— Эй, не делай глупостей!
Синиша испуганно отбросил футляр, подтянул штаны и, не зная, что делать дальше, продолжал стоять на полусогнутых ногах и смотрел перед собой. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы взять себя в руки.
— А что ты предлагаешь, капитан? — бросил он цинично через плечо.
— Здесь в ящике, прямо у тебя под носом, стоят две мои дорожные сумки, синяя и зеленая. Открой зеленую — сверху лежит твой ночной горшок.
Действительно, едва развязав шнурок на сумке, он увидел свой горшок в прозрачном пакете. Более того, в нем лежал свежий рулон туалетной бумаги. Насколько Синиша до этого ненавидел его и презирал, настолько он теперь обрадовался своему дорогому, милому ночному горшку.
— Можно тебя попросить оставить меня на пару минут? — проговорил он, часто дыша и придерживая брюки у бедер.
— Человек учится всю жизнь. Надеюсь, что ты тоже этим утром кое-чему научился, — ответил ему улыбающийся переводчик и горшконосец, а потом достал из кармана какой-то предмет и положил его на верхнюю перекладину лестницы, ведущей в каюту. Это был телефон поверенного.
— А-а-а-а!!! — завизжал Синиша от радости и облегчения, плотно прижавшись к горшку, как ребенок-переросток, а Тонино в эту же секунду победоносно опустил люк, закрывая вход в каюту. «Настоящий Синиша» и его конница вдруг неожиданно попадали в разверзшийся перед ними кратер вулкана.
— Сначала скажи, что мне делать с этим, а потом я буду полчаса извиняться перед тобой, — сказал поверенный спустя несколько минут, вылезая из каюты с отяжелевшим горшком в руках.
— Подожди, я сейчас перейду на нос, а ты вылей все за корму и хорошенько промой его в море.
Синиша послушался, но едва он опустил горшок в воду, как эмалированная ручка выскользнула у него из пальцев, и море забрало ночную вазу себе в качестве сувенира. Он наблюдал за тем, как она качается на волнах, как море медленно наполняет ее своей водой и, наконец, как она тонет в его пучине. Навряд ли это было то же самое место, но Синиша решил, что именно здесь, с этой самой кормы, два с половиной месяца тому назад Тонино выбросил четки, которые дала Тонкица, а вместе с ними и бутылку «Гиннесса»… Он продолжал стоять на одном колене и задумчиво глядел туда, где в последний раз блеснул его горшок.
— Не расстраивайся, я одолжу тебе свой, пока не привезут новый из Италии, — утешая его, сказал Тонино и положил руку ему на плечо.
Синиша недоверчиво покачал головой.
— Отлично, — сказал он, улыбнувшись, потом выпрямился и посмотрел в лицо Тонино: — Ты мой верный оруженосец, поэтому я, как настоящий рыцарь, которому дорога его честь, должен попросить у тебя прощения. Я вел себя как последняя тварь. И я действительно, ну это, сожалею о случившемся.
— Не переживай, дорогой поверенный, я тебя уже простил.
— Но знаешь, ты мог сразу сказать о горшке и всего этого цирка не было бы.
— Если ты воскресишь в памяти то, как любезно ты со мной разговаривал, то, пожалуй, признаешь, что и сам бы мне его не дал, если бы я вот так себя вел. Представь, что я первый начал поносить твой телефон: разве ты упустил бы случай отплатить мне, сказав что-нибудь неприятное в адрес «Аделины»?
— Угу, — признал Синиша. — Ну да, сорри.
Тонино примирительно закивал.
— Кстати, а где ты нашел мобильник? Где я его забыл?
— Все просто. Утром, когда я понял, что ты не собираешься совершать дома свои утренние ритуалы: пить кофе и, хм, все остальное, я поднялся в твою комнату, чтобы взять ночную вазу. Мобильник лежал на рабочем столе. Вот.
— Хорошо, ты мог мне его сразу отдать.
— Хе-хе, честно сказать, мне хотелось слегка тебя потомить, как говорят, на медленном огне. Подчеркиваю, на медленном, а не на таком, какой бушевал внутри тебя давеча.
— Какое-то у тебя сегодня слишком игривое настроение. Сначала будильник в тарелке, потом горшок, потом мой мобильник…
— Прости, пожалуйста, это все волнение перед дорогой. Я всегда нервничаю, когда куда-то еду.
— Волнение перед дорогой… — улыбнувшись, Синиша посмотрел на него, как на ребенка, потом вдруг посерьезнел и задумался. Волнение перед дорогой, как давно он его не ощущал!
— Да-а, как говорят немцы, райзефибер… — вновь заулыбался поверенный. — Слушай, я хочу тебя кое о чем спросить, что меня уже давно интересует… Но все было как-то неудобно, что ли…
— Конечно, спрашивай.
— Как так вышло, что ты никогда… Я хочу сказать, ведь все третичане так или иначе побывали в Австралии, правильно?
— Все до одного, за исключением меня и моего отца.
— Вот. Почему же вы со стариком там никогда не были? Ну или даже фиг с ней, с Австралией, как так вышло, что ты ни разу никуда не выезжал с Третича, не пытался куда-нибудь вырваться?
Тонино задумался. «Аделина» тихонько тарахтела, мягко покачиваясь на волнах, как будто она тоже помирилась с поверенным и тоже хочет узнать ответ на этот вопрос.
— Это… — начал Тонино, потом улыбнулся и замолчал. На его лице отобразилось напряжение, как будто он сдерживал в себе слова, готовые вывалиться на палубу катера.
— Будучи мальчишкой, я прожил несколько незабываемых месяцев на Вториче, в той самой семье, где для меня теперь собирают газеты. Я начал ходить в старшую школу, но в один прекрасный день за мной приехал отец, забрал меня из школы и вернулся со мной на Третич. Потом, после смерти мамы, он стал еще более строгим и требовательным. Однажды ночью я тайком залез на «Аделину», добрался до Вторича и сел на паром. Но потом на борту я испытал череду таких страшных унижений, таких издевательств и насмешек, что соскочил с парома, едва он пристал в порту Первича.
— А куда ты хотел сбежать?
— Не знаю, куда угодно. Но я так разволновался и испугался, что решил вернуться. Несколько месяцев спустя, пока я набирался мужества для нового побега, в порту случился несчастный случай: отец упал с «Аделины», после чего стал инвалидом. И я остался с ним.
— Понятно, а что было на пароме? Кто там тебя так достал, что вообще произошло?
Тонино зажмурился и сильно сжал зубы, потом открыл глаза и улыбнулся:
— Об этом я тебе обязательно расскажу, но не сейчас. Мне кажется, что в данный момент гораздо важнее, чтобы ты вышел на связь с Загребом. Разве не для этого мы затеяли наше путешествие? Нет смысла тратить время на пустяки.
Синиша просиял:
— Знаешь что? Будь ты женщиной, я бы тебя расцеловал.
Он похлопал кормчего по спине и быстро спустился в каюту.
С:/Мои документы/ЛИЧНОЕ/ЖелькеПушистая моя перепелочка!Даже если бы я тогда действительно накачался наркотой, а та украинка насиловала меня самыми изощренными садо-мазо способами, такого наказания я не заслужил. Правда! Ты не можешь себе представить, какое безумие здесь творится. Вокруг одни старые психи, которые бормочут на каком-то непонятном диалекте, а выборы им на фиг не сдались. Они трахают мне мозги везде, куда бы я ни пошел. Еще у меня есть переводчик — это вообще вещь в себе. Мобильник не ловит сигнал, я могу засунуть его себе в задницу вместе с компьютером и электронной почтой. Именно поэтому я тебе не писал, хотя очень хотел, ты не представляешь сколько раз!Я скучаю по тебе, моя плюшевая девочка, я без тебя как булочка без масла. Только сейчас я понял, как хорошо мы сочетаемся в нашей интерлюдии, не говоря уже о прелюдии.Возможно, я когда-нибудь буду жалеть, что написал это, впрочем, never mind… Иногда я представляю тебя в виде картины над столом в моем кабинете: всю тебя, голую — ты лежишь передо мной, а я медленно начинаю легко водить пальцем вокруг твоего пупка, слышу твой голос, вижу, как вздымаются твои груди, как выступают твои подвздошные косточки… Не знаю, что я скажу, если кто-нибудь из местных спросит, что означает этот выцарапанный кружок над моим столом.В остальном, я думаю, мне пока нет смысла появляться в Загребе. Не могла бы ты найти какой-нибудь способ приехать сюда, хотя бы на пять минут?Ты нужна мне, я хочу тебя. Как раньше, ты помнишь?Твой ужикP.S. Серьезно, постарайся приехать.— Два письма, черт бы их подрал!
Тонино поднял голову, делая вид, что до этого момента он всматривался в туманные дали.
— Извини, что ты сказал?
— Два письма, парень! Меня, блин, нет два с половиной месяца, а они прислали мне всего лишь два гребаных письма!
— Они? Кто, Синиша?
— Шеф, драть его в зад! И эта курица, которая черт знает с кем теперь гуляет. Понимаешь, за два с половиной месяца он прислал только одно письмо и она тоже одно, а, как тебе!? «Продолжай в том же духе, я слышал, что ты делаешь успехи», — твою мать, что он слышал, хрен он мой слышал, от кого он мог слышать? А эта: «Эй, ты там живой вообще?» — причем оба месяц назад, в один и тот же день! Ни до ни после — ничего, хрен там! Скоты паршивые! Я тут только о них и думаю каждый день, стараюсь как-то продвинуться в работе, хочу связаться с ними, но не могу… Дряни, ну и перестали бы уже тогда оплачивать мой телефон, раз так!
— Позвони ей, другой у тебя нет.
— Кому?
— Ну ей, твоей девушке. Шеф — это шеф, им всегда можно пренебречь, пусть он даже премьер-министр, а ей нужно позвонить. С твоего позволения берусь предположить, что ей сейчас тоже нелегко.
Синиша немного успокоился. И правда, Жельке должно быть нелегко. Она и так не могла разобраться со своими амбициями, а сейчас осталась совсем одна, предоставленная самой себе и… Он решительно направился обратно в каюту, но, остановившись на второй ступеньке, повернулся к Тонино и сказал:
— Мой адъютант, нам определенно стоит больше разговаривать друг с другом.
— Не имею ничего против, — ответил Тонино, будучи уверен, что сделал правильный ход. Ему не хватало жизненного опыта, чтобы быть знатоком гендерной психологии, но все то, что он прочитал и запомнил, вдруг подсказало ему: если Синиша сейчас поговорит со своей девушкой, он точно вернется на Третич и останется там — по крайней мере, пока не накопится достаточно топлива для новой поездки на Вторич. Несколько дней он будет психовать, но потом вновь возьмется за работу и останется.