Нынешний судья принадлежит к семье, конкурирующей с семьей погибшего, и поведал мне исподтишка, что тот, предыдущий, был нечист на руку. Генную карту всех наших мертвецов я вытрясу, но пока наблюдаю примечательное сопротивление, что-то насчет покоя мертвых и необходимости даров. Про дары слышала раза три, подозреваю, что взятку просят. Еще я тела смотрела, сейчас расскажу. Ну и, разумеется, сырая бюрократия и конкурентные бои, этого у меня ближайшие дни будет богатейше. Не могу не похвалить ваши результаты, я рассчитывала на значительно меньшее.
— А кстати, кораблик не мог быть утерян в ходе аварии? — вслух подумал Михаил. — Там, метеоритный удар, разгерметизация…
— Да ну, — ответила Цо. — Что я, ножевых ранений не видела? Парня зарезали, потом убийца ушел, сел в свой корабль или в шлюпку, задраил кессон только со своей стороны и улетел, насвистывая. Так-то с этим ранением можно было до суток даже без медицинской помощи протянуть, а он умер через минут пятнадцать, видимо, с герметичностью у автоматики что-то не удалось. И лежал он себе, очевидно, в вакууме спокойно двести с чем-то лет, ну может, и правда все триста, пока пятнадцать лет назад его не нашли и не оттащили в холодильник. Кстати, у пилота под ногтями следы чего-то отчаянно похожего на сухую кровь, вероятно, он и оттаскивал.
— Ну то есть эти двое на чем-то прилетели, вошли…
— Подрались, — с улыбкой сказала Цо. — У судьи небольшие, но оч-чень характерные следы на костяшках правого кулака, а у пилота свежий синяк. На самом деле у него сломана скуловая кость, просто он не прожил достаточно, чтобы лицо перекосило, как это обычно от таких повреждений бывает.
— Вошли, оттащили труп в холодильник, подрались…
— И тут пилот поднимает корабль с открытым кессоном, с мясом отрывая переходники, — все так же мечтательно добавила Цо.
— А судья пытается убежать к себе, но не успевает? — спросил Михаил.
— Похоже на то.
— А корабли пропадали?
— Личная гондола судьи в доке отсутствует и на сигналы автоматического вызова все пятнадцать лет не отвечает. Его семейство потому и морочило всем головы столько лет — надеялись, что найдется, ну мало ли, отлучился куда-то. Должность — и ту отдали только через два месяца после исчезновения.
— Гондола? — уточнил Михаил.
— Ну, тут же несколько подстанций — пересадка поближе к верхним вратам, ремонтные доки, большая подстанция над газовым гигантом, они там метан качают и сразу перерабатывают. Везде люди живут, везде иногда консультант нужен. Вот, у него была такая ритуальная до не могу колымага.
— Точно же. Консультация судьи с выездом — то-то она стоит таких денег… А судья сам водил?
— Личный секретарь и по совместительству пилот судьи вышел в отставку, когда того объявили больным. Протоколы допроса я видела, вроде бы ничего не знает. Я еще сама его потрясу, конечно.
Михаил помялся.
— А… а вообще, поднять корабль из сцепки с открытым кессоном автоматика же не позволит? Я… я сам не водил никогда, то есть флайку вожу, но даже в них автопилот только обматерит, если ты что-то такое самоубийственное начнешь.
— Не позволит, — подтвердила Цо, — с одним исключением. Если пилот ее сможет отрубить и начнет работать прямо в ассемблере. Я однажды вела дело с криминальным перепрограммированием, умельцы много на что могут убедить корабль с отключенной автоматикой. А у нашего пилота дома осталась целая библиотека по ассемблерному программированию. И пара маленьких изношенных в труху корабликов с очень причудливо перекомпонованными автопилотами. Талант был, денег не было.
Она помолчала.
— Только, коллега, пока о нашей версии — ни гу-гу. Если местные услышат, что судью угробил пилот, они с восторгом дело закроют, а третьего мертвеца спишут как не имеющего значения.
— А мы этого не хотим?
Цо криво ухмыльнулась.
— Меня достают со склада ненужных вещей, когда мое начальство почему-то хочет знать правду, вне зависимости от того, кому это подожжет карман. Это то, что я умею, и буду заниматься именно этим.
На следующий день к вечеру, добив школьную программу по истории станции, Михаил узнал ответ на вопрос «что было пятнадцать лет назад» и страшно досадовал на себя, потому что ответ летал вокруг них с Цо прямо по прибытии. Раз в пятнадцать лет орбита станции пересекалась с орбитой метеоритного поля, двигающегося по косой относительно эклиптики. Праздник же! Блондинка с крокодилом! Что характерно, про Гелю-Спасительницу школьная история так же, как и все обойденные Михаилом церкви, молчала, словно в рот воды набрав, а астрономический учебник упоминал, что Гелю празднуют в день окончательного расхождения с хвостом аномалии эклиптики. А вся аномалия проходит через зону станции за пятьдесят два дня, после чего пятнадцать лет станция практически не подвергается метеоритным атакам. Месторасположение выбирали по данным, собранным где-то в течение лет семи, а аномалия во время анализа болталась далеко, и ее не учли.
Михаил представил себе станцию, расположенную, по мнению жителей, в метеоритно-спокойном районе, которая на четвертый год развертывания внезапно оказывается внутри идущей наискосок аномалии, и похолодел. Как они вообще выжили? Шлюзы не активированы, ближайшие люди в релятивистских расстояниях. Но это отдельный вопрос, и отдельный же вопрос, почему они не трубят о своем подвиге (не хочу думать, что там за травмы, и не буду думать об этом сегодня. Мало данных). Зато можно легко сказать, что было пятнадцать лет назад — проходила аномалия. То-о-о есть, если судья и весь его комплект стартовали с какого-то крупного обломка в аномалии и все пятнадцать лет дрейфовали вместе с метеоритным полем, то совершенно понятно, почему кораблик не могли найти и почему пару месяцев назад он свалился на станцию — пришло очередное время встречи. Почему гондолу не ищут в аномалии? Надо спросить Цо.
Цо пришла злая как черт, отказалась есть и принялась развешивать по стенам крупные фотографии погибших анфас и в профиль, вытащила из багажа свернутый экран проектора и тоже налепила на стену в общей гостиной.
— Задаю вопросы, записывай, — буркнула она и с блаженным видом рухнула в кресло напротив проектора. Михаил притащил второе кресло и сел в него с планшетом.
— Первое. Смотри на судью. Что у него с лицом? Что у них всех с лицами? Почему они таращатся на мой шрам с таким видом, будто я у них что-то сперла?
— Не у всех, а только у верхушки, — Михаил почесал нос. — Рядовое население ходит с чистыми лицами. Я, кажется, видел пожилого мужчину с маленьким шрамиком, примерно как у вас, но в целом это только элита так развлекается. Нормальное скарирование, без окраски, без пирсинга, без инкрустаций. Почему они так статус обозначают — еще не знаю, работаю над этим.
— Да, нормальных людей я пока мало вижу, верно. Ясно, — она посопела носом. — Второе. Ты, похоже, был прав, когда предположил, что кораблик бесхозно болтается с самой аварии. Учет проезжающих и проживающих у них поставлен стандартно, мышь не проскочит, а вот данные до аварии все утеряны, то есть все, кто погиб и был впоследствии кремирован, зарегистрированы, а о тех, кто умер до аварии или пропал во время нее без вести, ничего нет. Пропавшими без вести вроде как до сих пор числятся сорок два человека. Понятно, что они по мере нахождения останков всех вносили в базу, но вот пятнадцать тел остались не опознанными — старая база тю-тю, родственники, видимо, тоже. Лиц могло не остаться вовсе, нашли там, условно, в обломках чью-то руку, генная карта есть, имени нет. Скину всю базу, скину полную кафф-запись обследования корабля, поищи какие-нибудь зацепки по личным вещам. Можно покрутить, сопоставить по спискам и генным картам, кем мог бы быть наш безымяшка.
Я, кстати, в толк не возьму, зачем они после аварии всех перекремировали, органики у них не хватало, что ли? Нормальное холодное кладбище сделать — это же ничего не стоит.
— Да наверняка же поврежденных тел было много, декомпрессия, осколки. Привести такие тела в пристойный вид сложно, — рассудил Михаил.
— Ну да, — печально согласилась она. — Хорошо для приличий, но плохо для доследований. Я холодные кладбища, понимаешь, люблю чрезвычайно — хоть через двести лет вскрытие проводи, удобненько… Ладно. Третье. Посмотри на судью и пилота.
Михаил посмотрел. Судья значительно старше, борода закрывала нижнюю половину лица. Форму черепа тоже не определить — голова покрыта какой-то шапчонкой. На профиле заметно сходство формы ушей. Брови тоже, пожалуй, похожи, но чего этому удивляться на станции, где все друг другу родня.
— Я сегодня отобрала у них, наконец, генные карты, — Цо щелкнула пультом проектора, положила на колени свой планшет и вывела на экран две медленно движущиеся полосы генных карт, одну над другой.
— Начну с Y-хромосомы. Видишь?
— Вижу, — сказал Михаил, протянул руку и отобрал у Цо планшет. Внимательно глядя в проектор, промотал обе карты, останавливаясь то там, то сям, задал и вывел на экран список зон сходства.
— Племянник по мужской линии, сын единокровного брата.
— То есть у судьи есть брат, у брата сын?
— Ага. Брат судьи не полнородный, матери разные.
— Вот почему я карты еле отобрала, — фыркнула Цо. — По ним-то даже мне видно, что родня. Без таких подробностей, конечно.
— Типа семейное дело?
— Ну конечно. А ты что узнал?
— Таких откровенных лакун в школьной истории две — период вокруг аварии и смена формы собственности на доход от врат.
— О-о-о, — сказала Цо и повернулась к Михаилу всем корпусом. — Ну-ка, ну-ка?
— Я вижу только начало и конец. Сразу после войны, ну то есть лет двести десять назад, упоминается, что, э-э-э, в рамках культурного развития было решено заказать скульптурные портреты героев станции и приглашали специалиста из другой зоны, цитирую дословно «из сумм коллективного дохода станции». Сейчас ни о каком коллективном доходе станции речи нет, за каждые врата отвечает какая-то конкретная семья, и вот, «Вачовски выделили десять процентов годового дохода врат Джюда-2 на перестройку сада». То есть двести лет назад доход получала станция, а сейчас — четыре конкретные семьи, и я ничего не нашел о том, как это произошло.