Пауза.
— Нет, — ответила дочь.
— Я тоже. Пока не узнала, что снова беременна. Беременна тобой. — Фрейя легла на кровать и уставилась в потолок. — Так назвала тебя Куини, когда мы с ней разбирали результаты анализов. Она объяснила, что радужным называют здорового ребенка, который рождается после выкидыша. Как радуга появляется в небе после грозы.
Эстер помолчала.
— И я стала твоей радугой? После Айрис?
— Да. — Голос Фрейи дрогнул. — Ты моя радужная девочка.
Вынашивая Эстер, Фрейя проводила бесчисленные дни за кухонным столом Куини; она пила травяной чай, а женщины из рода Куини нанизывали свои истории из груды переливчатых раковин. Яркие цвета сводили Фрейю с ума; радуга, скрытая под скромной оболочкой, словно ждала, пока ее выпустят на свет. Однажды ночью Фрейя призналась Джеку в своей все усиливающейся одержимости переливами, мерцанием и вспышками цвета, скрытыми до той минуты, когда им придет пора вырваться на волю. Ей казалось, что это очень ко времени, ведь их радужная дочь скоро придет в этот мир. В глазах Джека засветилось понимание: «А знаешь, Фрей, слово „ирис“ ведь происходит от латинского iris — радуга». Фрейя, обняв живот, смотрела на мужа. Вот она, связь между Айрис и их следующим ребенком, догадалась она. Связь, за которую она цеплялась в ожидании родов.
— Ты была для меня волшебством, как любая радуга. — Фрейя прерывисто вздохнула. — Но конец беременности стал для меня нелегким временем. Ты стала волшебством, в которое я не могла поверить. Не смела поверить. А вдруг я и тебя потеряю? — Сделав над собой усилие, Фрейя продолжила: — Незадолго до твоего рождения Куини обсуждала со мной путаницу чувств, связанных с твоим появлением на свет. Радость, исцеление, надежда. Вина, страх, тревога. Она предупредила меня, что у многих матерей и отцов появление такого радужного малыша вызывает противоречивые чувства: они горевали, одновременно празднуя рождение нового ребенка. Не мой случай, думала я. Пусть у меня просто родится здоровая девочка, и все будет хорошо — так я договаривалась с самой собой. Но когда ты пришла в этот мир, на меня обрушились переживания, к которым я оказалась не готова. Ты и твоя жизнь была всем, чем не суждено было стать Айрис. Я словно разрывалась на части. Наверное, я еще и поэтому никогда не рассказывала тебе о ней. Говорить о ее смерти для меня было все равно что говорить о том, как тяжело далось мне твое рождение. — Фрейя поднесла ладонь к лицу. Ее трясло.
— Мам. — В голосе Эстер слышались слезы. — Я просто всегда думала, что ты не особенно меня любишь.
Фрейя закрыла лицо дрожащей рукой и прошептала:
— Как ты могла подумать такое, min guldklump?
— У нас с тобой никогда не было таких близких отношений, какие были у вас с Аурой. А когда она ушла, стало только хуже. Пропасть между нами стала еще глубже и шире.
Фрейя отняла руку от лица и уставилась в потолок. Проследила за трещиной в побелке; трещина ближе к плинтусу расширялась.
Все эти годы она говорила себе: бывает, что дочерям отцы ближе матерей — вот и Эстер с самого детства предпочитала Джека. Или у нее, Фрейи, просто было с ней мало общего. Такое случается, не все матери и дочери так близки, как они с Аурой, твердила она себе. Мрачная истина состояла в том, что с Эстер Фрейя так и не позволила себе влезть в шкуру материнства полностью. С самого рождения Эстер она держала младшую дочь на расстоянии вытянутой руки. А вдруг с ней что-нибудь случится? Вдруг она, Фрейя, и ее потеряет? В ту минуту, когда Фрейя впервые увидела лицо новорожденной Эстер, на нее обрушилась кровоточащая любовь, пронзившая ее тело; любовь эта сама по себе была беспощадной, опасной, всепоглощающей жизненной силой. Фрейю охватил страх, и какая-то дверь в ее душе захлопнулась. Эстер так и не смогла завладеть матерью целиком. Последствия оказались сродни самосбывающимся пророчествам. Подрастая, Эстер инстинктивно научилась не нуждаться в матери. Фрейя, в свою очередь, негодовала по поводу некоторой отчужденности Эстер. С годами трещина между матерью и дочерью превратилась в пропасть.
— Эстер! — От слез защипало в горле. Дочь не ответила. — Эстер, — испуганно повторила Фрейя: ей показалось, что связь прервалась. Мысли о дочери, яркие, полные чувства, захлестнули ее всю, целиком. Искры в карих глазах Эстер, в ее волосах цвета темного меда. Россыпь веснушек на носу, улыбка, от которой разливается свет. Когда она была маленькой, от ее смеха иногда зимородки снимались с дерева. Сильные чувства каждый раз заставляли ее краснеть. Все эти мелочи, вспышки волшебства.
— Я здесь, мама. — Казалось, Эстер где-то близко, так отчетливо прозвучал голос.
— Я… Эстер, прости меня. — Фрейя слушала, как дышит дочь; какое-то время обе молчали. Фрейя кашлянула. — Сколько всего на тебя свалилось, skat. Ты так далеко от дома. Ты столько всего узнала в последние несколько дней — об Ауре, о ее жизни и беременности, о Софусе. А теперь еще и обо мне, о нашей семье. — Она села. — Слишком много всего. Нельзя нести такой груз в одиночку.
— Я не одинока, — сказала Эстер.
Фрейя снова расслышала в голосе дочери те же интонации, с которыми она раньше произнесла имя Софуса.
— Знаю. Но ты должна быть с нами. С семьей. Тебе так не кажется? Возвращайся домой, к папе, к тете Эрин, к Куини, к Нин. Ты нужна им. Нам нужно отгоревать по Ауре и Але вместе.
— Такие простые слова — а ты все не можешь их произнести.
— Какие слова? — У Фрейи перехватило горло.
— Папа, Эрин, Куини, Нин… Я нужна им?
Фрейя сделала глубокий вдох. Она сама давала этот совет каждой женщине, которая ложилась под ее иглу. Дыши. Трансформация — это больно. Не забывай дышать.
Она сделала еще один вдох. И еще один. Слова все не шли.
— Мама?
— Вернись ко мне, Эстер, — торопливо проговорила Фрейя. — Ты нужна мне.
Через полчаса после того, как Фрейя закончила разговор с Эстер, Джек увел ее в ванную. Там он набрал в раковину горячей воды, достал из шкафчика лоскут чистой ткани, намочил, отжал и мягкими движениями вытер красное заплаканное лицо жены. Фрейя пересказала ему разговор с Эстер. Об Ауре. О Софусе. Об Але. Призналась, что поведала Эстер об Айрис.
— Я боюсь за нее, Джек. Как ей в одиночку осознать столько всего?
— С ней все будет хорошо, — неуверенно, с посеревшим лицом произнес муж.
Они посидели молча.
Фрейя взяла его за руку.
— Надо вернуться в студию, рассказать Эрин и всем остальным.
Джек кивнул. Фрейя кончиками пальцев рисовала невидимые узоры на тыльной стороне его руки.
— Наша внучка. — Джек взглянул на Фрейю сухими глазами. — Ала.
Фрейя тихо заплакала.
— Неужели Аура думала, что виновата в смерти Алы? Наша дочь погибла, считая, что она всему виной?
Джек крепко обнял ее, и Фрейя не стала отстраняться.
Когда Фрейя вернулась в студию, Куини говорила сияющей Корал:
— Следующую татуировку сделаешь мне ты.
Куини согнула руку с новорожденной татуировкой, словно уже баюкая нерожденного ребенка Нин. Расположение рисунка было продуманным и полным смысла: на верхней части руки Фрейя изобразила множество цветков пинифолиуса — «свадебного куста»: белейшие пятилепестковые звезды с узкими зелеными листьями. Эти цветы много значили для Куини; когда она в первый раз возьмет ребенка на руки, они окажутся у него на виду. Малыш с самого первого дня начнет узнавать свою историю, узнавать бабушкино лицо.
Цветы сияли под пищевой пленкой, белые лепестки словно то оттенялись, то подсвечивались розовым и серым. Лимонный и светло-рыжий пигменты подчеркивали восковую зелень листьев. Цветы свадебного куста сверкали, как скопления звезд в дюнах северо-восточного побережья, по которым многие поколения рода Куини понимали, что горбатые киты скоро поплывут на юг. Для Куини же эти цветы отныне и навсегда будут связаны с рождением ее первой внучки или первого внука.
Фрейя топталась на пороге, ломая руки.
Первой ее заметила Эрин.
— Куда ты делась? — Она поднялась с дивана. — Фрейя?
Тетя Ро поставила чашку с чаем. Корал и Нин обернулись. Куини подошла и встала рядом с Эрин.
— Фрейя, что случилось? — серьезно спросила она.
Фрейя нерешительно переступила порог.
— Эстер звонила, — проговорила она.
Женщины заключили ее в объятия.
46
После возвращения из Микладеалура прошло несколько часов. Эстер сидела на полу у себя в комнате и шнуровала ботинки. Сквозь стены доносились приглушенные голоса Софуса и Флоуси. Эстер сунула в рюкзак дорожный бумажник, запасной свитер и бутылку воды. «Мы обещали Ауре скрывать от тебя правду и сдержали свое обещание, но так и не смирились с этим».
Эстер постояла, огляделась. Все взяла? От усталости кружилась голова, Эстер не могла сосредоточиться. Повидав Коупаконан, она потеряла покой. А после откровений Фрейи сделалась неразговорчивой. Вернувшись, Эстер хотела вздремнуть, но безуспешно. Сколько громких звуков! Визжат шины, разбивается стекло, тело лебедя со стуком падает на пикап. «Ала!» — кричит Аура. Раскаяние в голосе матери: «Ты когда-нибудь слышала выражение „радужный ребенок“?» У Эстер застучало в висках.
Тут к ней в комнату влетела Хейди, уже готовая к выходу: в синем бархате, дешевом полиэстере и полная подростковых надежд. Круто завитые сиреневые волосы заколоты на макушке и убраны под синюю шляпку с белыми цветами.
— Быть может, и ты присоединишься к сегодняшнему празднеству? — спросила Хейди, блестя глазами.
Эстер при виде ее смягчилась.
— Ты выглядишь просто невероятно.
Хейди просияла и сделала реверанс.
— Так что же? Ты прибудешь?
— Прости, дружочек, — сказала Эстер, — но вечеринка в духе восьмидесятых — это не для меня. — Она не стала вдаваться в объяснения. — Сейчас прогуляюсь — и лягу спать пораньше. — Эстер закинула рюкзак за спину. — Расскажешь, что там было, ладно? А я приготовлю тебе завтрак. Блинчики. С двойной порцией сиропа.