— У Флоуси все нормально? — спросила наконец Эстер.
Софус кивнул.
Эстер провела ладонью по поручню возле рук Софуса.
— А у тебя?
— Ja. Просто… вспомнил кое-что. — Софус посмотрел на горы, на небо. — Когда Аура в первый раз заговорила о своих семи татуировках, я выдал ей одну старую фарерскую пословицу. — Он опустил глаза и стал смотреть на воду. — Kann ikki ráða sær heldur enn kópur, tá ið hann sær húðina. — Софус побарабанил пальцами по поручню и взглянул на Эстер. — Это значит «Теряет волю, как тюлень при виде собственной шкуры».
Эстер боялась дышать, все мельчайшие и очень личные подробности истории Софуса и Ауры отдавались у нее внутри.
— Ауре наверняка понравилось, — заметила она.
— Я все время дразнил ее тюленем, у которого нет ни капли самообладания: «Как там твоя тюленья шкура?» Этот вопрос ужасно смешил Ауру. Но ведь это правда. Она засиживалась допоздна над этими рассказами, над дневником и ноутбуком. И с утра первым делом бралась за них. Наш обеденный стол был как карта сказок, от Тасмании до Дании и Фарерских островов. — Глаза Софуса затуманились от воспоминаний.
— Карта, — задумчиво произнесла Эстер. Семь сказок, семь татуировок обрели свое место в топографии тела Ауры. — Моя тетка их так называла. Истории, которые Аура решила изложить в своем дневнике. Строчки-реплики, связанные с ними. — Эстер пальцем выписала на поручне «Семь шкур» и повторила: — Карта. Направления. Способ Ауры справиться с невыносимым, с потерей невинности, с горем, которое она пережила подростком. Чтобы сказать о радости, к которой она шла с таким трудом и которую обрела здесь, рядом с тобой. — У Эстер закружилась голова. — Нанося татуировки, она рассказывала свою историю. Создавала свою собственную карту. Преображала себя. Свою жизнь.
— Ты права. Она так радовалась своим татуировкам. Первую сделала еще до того, как мы познакомились: «Если хочешь перемен — взмахни мечом, возвысь голос». Вторую она сделала вскоре после нашей встречи: «Он подарит тебе цветы: забудь. Ты посеешь семена: помни». Третью набила, когда мы были вместе уже с полгода. В том же копенгагенском салоне. «Стьерне».
— Я знаю Лилле Хекс, владелицу, — сказала Эстер.
— Аура любила ее. — Софус помолчал. — Она хотела набить оставшиеся четыре строки после рождения нашего ребенка. Во время беременности она татуировок не делала — боялась всего, что может навредить ребенку. — Голос Софуса пресекся. — Что ж. Этого так и не случилось. Она сделала только три из семи своих татуировок.
Эстер взглянула на него:
— Что? Нет, Софус. Нет. На трех она не остановилась.
— То есть? — Софус нахмурился.
— Мама набила Ауре последние четыре строки, когда та вернулась домой. У Ауры были все татуировки. Все семь. На спине.
Их взгляды встретились.
— Она набила себе все строки? Перед смертью? — Его голос дрогнул.
Эстер кивнула.
Софус оперся о поручни. Опустил голову.
Эстер обняла его за плечи, отвернулась и подставила лицо ветру, глядя на высокие стены фьордов. Все это время она крепко обнимала Софуса — пока его плечи не перестали сотрясаться.
От паромного причала ехать было пятнадцать минут. Короткое паломничество через три узких туннеля прошло в молчании. Микладеалур устроился в долине, как в гнезде; со скалы он смотрел на море и на остров Куной, что лежал напротив. Эстер не отрываясь смотрела на линию берега; она ждала, ждала. Заметка в путеводителе гласила, что скульптор, Ханс Паули Ольсен, родом с островом Кальсой, изваял Коупаконан из глины. Она появлялась на свет по частям, а потом ее отлили из бронзы и нержавеющей стали. Установили ее так, чтобы статуя выдерживала тридцатифутовые волны. В интернете Эстер нашла видео, на котором седой шторм треплет побережье Кальсоя, Микладеалур. Она не раз прокрутила кадры, где на Коупаконан обрушивается волна в одиннадцать с половиной футов. Дева из тюленьего народа устояла, осталась невредимой.
Подъезжая к городу, Софус сбросил скорость. Эстер выпрямилась. Напротив высился остров Куной — она его узнала по фотографии из дневника Ауры, он был за спиной у Коупаконан. Софус остановил грузовик и заглушил мотор.
— Мы на месте, — сказал он. Первое слово с той минуты, что они съехали с парома.
Эстер вылезла из грузовика. Они стояли на высокой скале. Эстер посмотрела на море. Ветер усилился, вода подернулась рябью. Эстер следом за Софусом пошла по узкой каменной тропинке, бежавшей между черными домами с белыми ставнями и дерновыми крышами, возвышавшимися над бездной. Хорошо, что на этой тропинке больше никого нет.
По короткой каменной лестнице они спустились к морю. Ища. Высматривая.
Еще одна короткая каменная лестница. Резкий вдох.
Двухметровая Коупаконан возвышалась на естественном базальтовом «постаменте». Бронзовая когда-то кожа подернулась выразительной сине-зеленой патиной. Тюленья дева стояла спиной к небу, горам и морю, к своему дому, по которому так тосковала. Взгляд был обращен на прόклятую деревню молодого крестьянина, укравшего то, что ему не принадлежало. Одна нога на камне. Другая — в не до конца снятой тюленьей шкуре, которую Коупаконан стаскивала с себя одной рукой.
— Аура! — позвала Эстер и сбежала по последнему, длинному пролету каменной лестницы к каменистому возвышению, которое выдавалось в море. Туда, где стояла Коупаконан, ошеломлявшая своими размерами и излучавшая силу.
Эстер вскарабкалась на возвышение и потянулась к руке тюленьей девы. Холодной. Неумолимой. Выпрямившись, Эстер достала до предплечий Коупаконан и украдкой взглянула на лицо, выражавшее боль потери, гнев, силу, — воплощение любимых историй Ауры. Прижала руки к тюленьей шкуре. Провела пальцами по звериным глазам. Здесь ее сестра согласилась стать женой Софуса. Стояла в его объятиях и слушал, как Айвёр поет Trøllabundin. Писала свою новую жизнь. И надо всем этим царила история тюленьей девы.
Эстер пожалела, что ей не хватит сил развернуть скульптуру. Чтобы Коупаконан стояла лицом к морю. Она достала из кармана черное лебединое перо и сунула его в щель между тюленьей шкурой и бедром Коупаконан.
— Спасибо. — Эстер повернулась к Софусу, стоявшему у нее за спиной. Отдышалась. — Спасибо, что привез меня сюда.
Софус, волнуясь, сжал губы.
— Эстер, мне надо тебе кое-что сказать, — начал он. — Здесь я не только попросил Ауру стать моей женой.
Налетел ветер; Эстер ухватилась за тюленью деву и вытерла со лба дождевые капли.
— Здесь мы развеяли прах нашей дочери. — Софус тяжело сглотнул.
Его слова ударили, как порыв секущего ветра. Эстер ничего не сказала. Она не могла поднять взгляд на Софуса. Прижавшись к скульптуре всем телом, Эстер смотрела на волны, разбивающиеся о черную скалу. Тяжесть незаданного вопроса поднялась и обрушилась на нее. Эстер повернулась, чтобы посмотреть Софусу в лицо. В глаза.
— Как вы ее назвали? — спросила она. — Вашу дочь? Мою племянницу?
За мгновение до того, как Софус успел ответить, Эстер услышала голос Ауры.
— Ала, — ответил Софус. — Мы назвали ее Ала. Наш лебеденок.
Эстер не сводила с него взгляда.
— Я давно хотел тебе сказать. Но подходящего момента все не было. Вчера вечером мы говорили об Ауре, о вашей игре в Шелу и Алу. Но у меня все равно не нашлось слов.
Когда Эстер наконец смогла говорить, она не узнала собственный голос.
— В последний раз Ауру видели у семи валунов. Говорят, она шла по берегу и выкрикивала имя — Ала. — Эстер вцепилась ногтями в кожу на запястье, сжимая так сильно, что почувствовала, как начинает сочиться кровь. — Она звала свою дочь.
— Аура назвал нашу дочь в честь тебя, Эстер. Она звала вас обеих.
Эстер с трудом втянула в себя воздух.
— Но меня там не было! — Она взорвалась от ярости, глаза оставались сухими. — Меня там не было. Она просила меня прийти, прийти к ней, а я…
На лице Софуса отразилась печаль.
— Эстер…
— В то утро она оставила мне записку. Просила встретиться с ней в нашем месте, в тайной лагуне, но я слишком злилась на нее: она же бросила меня, отгородилась, не допускала меня в свою жизнь. Я хотела наказать ее за то, что она меня бросила. Поэтому я бросила ее. — Эстер тяжело вздохнула. — Я не лучше крестьянина из этой сраной легенды. — Она махнула на домики, возвышавшиеся над ними на скале. — Я отказала ей, когда она нуждалась во мне, причем в минуту, когда она нуждалась во мне больше всего. Поэтому теперь я проклята. Я обречена жить дальше без нее. Я больше никогда ее не увижу. Мою офигенно красивую сестру. — Эстер взглянула в лицо тюленьей деве. Глотнула ветра. — Я никогда больше тебя не увижу! — прокричала она Коупаконан.
Софус дал ей отдышаться и приблизился к ней.
— Ты не проклята, Эстер. Ты не виновата. Ты ни в чем не виновата.
Эстер пыталась понять его слова. Ветер свистел ей в уши, в глазах пульсировали непролитые слезы.
— Я должна была спасти ее. Должна была. — У Эстер засаднило горло, но она все равно крикнула: — Как она могла меня покинуть?
Софус посмотрел на нее. Беспомощную. Отчаявшуюся. Обезумев, Эстер так крепко прижалась лбом к руке Коупаконан, что ей стало больно, но она все-таки надавила еще сильнее. Умоляя. Вымаливая.
— Эстер, — глаза Софуса наполнились слезами, — чего ты хочешь? — Он протянул ей руку.
Эстер всмотрелась в его лицо. Наверное, Аура тоже много раз смотрела ему в глаза, ее тянуло к Софусу так же, как сейчас Эстер.
— Чего ты хочешь? — мягко повторил Софус, ища ее руку.
Руки тянутся. Держат. Роют. Тело вибрирует от воспоминаний.
— Мама, она умерла? — дрожащим голосом спрашивает Аура; Фрейя уже стоит рядом.
Эстер смотрит на мать, и ее пробирает озноб. Фрейя падает на колени, берет малыша на руки.
Потом Фрейя роет яму за Звездным домиком; по ее просьбе девочки нарвали маргариток. Фрейя сжимает их в кулаке, костяшки пальцев побелели. Наконец она бросает цветы в яму. Берет лопату и начинает забрасывать могилу землей.