У хозяев вытянулись лица. Статский советник скомандовал Петровскому:
— Проводите посторонних из помещения. Начнем осаду.
Банкиров с охранником попросили удалиться, в комнате остались только полицейские. Лыков опять подошел к двери и крикнул:
— Максим Захарович! Ваше положение безнадежно. Сдавайтесь!
Изнутри раздался веселый голос:
— Ни за что! Тут миллионы, как же я отсюда уйду?
— Что, сбылась ваша мечта?
— В некотором роде да.
— Жаль, что ненадолго, — язвительно добавил сыщик.
Налетчик некоторое время молчал, потом крикнул в сердцах:
— Умеете вы испортить настроение!
— Надо смотреть правде в глаза. Скоро вам станет нечем дышать. Смерть от удушья самая мучительная.
Лоренцев надолго замолчал. Видимо, раздумывал, как поступить. Минут через пять он сказал:
— Заходите ко мне, поговорим напоследок. Только без оружия, ладно?
— О чем будем говорить, Максим Захарович? Об условиях вашей сдачи? Так вы не гарнизон крепости. Бросьте сюда оружие, вот и все условия. Я обещал взять вас живым, помните? Сейчас и хотел бы шлепнуть, а уже не получится: вокруг полно свидетелей. Так что вашей жизни ничего не угрожает.
— Кроме приговора суда!
— Ну, это по заслугам. Не надо было людей убивать.
— Вот возьму тогда и не выйду… Придется вам штурмовать!
Лыков поддержал тон:
— А мы вас дымом выкурим!
— Да? А как он ко мне попадет? Дверь-то закрыта.
— Привяжем к ручке веревку и откроем. Из укрытия.
— А я стрелять буду! Черта с два войдете.
— Ну, ежели стрелять, тогда отложим, — согласился статский советник. — Подождем, пока вы посинеете. До вечера-то хватит вам воздуху, как думаете?
— И до завтра хватит, — бодро доложил бандит. — Так как насчет поговорить? Или мандраж берет? Не бойтесь, Алексей Николаевич. Я тоже говорил, что не хочу вас убивать. И сейчас не убью. Захотел бы — давно тю-тю. Но такие люди, как вы, нужны. Они оттягивают неизбежный конец империи.
— Конец империи? — заинтересовался Лыков. — Пожалуй, я сейчас зайду. Обсудим. Сам об этом часто думаю последнее время.
Он с грохотом выложил на стол браунинг и деликатно постучал по броне:
— С пустыми руками, как вы просили. Я захожу.
— Только чур без глупостей!
— Все будет честно. Я зайду один. А выйти постараемся вдвоем.
Лоренцев хмыкнул и приоткрыл дверь. Сыскные вопросительно смотрели на статского советника. Тот отрицательно мотнул головой и шагнул в хранилище.
Алексей Николаевич увидел небольшое помещение, тускло освещенное единственной лампочкой. По стенам — полки, на них стопками кое-где сложены бумаги, мешки с золотой монетой и пачки банкнот. Вдоль порога действительно лежало несколько мешков, образуя баррикаду.
— Ого! Пещера Аладдина. То-то вам отсюда уходить не хочется.
Едва он перелез через препятствие, как атаман нацелил на него пистолет.
— Дальше ни шагу. Обыскивать вас не стану, поверю на слово. Стульев тут нету, придется говорить стоя.
— Если долго, то я сяду на золотишко, — безмятежно ответил делопроизводитель. — Вы молодой, а у меня ноги уже не те.
— А ловко вы нас на дирижабле догнали, — вспомнил Максим Захарович. — Не ожидал.
— Случайная удача. Но вы бы все равно попались. Мы следили за грузовиком, видели, как вы сели в него в Тентелевой деревне, и так или иначе пришли бы за вами туда.
— Правда? Хм. А как узнали про грузовик?
— Шоффер проболтался в биллиардной, а освед подслушал.
— Вот и имей дело с таким материалом…
Лыков уперся спиной в полку, выбрал позу поудобнее и начал:
— Валяйте, Максим Захарович. У нас мало времени. Скоро мы начнем тут задыхаться. О чем вы хотели поговорить?
— О жизни, наверное…
— О том, как вы из сыщика сделались бандитом? Расскажите, мне важно это знать. Филиппов очень вас хвалил. Он сказал, что лет через десять вы должны были занять его место.
— Правда? Ну дает Владимир Гаврилович. Такой знаток человеческих душ, а мою не разглядел. Я же завистливый. И жадный до денег. На коронной службе мне не было перспектив. Жалование как у министра и то бы не устроило. А сколько получает Филиппов на своей должности?
— Четыре тысячи рублей при казенной квартире.
— Ха-ха! Я почти триста тысяч награбил за полгода. Да и тех мне не хватало, пошел на новый гранд[71] и попался…
— Максим Захарович, кстати про эти деньги. Не хотите их вернуть?
— Нет. Пусть достанутся Ксаверию Литвиненке.
Алексей Николаевич удивился:
— Вы так заботитесь о рядовом члене своей шайки?
— У меня была хорошая шайка, — улыбнулся атаман. — Сам их подбирал, калиброванные! А Ксаверий к тому же мой брат. У нас один отец. Я законный ребенок, а он незаконный, но все равно брат. Пускай погуляет, когда выйдет на свободу. Много ему не дадут, лет пять самое большее.
— А если докажут убийства?
— Не докажут, — отрезал Максим. — Мертвые не заговорят.
Тут Лыков впервые понял, что его собеседник не собирается сдаваться живым.
— Что вы сделали с Осипом Германовичем? — переменил он тему.
Лоренцев пожал плечами:
— Я и сам не знаю. Толя с Левой закопали где-то по моему приказу. Я и спрашивать не стал, где. Осип сирота, никто на его могилку все равно не придет. Какая ему разница?
Сыщика передернуло. Его собеседник менялся, как ртуть: то впору жалеть пропащего, но талантливого человека, то хочется его задушить…
— Зубатов, когда я встречался с ним в Москве, дал мне подсказку. Сказал, что вы сильно любите деньги. Я тогда не придал этому значения. У меня Азвестопуло такой же! А надо было придать.
Максим Захарович опять развеселился:
— Согласитесь, вы ко мне не можете быть в претензии. Любимца вашего оставили на этом свете. Всадили заряд в ногу, а не в голову. Я еще велел, чтобы кость не задели. И не потому, чтобы вас не злить, а тоже из симпатии. Нравится мне ваш грек.
— А потом, в поезде? — рассердился делопроизводитель. — Едва ведь Сергей выжил!
— А… Там меня не было. Что в поезде? Налет есть налет. Ребята сразу начали палить сквозь дверь. Что им прикажете делать? Постучать и попросить разрешения войти, чтобы ограбить?
Собеседник помолчали, потом Лоренцев заговорил:
— Я все-таки хочу рассказать о своем падении. Ну, это для вас падение, а для меня, пожалуй, подъем!
— Слушаю.
— Все началось с назначением Мойсеенки начальником МСП. При Войлошникове, царствие ему небесное, я был на своем месте, исправно ловил жуликов и служил царю. И вдруг пятый год! Александра Иваныча расстреляли. Помните, как это было?
— Я вывозил труп под дулами дружинников, — насупился Лыков. — Нас с Сергеем самих там чуть к стенке не поставили. Но мы забрали вместе с телом вдову и четверых детей.
— Помню, мы еще вами потом восхищались, но никто не подставил плечо. Люди все же мразь…
— Люди всегда одинаковы, — вступился за население Лыков. — Десять процентов герои, десять — злодеи, остальные ни то ни сё.
— Ни то ни сё та же мразь, — безапелляционно заявил атаман. — Никого не жалко из этого сора. У Войлошникова, когда к нему на квартиру пришли боевики, нашли в столе фотокарточки преступников. Уголовных, заметьте! Уж эти-то рожи ни с какими другими не спутаешь. А они спутали!
— Кто они? Дружинники? — уточнил Алексей Николаевич.
— Точно так! Явились борцы за народное счастье и шлепнули сыщика, который защищал тот самый народ от разбоя. На основании фотокарточек шлепнули. Там не было ни одного политического, я вас уверяю. Потому как сам вручил эти карточки Александру Ивановичу вечером. А боевики пустили их по рукам и объявили: это наши товарищи, он их ловил и теперь за это ответит. И казнили Войлошникова.
Они опять помолчали, каждый вспомнил свое. Лыков вновь оказался в той жуткой Москве декабря пятого года. Он снова нес на плече тело казненного, а в них лупили из Проточного переулка. И Азвестопуло сделал полшага в сторону и заслонил собой детей… После этого Сергей мог сколько угодно вызывать неудовольствие шефа коммерческими операциями. Алексей Николаевич вспоминал эти его полшага — и прощал.
— Так что Мойсеенко? — словно очнувшись, спросил статский советник.
— Все он испортил, сукин сын. Я привык служить царю. Хотя после «кровавого воскресенья» это уже выходило непросто. У меня были лучшие показатели, фартовые боялись, как огня. А вы сами знаете: если полиции не боятся, то агентурной работы не будет. И тут на тебе! Поймал железнодорожных воров, целую артель, девятнадцать человек. Жизнью рисковал. Обезоружил с помощью городовых Второго участка Мещанской части. Доставил в Малый Гнездниковский, с уликами. А они через три часа вышли оттуда и смеялись мне в лицо! Как же так, Алексей Николаевич? Я за что на ножи пошел? Чтобы Мойсеенко взял с них полторы тыщи и отпустил?
— Откуда вы узнали, что именно полторы тысячи?
— Сологуб с Болтневым рассказали, его прихвостни. Они тоже смеялись. Ну я и решил, что хватит, пора подумать о себе. Но в Москве, чтобы зарабатывать, нужно было делиться с Дмитрием Петровичем[72]. А я уже не хотел кормить всякую сволочь. И подался в Петербург.
— Вам помог перебраться Зубатов? — припомнил Алексей Николаевич.
— Да. Его пример, кстати сказать, тоже вправил мне мозги. Служил человек честно, себя не жалел. А потом его в одночасье раз! — и на помойку. Такого верного слугу престола! И подумал я: со мной так же могут. И на что жить после этого? Ушедших из полиции ни в какую службу не берут, они как прокаженные. Это у вас лесное имение, а у других-то нет.
— Имение у сыновей, — раздраженно пояснил Лыков. — А все меня им попрекают!
— Какая разница, — скривился Максим. — У вас или у сыновей, все равно вы обеспеченный человек. И служите не за жалование, а потому, что ничего другого делать не умеете, только убийц ловить.
— Не только из-за этого!