, Флоуси несколько раз порывался показать ей теплицу, но всегда убегал на работу. Теперь, подойдя ближе, Эстер поняла, что стены и крыша теплицы оклеены пузырчатой пленкой, отчего все происходящее внутри казалось неясным, как во сне. Но профиль Флоуси ни с чем не спутаешь. По воздуху разливалась искаженная дешевыми динамиками прилипчивая мелодия.