быстро это не получится, не бывает.
Женщина огорченно вздохнула, широким жестом налила полный стакан морса и залпом выпила.
— А сколько из населения станции сейчас потомки Гели? — спросил Михаил.
— Все, — недоуменно ответила крупная женщина.
— Ну, не все, — поправил ее старичок, — но тысяч десять наверняка.
— Вы понимаете, я тут прочел биографию Джюда в, м-м-м, учительской библиотеке, — начал Михаил, но понял, что ничего этим не объяснил, — и… но мне нужна ваша помощь.
— Какая помощь? — тоном человека, беседующего с глубоко умственно отсталым ребенком, спросил молчавший до сих пор мужчина.
— Кто из вас, здесь присутствовавших, лично воспитывал детей? Чем больше, чем лучше.
Женщины средних лет переглянулись.
— Я, наверное, больше всех, — сказала старушка и улыбнулась.
— У меня совершенно дурацкие с виду вопросы, и я не хочу основной разговор перебивать, — сказал Михаил, — можно я к вам пересяду поближе?
Цо задумчиво поглядела ему вслед и повернулась к остальным взрослым:
— Можно мне еще торта?
— А в кредит можно выучить кондиционированного финансиста? — одновременно спросил мужчина.
— Можно, — прозвучало хором. Молодежь захохотала. Парень, который не ел торт, спустил с колен перепачканного малыша, тот пошагал по своим делам. В дверях топтались двое бородатых юношей, мешая посетителям входить и выходить. Рядом с именинницей встали сразу трое парней и затянули что-то хором а капелла.
— Мне нужно понять про Гелины колыбельные, — тихонько сказал Михаил, — они же все такие занудные?
— Колыбельная и должна быть занудной, а то кто ж уснет? — улыбнулась пожилая дама.
— Вопрос в том, насколько. Так, чтобы «да и да, и нет, и нет, и нет еще четыре раза, да и нет, и да и нет, и нет два раза, да и да» — я такого в жизни не слыхивал. Обычно колыбельная какую-нибудь историю рассказывает. У нас, например, поют: «Придет серенький волчок и укусит за бочок», — сказал Михаил.
Старушка отшатнулась.
— Мамочки! Да кто ж уснет-то от такого!
— Ну, это старая, доисходовская колыбельная. Я засыпал.
— Ну нет, — решительно сообщила пожилая дама, — я такого малышам петь не буду.
— Ну что вы, и не надо, не надо, пойте, что любите. Вы мне только скажите — в Гелиных колыбельных вроде бы напевы разные и слова чуточку отличаются, а вот сама последовательность «да» и «нет», она же длиннющая — она везде одинаковая?
— Ну конечно, — сказала старушка, — по шнурку же легко посмотреть? Эй! Дети! Коралина, Мишенька, у кого-нибудь есть Гелин шнурок?
Михаил вздрогнул.
— Что такое?
— Меня бабушка Мишенькой звала.
— Вы Михал?
— Михаил.
— Мишенька… — пробурчала старушка. — А пели Мишеньке про волк съест, кошмар.
Она протянула руку, взяла веселенький желто-зеленый шнур и тоненько затянула, медленно перебирая шнурок иссохшими пальцами:
— «Папа скажет: „Не забудь, не забудь, посчитай — да и да, и да и нет, и еще четыре да…“»
— Папа? Сударыня Бротт про папу не упоминала… — сказал Михаил осипшим голосом, откашлялся, извинился и полез в планшет, — подождите, подождите, где… Рикэннон, вы сбрасывали мне кафф-запись с кораблика?
— Срочно? — отвлеклась от разговора она.
— Очень срочно. Я, кажется, идиот.
— Уважаемый консультант, не позорьте Федеральную службу при заказчиках… две секунды, — сказала она, пощелкала пальцами по планшету и вернулась к своему разговору.
Михаил открыл видео, промотал, поискал, увеличил кадр — пульт управления, на пульте фотография.
— Ну, да, это Геля, — подтвердила пожилая дама.
— Конечно, Геля, — согласился Михаил, — вы мне только скажите — вы именно эту ее фотографию где-нибудь видели?
Дама взяла планшет в руки, увеличила изображение во весь экран.
— А может, и не Геля вовсе, — сказала она. — Геля-то прославилась, когда ей четыре с половиной года было, а эта девчушка дай бог чтоб трехлетка. Нет, этого кадра точно никогда не видала. Может, просто кто-то под Гелю ребенка сфотографировал.
— Понял, — сказал Михаил и посмотрел на Цо.
— Рикэннон, — позвал он. Та не откликнулась, он сказал погромче:
— Рикэннон! Срочно выясните, сколько знаков в двоичном коде занимают динамические координаты объекта на гелиоцентрической орбите?
— М? — быстро откликнулась Цо.
Михаил потряс шнурком и переформулировал:
— Восьмые врата тут.
Они улетели через час, забрали вещи и сели в первый попавшийся челнок.
— А ты не должна была как-то выступить, там, с заявлением? — осторожно спросил Михаил Цо, яростно колотившую по клавиатуре планшета.
— А я что делаю? — огрызнулась она. — Расследование окончено, данные надо систематизировать, видос я отлично и с Капитолии запишу. Заявка на оргпомощь ушла, я видела, с полутораста тысячами подписей. Они быстро обернулись, значит, не пропащие.
— Я бы все-таки остался посмотреть, что там по этим координатам.
— Нам пришлют, — пожала плечами Цо, — не сомневаюсь.
Прислали буквально на третий день. На видео, снятом с большого расстояния, на фоне плотного метеоритного роя плыл большой бублик неправильной формы. На бублике сидела… муха?.. космический катер не самых маленьких размеров.
— Гондола, — ткнула пальцем Цо.
— А врата в бублике?
— В чем?
— Э-э, в торе?
— Уже нет. Гондолу отогнали, тор взорвали к чертям, врата уже прошли. Разведочный корабль официально арендовали на Линдо, тут уже не подкопаются.
— Я только одного не понял, — сказал Михаил, — этот парень, который носки забыл, как он собирался скрывать убитого напарника?
— Уже не спросишь, — буркнула Цо. — Ха! Вачовски уже подали с Зихао иск о признании восьмых врат их собственностью как найденных покойным судьей.
— Сумеют? — с тревогой спросил Михаил.
— С моим докладом-то? Не сумеют.
Еще через пять часов Цо получила письмо, из которого следовало, что генная карта Ангелы Мазжонек действительно подтверждает высокую степень родства с зарезанным напарником Шлезингера, но ни одно из имен двадцати трех пропавших без вести мужчин с Мазжонек не связывается.
Цо, подняв брови, посмотрела на Михаила.
— У нее, поди, фамилия по мужу, — ответил тот.
— В смысле?
— Ну, подай запрос: поиск по девичьей фамилии. В куче культур женщина, вступая в брак, меняет фамилию. Наверняка в списках выживших детей она еще значится с другой фамилией. Что они там, всю жизнь теперь будут твоей помощи просить?
Цо пожала плечами и настучала запрос. Сутки спустя ответ пришел, усыпанный восклицательными знаками. Девичья фамилия Гели отыскалась, и Вацлав Гамба, триста лет проведший в списках без вести пропавших, наконец вернулся домой.
Михаил потихоньку разбирал свои записи, планшет дымился — в переносном смысле, конечно. На пятой пересадке им пришлось трое суток ждать попутного транспорта, они сняли микрономер на двоих — «для попутчиков без секса» — и долбили каждый по своим клавишам, прихлебывая местный напиток (назывался он кофе, но чем был фактически, Михаил бы не взялся судить).
— Что мне про доноров в доклад написать? — деловито спросила Цо.
— А они там точно нужны?.. Мы, во-первых, в них толком не разобрались, а во-вторых, как ты их к расследованию пристегнешь?
— Ну я обязана объяснить, почему население нас опасалось, опасалось — и вдруг резко за нас впряглось. Отчеты-то у нас не дураки читают.
— Тогда сейчас соображу, что мы знаем достоверно. Донорство станции Смоковетс — этносоциальная практика маркирования лиц, совершивших акт самопожертвования в интересах жителей станции…
— А тех, кто в процессе самопожертвования не выжил, наверное, не маркируют, а так в списки вводят, сразу телесно…
— Погоди, это догадки, а я пытаюсь собрать, что точно знаю. Э-э, …практика, поддерживаемая со времени катастрофы до настоящего момента с помощью коллективного ритуального принятия жертвы приоритетно защищаемой группой населения, в скобках — дети, значительно повышающая статус маркированного лица для информированных жителей станции. Как-то так.
— Да, ну и я напишу, что непосредственное осуществление ритуала не исследовалось, так как не входило в цели расследования. И всё, норм.
— Слушай, — рассеянно сказал Михаил, — когда ты с донорами говорила, ты упомянула, что на Капитолию попала не в начале карьеры. Я-то думал, что ты капитолийка — фамилия похожая и они же каждую вторую девочку Кэннон называют.
— Ну я с Имерины, да, — так же рассеянно ответила Цо, — четвертая зона, мальгаши и немного бенгальцев.
— Малагасийцы, да, слушай, да тебе лицо прям по образцу сделали, — восхитился Михаил. — А делали там или уже на Капитолии?
— Мне ж не все лицо делали, — поморщилась Цо. — Уши, скальп весь новый… Глаз. А все, что ниже, ну пять зубов, ну пара швов на щеках, вообще быстро заросло. Глаз — да, долго. Это на Капитолии лицо быстро чинят, а четвертая зона, знаешь…
Михаил подумал и отложил планшет.
— Рикэннон, — спросил он серьезно, — тебе сколько лет?
— Э-э, сорок три, если не считать холодных, — с недоумением ответила она.
— Так ты меня старше всего-то на пять лет!
— Ну да.
— Я думал, тебе живых лет полтораста…
— А я-то ломала голову, чего ты такой послушный! — сказала Цо.
Проржавшись, они взяли еще кофе с местными булками и снова принялись работать.
Михаилу по привезенным материалам через восемь месяцев одобрили повторную поездку. В итоге он написал книгу об аутотерапии социальных травм через ритуальное воспроизводство принятия добровольной жертвы, восходящее к Джатакам и причастию. Для неспециалиста она совершенно нечитабельна, но при желании вы можете ее найти в материалах Института истории Экспансии. А житие Йована, красивое, с картинками, которое Михаил привез отцу, тот предсказуемо и очень быстро передарил дяде Ване.