а, это оно. Наше проклятое сокровище. Держится как привязанное, чтоб его…
«Аргест» шел за ними как призрак, призрак из обожженной искореженной стали, то и дело скрывающийся между облаков. Дядюшка Крунч уже научился читать его траекторию, как знакомый след рыбы. Только это была страшная рыба, не чета даже самым бездушным чудовищам небесного океана. Жуткий корабль мистера Роузберри под управлением «Барбатоса» двигался с неумолимой целеустремленностью, всегда безошибочно находя «Воблу» даже в самой густой облачной пелене. Напрасно Дядюшка Крунч всю ночь напролет то делал резкие маневры, надеясь сбить преследователя со следа, то менял высоту, заставляя старушку «Воблу» негодующе скрипеть.
«Аргест» даже шел не так, как идут обычные корабли из железа и дерева. Он двигался рывками, словно у него был не в порядке рулевое управление, но Дядюшка Крунч отчего-то знал, что причиной странной траектории была не поломка. Он помнил сладострастное шипение «Барбатоса», расправлявшегося со своими жертвами, теперь ему казалось, что он вновь слышит его — в шипении раздираемых носом «Аргеста» облаков. Он не просто шел по следу, как сторожевой корабль или дерзкий рейдер, он чуял свою добычу и предвкушение трапезы заставляло его нервничать, как заставляет акулу нетерпеливо стегать хвостом.
— Как Габерон? — спросил Дядюшка Крунч вслух, чтобы отвлечься от этих мыслей.
Тренч шмыгнул заложенным носом.
— Уже лучше. Корди напоила его своими зельями, а Шму уложила в койку. Жар пропал, но ходить он толком еще не может, даже на костылях.
— Не думаю, что он очень удручен этим беспомощным положением, — голос «Малефакса» стал похож на мурлыканье кота, — Шму встала на бессменную вахту возле его ложа и, если бы не Ринриетта, проводила бы там все свободное время. Ей не хватает только опахала.
— Беспечный карась! — выругался Дядюшка Крунч в сердцах, — Совсем вскружил нашей баронессе голову! Раненый герой! Кто будет командовать на гандеке, когда дело дойдет до пальбы?
— В таком случае его совесть и подавно может быть спокойна. Если дело дойдет до пальбы, как вы выразились, господин старший помощник, я бы не поставил на «Воблу» даже хвостика от тюльки против золотого.
Эти слова неприятно уязвили Дядюшку Крунча, хоть он и сам, безо всяких гомункулов, прекрасно знал о состоянии своего корабля.
— А ну брось, — сердито приказал он, — Может, наша рыбка и не так дерзка, как в свои юные годы, но и списывать ее со счетов я не позволю! У «Воблы» еще остались зубы!
— Я уже просчитал все варианты, — безжалостно возразил «Малефакс», — Если случится бой, он не продлится более трех-четырех минут. В этот раз нам противостоит не водовоз и даже не фрегат. «Аргест» попросту сожрет нас, как сом — зазевавшегося малька.
— Быть может, у нас найдется что-то, что испортит ему аппетит… Слышь, рыба-инженер, что за штуку ты использовал на Эребусе?
Тренч напрягся, вжимая голову в плечи.
— Да так… Попалось кое-что.
— Кое-что? — Дядюшка Крунч громогласно хохотнул, — Это кое-что превратило целый остров в каменную крошку! Давай, выкладывай. Даже если окажемся в лапах законников, больше одного смертного приговора ты не получишь.
Тренч мрачно потеребил болтающуюся пуговицу своего плаща.
— Землетряс, — неохотно пояснил он, — Ну, то есть я так его назвал.
— Из твоих, значит, игрушек?
— Из моих, — кивнул бортинженер, — Еще на Рейнланде собрал. Случайно.
— Рейнланд… Погоди-ка, кажется, я начинаю догадываться, отчего в нашу первую встречу ты щеголял кандалами. Уже и на Рейнланде развлекался, а?
Тренч неопределенно пошевелил пальцами. Отвечать на вопросы о своем прошлом он не любил и Дядюшка Крунч обычно уважал его право хранить воспоминания в личном рундуке, но сейчас была особенная ситуация.
— Так что же ты там натворил? Чуть не разгромил родной остров?
— Вроде того. Собрал, сам не зная, что, включил, а оно как начнет… Насилу выключить успел. Ну а потом разобрал и спрятал в котомке. Чтоб его…
Дядюшка Крунч сдержанно кашлянул.
— Занятная вещица. А еще одной…
— Нет, — твердо ответил Тренч, — Еще одной нет. И собрать не могу.
— Возможно, парочка таких землетрясов нам бы сейчас пригодилась, — пробормотал Дядюшка Крунч, — С великим облегчением сбросил бы их на палубу «Аргеста»…
Он не закончил. И дураку понятно, что Тренч не оставляет чертежей, и даже будь у него чертеж — ни одна живая душа не смогла бы с помощью него хоть что-то создать.
— Мы можем получить еще не меньше двух узлов, — произнес он вслух, — Если сольем балластную воду. У «Воблы» в брюхе двадцать тонн никчемной воды!
— Я уже дважды предлагал капитанессе открыть кингстоны, — «Малефакс» вздохнул с укоризной, — Но оба раза получал отказ. Не знаю, зачем мы тащим лишний балласт, но спорить с капитанессой не в моих силах.
— Значит, нам остается нестись вперед на всех парах, наблюдая за тем, как «Аргест» медленно вырывает милю за милей?
— И еще молиться Розе Ветров, — серьезным тоном добавил гомункул, — Молиться так, как никогда не молились прежде.
«Вобла» стала сдавать к полудню. Дядюшка Крунч чувствовал это без всяких измерений, с безжалостной отчетливостью. Погоня из воздушной гонки превратилась в травлю — и в этот раз Роза была всецело на стороне хищника.
Беспрерывно работающая машина все чаще осекалась, гребные колеса дребезжали, а магический дым, вырывающийся из труб, приобрел тревожный багряный отлив. Машина была старой, надежной, но даже старые и надежные вещи нельзя безоглядно использовать на пределе прочности годами напролет. Дядюшка Крунч знал это, потому что сам был старой и надежной машиной.
— Нужен перерыв, — буркнул Тренч, выбравшийся из машинного отделения и жадно глотающий свежий воздух, — Переходные кольца повело, форсунки едва не спеклись, парораспределитель вот-вот сдохнет.
— Перерыв! — возмущенно прогудел Дядюшка Крунч, тыча лапой в сторону кормы, -
Ему про перерыв скажи!
— Котел выдает две трети мощности. Но к вечеру уже будет не больше трети.
Тренч не любил сложных предложений и метафор, говорил он всегда прямо и по сути. Сейчас эта привычка бортинженера показалась Дядюшке Крунчу раздражающей.
— А если подбавить зелья?
— Опасно. Котлы могут не выдержать.
Разговаривая, они оба смотрели вперед, туда, где за парусами «Воблы» виднелся похожий на узкое лезвие шпаги бушприт, бесшумно протыкающий облака. Никакой необходимости пристально следить за курсом не было, но они оба старались смотреть только вперед, чтобы не оборачиваться лишний раз. Они оба слишком хорошо знали, что увидят позади.
«Аргест» больше не был призраком, сливающимся с дождевыми тучами, он обрел плоть и теперь совершенно отчетливо выделялся на фоне небесного океана — огромная зазубренная щепка, неумолимо тянущаяся вслед за «Воблой». Для того, чтоб заметить, насколько сократилось расстояние, не требовались сложные навигационные приборы. Даже без помощи подзорной трубы Дядюшка Крунч видел детали, которые предпочел бы не замечать — бесформенные провалы иллюминаторов, перекошенные палубы, искореженные, идущие внахлест, бронеплиты.
Дядюшка Крунч беззвучно выругался. Ему приходилось видеть самые разнообразные корабли, от элегантных каледонийских крейсеров, казавшихся воплощением военной мощи Унии, до грузных барж дауни, собранных, казалось, из случайных деталей и оснастки. Но ни разу прежде ему не приходилось видеть что-то столь же уродливое как «Аргест». Казалось, этот корабль нарочно был создан таким образом, чтоб каждой своей чертой царапать человеческий глаз. Его пропорции были искажены, черты перекошены, он сам по себе выглядел насмешкой над всеми кораблями воздушного океана. Чудовище сродни нему не смогло бы даже двигаться по прямой, однако же оно двигалось и Дядюшка Крунч всякий раз ощущал кислую, отдающую ржавчиной, изжогу, когда отмечал, как сокращается расстояние.
— Капитан на мостике!
Услышав окрик гомункула, Дядюшка Крунч выпустил штурвал и торжественно развернулся в сторону трапа. Одна из глупых старых традиций парусного флота, которые скоро, судя по всему, канут в Марево — вместе с самим парусным флотом. Но Дядюшка Крунч не собирался из-за этого от них отказываться.
Ринриетта поднялась на мостик «Воблы» так спокойно, как делала это сотни раз прежде. Дядюшка Крунч ожидал, что она сменит привычный алый китель на что-нибудь более пристойное, но ошибся — судя по всему, капитанессу не смущали многочисленные прорехи и оторванные пуговицы, следы их позорного бегства с Эребуса. На голове ее, как и прежде, красовалась заломленная треуголка, и Дядюшка Крунч отчего-то испытал облегчение, увидев ее. Это был не просто жест, понял он, уступая дорогу капитанессе, это был символ, не менее значимый, чем пиратский флаг, развевающийся на грот-мачте. Символ того, что Алая Шельма, гроза небесного океана, не намерена сдаваться.
Она успела смыть с лица грязь и кровь, на бледной коже алели многочисленные царапины, оставленные рапирой мистера Роузберри, но сейчас, занимая свое место возле штурвала, Ринриетта несла их, словно награды, высоко подняв голову.
Дядюшка Крунч знал, насколько тяжело ей это дается, но знал и то, что не имеет права это заметить. Там, на Эребусе, Алая Шельма показала свою слабость. Не подняла оружия, осознав бесполезность сопротивления. Отдалась на волю ветра, быть может, впервые за свою не очень долгую жизнь. Это тяготило ее сильнее, чем самый страшный шквальный ветер, выпивало силы, отравляло кровь. И все же она не была окончательно сломлена. Напротив, в холодной торжественности ее лица Дядюшке Крунчу показалось что-то успокаивающее.
Ступив на капитанский мостик, Алая Шельма даже не посмотрела в сторону «Аргеста» — еще один признак душевной выдержки.
— Господин старший помощник, доложите ситуацию.
Поддержать ее игру оказалось не так-то просто.
— Дела как у жареного карася, — буркнул он невольно, — Машина сдает.