Этот язык чем-то напоминал китайский, но все же был не совсем китайским. Женский голос автоответчика сообщал бог знает что, но Синиша решил, что произошла ошибка соединения. Он вновь открыл на мобильном телефонную книжку и еще раз выбрал «Zheľka».
— Эй, откуда ты взялся со своим звонком именно сейчас? — прошептали на другом конце.
— Алло, дорогая! Это ты?
— Слушай, я в Южной Корее, с шефом и еще десятью бандитами. Мы обсуждаем двусторонние отношения, какие-то корабли и все такое, вот-вот должен прийти их премьер, у нас тут ужин. Вот он… Ну давай, пока!
Звонок оборвался быстро и резко, как будто его и не было. Почему Желька в командировке с премьером? Она же в партии работает, а не в правительстве. Черт, кто знает, что могло поменяться за эти два с половиной месяца! Только двух людей он хотел и мог сегодня услышать, а они оба в Корее! Кому еще позвонить? Некому: разговор с кем бы то ни было начнет действовать ему на нервы через тридцать секунд, утомит его и призовет «Настоящего Синишу». Его вдруг одолела слабость, и он почувствовал себя как тот утонувший ночной горшок, полный говна и скрытый под толщей морской воды. Тонино с трудом скрывал торжество, которое в нем вызвал подавленный вид Синиши.
— Маэстро, а там вообще есть чего ловить, на этом Вториче, или мы едем просто так, по приколу? — устало спросил Синиша, садясь с другой стороны от штурвала и не ожидая ответа. Ответа действительно не последовало.
* * *Около часа дня они отчалили от вторичской пристани. Несмотря на сильный ветер и колючий косой дождь, провожать их вышел чуть ли не весь городок. Все потому, что по острову, словно зимняя туманная дымка, успела разнестись весть о Тонино, который снова остолбенел сегодня утром во время захода в порт, и о поверенном, который в ужасе всем телом навалился на штурвал и, изображая веселую улыбку, добрых пятнадцать минут кружил перед молом. За минуту до этого из порта вышел первый утренний паром на Первич, но история, которая распространялась со скоростью света, уже в третьем пересказе обрела невероятные масштабы. Рассказывали, что паром, едва отойдя от пристани, оказался в плену кругов, которые нарезал Тонино. Многие будущие поколения вторичан будут представлять себе эту легендарную сцену, которой никогда не было.
Первым делом они отправились на почту: Тонино за своим переводческим гонораром, а Синиша за двумя зарплатами. Обоим все было аккуратно выплачено. Потом они немного прогулялись по городу, Тонино зашел к Синожичам за очередной порцией старых еженедельников. Всю дорогу их преследовали злорадные взгляды вторичан. Обедать они пошли в мрачноватый трактир «Ресторан Пыарус», где им принесли подогретый гуляш из консервной банки. За барной стойкой тут же собралась компания, неумело делающая вид, что пара пришельцев их нисколько не интересует. Они бормотали что-то между собой, периодически разражаясь громким хохотом.
— Блин, эти вторичане и правда долбанутые, скажи? — спросил шепотом Синиша между двумя глотками дешевого фабричного вина.
— Было бы странно, если бы я стал утверждать противоположное, — ответил, хитро прищурившись, Тонино. — К тому же, я бы погрешил против истины, — добавил он, прожевав кусок гуляша.
Синиша несколько раз, и во время обеда тоже, перезванивал Жельке, безуспешно пытаясь сосчитать, сколько времени может сейчас быть в Южной Корее. Высокий, излишне любезный женский голос педантично отвечал ему на непонятном языке, что набранный номер выключен, недоступен или бог знает что еще.
— Чин-тон ва-хао-чен, — передразнил он после очередной попытки дозвониться, когда они уже были на «Аделине», копируя интонацию из трубки.
— Кого это выдворили из страны?! — спросил вдруг с искренним удивлением Тонино.
— Чего?
— То, что ты сейчас произнес, можно перевести с корейского как «вы были выдворены из Южной Кореи».
— Что ты несешь? — засмеялся Синиша.
— Серьезно, мне рассказывал Селим Ферхатович. Его же выдворили.
— Тонино… — рассердился было Синиша, потом выдохнул. — Издеваешься, да?
— Немного… Больше не буду, клянусь.
Синиша кивнул и замолчал. После всех впечатлений сегодняшнего смехотворного путешествия в цивилизацию он хотел только одного: добраться до дома, лечь в мягкую-мягкую постель и смотреть в потолок, слушая, как ветер аккуратно выметает соленый песок из-под черепиц и солнечных панелей. А потом провалиться в сон и спать до тех пор, пока весь этот кошмар не превратится в далекое идиллическое воспоминание.
— Слушай, — сказал он через несколько минут, вдруг вновь загоревшись работой. — Пока ты там на Вториче заправлял катер, мне в голову пришла одна мысль. Насчет вашей истории с топливом: дележка, лотерея и так далее. Ведь вся эта система у вас работает просто идеально, верно? Никакой ругани, споров, все всё понимают.
— Ты прав. Но если бы ты видел, как это было поначалу: доходило и до перепалок.
— Хорошо, и как вы смогли это уладить? В смысле кто придумал, чтобы все работало так, как сейчас, и почему все с этим согласились?
— Бонино.
— Бонино? Этот ваш спонсор из Австралии?
— Да-да, именно он. Жители деревни предложили три противоречащих друг другу варианта и отправили их ему через итальянцев, чтобы он рассудил. Бонино их рассмотрел, выбрал самый удачный, немного доработал, и через две недели мы получили ответ.
— И что, все сразу согласились? Мир, дружба, жвачка?
— Именно так.
— Хорошо, но как… Как у него получается, что его футболка всегда сухая и совсем не пахнет?
— Что-что?
— Ну, знаешь, как в рекламе по телевизору, про порошки там всякие… «Твое платье такое белое! Оно новое?!» Я имею в виду, почему вы все слушаете этого Бонино? Он ведь не был на Третиче больше пятидесяти лет, так?
— Верно. По правде сказать, уже даже больше шестидесяти. Но ты упускаешь из виду тот факт, что весь Третич, его современное население, побывал у него. Практически вся их трудовая жизнь прошла в его шахтах и на других предприятиях.
— Погоди, он там женился и стал владельцем какой-то фирмы, главой совета директоров или что-то в этом роде. Не могло ведь у него быть приятельских отношений со всеми этими шахтерами, или кем там они у него работали.
— Как тебе сказать, разумеется, он не ходил к ним в гости и не выпивал с ними в баре, но для третичан он всегда делал больше, чем для других своих работников. Ты ведь еще не был ни в одном третичском доме, кроме моего, не так ли?
— А как ты себе это представляешь? Меня никто не приглашает, ты меня ни к кому не водишь, не пойду же я сам, просто так. Блин, ты только послушай меня! Говорю, как глупая баба!
Тонино никак не отреагировал на последнее замечание поверенного.
— Я думал, что тебе до этого нет никакого дела, как и всем предыдущим поверенным. Извини, я завтра же свожу тебя к кому-нибудь в гости. Но в какой бы дом мы ни зашли, везде на почетном месте будет висеть портрет Бонино Смеральдича, фотография с личным автографом. Вот увидишь.
— Что, его все прямо-таки обожают? — спросил поверенный, чувствуя, что он, может быть, наконец приблизился к сути всех своих проблем, по крайней мере тех, что касались Третича. К этой яме, вернее, шахте, где зарыта та самая третичская собака. — Он у вас тут вроде местного Тито, да? Товарищ Бонино, мы клянемся тебе…
— Такое сравнение, конечно, имеет право на жизнь, но у нас нет столь выраженного культа личности.
— А как ты думаешь, он знает обо всем этом: о поверенных, о том, что государство хочет создать здесь органы власти и включить остров в юрисдикцию наших законов?
— Разумеется знает, что ты!
— Ага, вот оно! Значит, это он за всем стоит! За бойкотом конституционного процесса и выборов, за всей этой…
— Ах нет, это ты не туда завернул, совсем не туда, — засмеялся Тонино. — За лозунгом Бонино «Трециць трецицьуонам!» не скрывается стремления к авторитарности, автократии или, не дай боже, сепаратизму. Он вмешивается только в тех случаях, когда мы не можем договориться между собой сами. Хочешь верь, хочешь не верь, но лично ему все равно, будет Третич иметь своего представителя в региональной администрации или нет. Это было наше решение.
— Ого, ваше! Значит, и твое тоже?
— Ну, здесь видишь как: можно сказать, что я был в абсолютном меньшинстве. Как, впрочем, и всегда… Как бы то ни было, я был вынужден согласиться с волей большинства. Это и есть демократия, не так ли?
Поверенный минуту сидел молча.
— Ты просто водишь меня за нос. Вы все водите меня за нос… Я одного не могу понять: откуда в вас столько сил и упрямства? Получается, что я уже восьмой по счету дебил, который наступает на эти грабли. Разве вам не проще согласиться провести выборы и жить дальше, как вам заблагорассудится, чтобы от вас наконец отстали?
— Смотри, во-первых, наши боятся любых дележей и споров. Если между третичанами начинается спор, они будут вести его не на жизнь, а на смерть, ты сам видел тому примеры, а ведь это пожилые люди, зачем им начинать между собой новые войны. Да, среди них много неграмотных, но им хватает жизненного опыта, чтобы понять, что лучше всего для них — дожить свои последние годы в мире и благополучии, которое им обеспечивает австралийская пенсия и связи Бонино с итальянскими авторитетами. Во-вторых, напоминаю тебе, что среди нас все еще живы плохие воспоминания о том, как мы когда-то имели дело со Вторичем и вторичанами. Они не желают с нами сотрудничать, и мы с ними тоже. Кроме того, вторичане в совете общины имеют больше трети голосов, а мы, в лучшем случае, имели бы одну седьмую. Как ты думаешь, прошло бы какое-нибудь наше предложение на голосовании? И зачем тогда это все?
— Но… Я должен это сделать, ты можешь это понять? Я труп, если вернусь ни с чем. В своей партии я потеряю весь авторитет, а если захочу перейти в другую — меня, может, и возьмут, но я буду просто шестеркой.