— Прости, что я появилась во «Флоувине» без предупреждения, — заикаясь, продолжила она. — Прости, если из-за всего этого тебе снова трудно жить.
— Эстер… господи… — Софус со вздохом отступил и посмотрел на нее. — Тебе не за что просить прощения. Я дорожу каждой минутой с того самого дня, как ты переступила порог нашего бара. Каждой минутой. — Он поцеловал ее. — Прости, что был так молчалив. Я не знал, как себя вести рядом с тобой. Я просто… Я не хочу, чтобы ты уезжала.
У Эстер закололо кожу, ей неуютно было думать, как мало им осталось сказать друг другу.
— У меня для тебя кое-что есть, — вспомнила она наконец и улыбнулась. Отсрочка. Эстер вынула из сумки и протянула Софусу что-то завернутое в крафтовую бумагу. Софус с удивленной улыбкой взглянул на нее. Надорвал заклеенные скотчем уголки.
— Заказала через книжный магазин возле кафе «Люмьер». — Эстер улыбнулась.
Софус, качая головой и улыбаясь, вертел в руках книгу — «Вязание: дело для настоящих мужчин». Обложку украшала черно-белая фотография стопроцентного ковбоя — в шляпе и с бачками, — сидящего в седле с вязаньем в руках.
— Я ее надписала, но ты пока не читай.
Софус рассмеялся, но в глазах его стояла печаль. Какое-то время он изучал лицо Эстер, словно пытался что-то понять для себя.
— Ты чего? — спросила Эстер.
Софус открыл дверь кабины со стороны водителя и достал из-за сиденья бумажный сверток.
— Это тебе.
— Ого. — Эстер провела по свертку ладонью и развернула гладкую бумагу. В руках у нее заблестел шарф из мягкой, с жемчужным отливом шерсти с вплетенными в нее черными и серебристыми металлическими нитями.
— Узор моей бабушки, передается в нашей семье по наследству. В нем истории островов, женщин и моря. Мне его показала Грета. — Софус сунул руки в карманы.
— Ты сам его связал. — Эстер погладила шарф.
— Чтобы наши истории всегда были с тобой. Мне показалось, что это правильно.
Эстер взяла шарф за конец, и он развернулся во всю длину. Софус помог ей намотать шарф на шею.
— Вот так… — Он замолчал.
Эстер снова погладила шерсть. Петли, вывязанные его рукой.
— Мне пора, — напряженно сказала она. Вскинула сумку на плечо, выдвинула ручку чемодана. Заставила себя сделать шаг, потом еще. Заставила себя уйти от него.
— Подожди, — позвал Софус. — Постой.
Он крепко обнял ее; Эстер обняла его в ответ и закрыла глаза, вдыхая его запах.
— Спасибо, — прошептала она.
Наконец они расцепили руки; время ускорилось. Софус залез в кабину и завел мотор. Эстер повернулась и зашагала ко входу в аэропорт.
— «Вспомни, как все меняется, когда ты двигаешься, — произнесла Эстер слова сестры. — Шаг, потом еще один, потом еще».
У входа она запнулась. Замерла. Обернулась. Красный грузовик Софуса так и стоял на фоне зеленых вулканических гор, словно нависавших над ним; Софус забрался в кузов и смотрел, как она уходит. Увидев, что она обернулась, Софус вскинул руки. Эстер рассмеялась сквозь слезы и помахала в ответ. Она все махала и махала, а потом повела ладонью в последний раз, повернулась и ушла.
Два часа спустя Эстер пристегнула ремень и наклонилась к иллюминатору. Самолет набирал высоту. Она смотрела, как уменьшаются, сжимаются, уходя вдаль, острова, и ее душа сжималась вместе с ними. В последний раз взглянула она на зазубренные берега с зеленым оттенком мечты, на черные базальтовые скалы, на бирюзовые тени и белые ленты водопадов. Из моря вздымались острые вершины: там спали драконы. Эстер нашла сокровища, которые искала, но не смогла их удержать, ибо они принадлежали не ей. Эстер прижалась к стеклу, представляя, как видит его с высоты птичьего полета.
Стюардессы покатили тележку с напитками, и Эстер попросила двойную водку с содовой; острова исчезли за пеленой облаков.
Софус ехал домой; томик «Вязание: дело для настоящих мужчин» лежал на пассажирском сиденье, в кабине еще ощущалось присутствие Эстер. Софус бросил взгляд на книгу, открытую на первой странице с заголовком «Основы вязания». К странице скотчем за стержень было приклеено черное перышко. Ниже — почерк Эстер. Софус снова посмотрел на дорогу; слова Эстер зажили у него в сердце собственной жизнью.
Дорогому Марти Макфлаю.
Спасибо, что напомнил мне: конденсатору потока для работы вера нужна не меньше, чем джиговатты.
Это было лучшее время моей жизни.
51
Эстер сидела на зеленом диване в гостиной Абелоны, вбирая в себя чистый, теплый предвечерний свет. На журнальном столике пятидесятых годов лежал раскрытый кисет; табачные крошки рассыпались по подстеленной газете с наполовину решенным кроссвордом. Высокие фиговые деревца и блестящие монстеры, казалось, собрались на совет, размышляя над багажом Эстер, составленным у края розового коврика в стиле этно. Ничего не изменилось. Изменилось все.
Эстер смотрела на репродукцию Хильмы аф Клинт: черный лебедь, белый лебедь, между ними размытый горизонт, клювы встретились, немножко перекрывая друг друга.
— А если научиться хорошо плавать, то можно уплыть к горизонту? — спрашивает Эстер. Они с Джеком сидят на крыльце Звездного домика.
— Попробовать можно, — улыбается Джек. — Но горизонта не существует, Старри.
Эстер недоверчиво смотрит на него.
— Это правда, — подтверждает Джек. — Мы видим горизонт, но на самом деле его нет. Горизонт как основание радуги: он — иллюзия.
Эстер не сводила глаз с лебедей на репродукции, поглаживая бархатную подушку — то по ворсу, то против ворса. Прошел месяц с тех пор, как она в первый раз оказалась у Абелоны. Этот месяц казался ей тем самым горизонтом. Иллюзией, которая то растягивается, то сжимается. Женщина, которой она была месяц назад, тоже сидела на диване, и ее тошнило от секса, отвращения к себе, гнева и ощущения собственной никчемности. Чтобы вернуться в настоящее, Эстер повертела на запястье браслет дружбы. Quaintrelle.
— Ну вот, — объявила Абелона, входя через навесные двери из кухни с подносом, на котором стояли чайник и тарелочки с кексом. — Попробуем еще раз?
Абелона опустила поднос на столик и поставила перед Эстер тарелочку с Sosterkage. Пирогом Семи Сестер. И налила Эстер чашку чая «Русский караван».
Эстер вдохнула сладко-дымный запах. До конца дней своих она будет пить «Русский караван», чтобы снова вернуться в этот миг, в дом ее предков на берег лебединого озера. В Копенгаген, к Абелоне.
— Ну, skat, — произнесла Абелона, садясь напротив Эстер и поднося чашку ко рту. — Пришло время Фареров. Рассказывай.
Через час на дне чашек остались только листья, а на тарелочках — одни крошки. Эстер с Абелоной сидели на диване: слушая рассказ Эстер о том, что случилось с Аурой в Торсхавне, Абелона пересекла комнату и села рядом с ней.
— Эстер, мне очень, очень жаль. — Лицо Абелоны было исполнено печали.
Эстер кивнула:
— Мне тоже.
— Она развеяла прах Алы возле Коупаконан?
Эстер снова кивнула. Абелона поцокала языком.
— Жаль, что на не приехала сюда, ко мне. — Она вздохнула. — На обратном пути. Жаль, что я ничем не сумела ей помочь.
Эстер потеребила нитку, выбившуюся из пледа, которым был покрыт диван.
— Почему я иногда поступала так, а не иначе? Не пришлось бы раскаиваться.
— Я тебя понимаю, — сказала Абелона. — Мы все задним умом крепки. Хотим, чтобы наше прошлое было безупречно, но ведь это невозможно. Ты делала то, что могла, и тогда, когда могла. Ты поступала наилучшим образом.
— Не уверена. — Эстер вздохнула.
— Понимаю. — Абелона осторожно взглянула на нее. — У меня такое чувство, что в те дни, что ты провела на Фарерах с Софусом и его семьей, случилось что-то еще.
Эстер поерзала.
— Ты много раз упомянула про Софуса. Вы с ним часто оставались вдвоем? Похоже, все было всерьез.
Лицо у Эстер запылало. Она избегала смотреть на Абелону.
— Эстер?
Наконец Эстер подняла глаза.
— О-о-о, — тихо произнесла Абелона, на лице которой отразилось понимание.
Глаза у Эстер защипало, и она вытерла слезы, чтобы те не полились по щекам.
— Не знаю, что это было. — Она взглянула на репродукцию с лебедями. На разделявшую их линию горизонта. — Может, все дело в горе. В нашем общем горе. — Взгляд, который она бросила на его лицо, прежде чем уйти прочь. Желание остаться, которое она болезненно ощущала всем телом. — А может, это была любовь, — прошептала Эстер. — Не знаю. — Она пожала плечами и снова вытерла глаза.
Абелона смотрела на картину Хильмы аф Клинт.
— Понимаешь, skat, когда я переживала горе и любовь, то обнаружила, что они — одно и то же.
По хребту Эстер прошел озноб.
— Но даже если это любовь, — у нее перехватило горло, — я боюсь, что нас далеко занесло. Что я поступила неправильно. Опять. — Она ущипнула кожу возле ногтя большого пальца. — Хотя я никогда еще не была так уверена, что все делаю правильно. Как тогда, с ним.
Абелона накрыла своими руками кисти Эстер.
— Это у нас в крови. Чтобы нас далеко заносило.
Эстер посмотрела ей в глаза.
— Мы — потомки мореходов. Викингов, рыбаков, женщин, которые выживали благодаря морю. Тех, кто не боялся, что его занесет слишком далеко, тех, кто пускался в неизвестность, чтобы понять, где грань между опасным и безопасным.
Эстер развернула ладони вверх, и теперь они с Абелоной держали друг друга за руки. Где же эта грань, когда дело доходит до Софуса?
— Наши предки не знали, где их границы, — продолжала Абелона. — Не знали до тех пор, пока их не заносило слишком далеко.
Эстер с благодарностью взглянула на Абелону.
— Всего несколько поколений назад наших Йоханну и Гулль тоже занесло слишком далеко. Твоя австралийская семья существует именно потому, что Йоханна решила выйти замуж и уплыть на другой конец света. Мы с тобой сейчас сидим в доме Гулль; она смогла купить этот дом, потому что решила остаться в Дании; она притворялась мужчиной, служила моряком на торговом судне. Может быть, их тоже занесло слишком далеко? Кому судить? Они сделали выбор без страха. На смертном одре им не пришлось мучиться сомнениями. Тебя могло занести в правильную сторону. Ты выбирала, как поступить, и чувствовала, что твой выбор тебе во благо. Кто сказал, что это плохой выбор? Разве ты кому-нибудь навредила? Обидела кого-нибудь? Нет. — Абелона погладила Эстер по руке. — Не позволяй страху или сомнениям заставить тебя пожалеть о своем выборе. — Слова Абелоны разожгли в груди Эстер искру надежды.