— Принимай, только когда заболит. Если там состав как обычно, то каждый шарик действует где-то час-полтора.
Вечером того же дня, с опухшей щекой и истощенный от убийственной боли, придерживаясь за плечо Тонино, поверенный кое-как дотащился до дома Бартула и Муоны Квасиножич.
— Мы воас аспетовали церез пуол цаса, в три куарты… — сказал им Барт вместо приветствия. — Но прошу в пуогреб.
Через массивные деревянные двери, выкрашенные в черный цвет, они попали с улицы сразу в погреб. Как только они вошли, Барт закрыл двери на засов и жестом показал Синише на маленькое кресло посреди комнатки. Потом он взял большую глиняную чашку и наполнил ее каким-то спиртным напитком.
— Н-н-н-н-н… — подал голос поверенный, махая руками и вертя головой.
— Не ноад бояца, повери, донт би фрэйд. Энто не для тебя, итс фо май тулс, — ответил, улыбаясь, Бартул и достал из ящика завернутые в полотенце стоматологические щипцы: одни побольше, другие поменьше. Хозяин дома протер их тем же самым полотенцем и погрузил в чашку: — Дизинфэкша!
В это время через маленькую заднюю дверь в погреб вошла Муона. Она была коренастая и ходила вперевалку, на ее добродушном лице светилась искренняя улыбка, а в ее одежде нельзя было найти две вещи одного и того же цвета. Зеленый джемпер на пуговицах, блузка цвета цикламена, синяя юбка, коричневые носки и, поверх всего, красный фартук с оранжевыми цветками… Во время трех своих предыдущих появлений на публике Муона всегда была в черном пальто и с темно-зеленым платком на голове. А теперь, когда она появилась во всей своей красе, с собранными наверх седыми волосами и в таких же серых теплых тапочках с пришитыми сверху плюшевыми головками коал, поверенный по-настоящему ее испугался. Но по мере того как она, раскачиваясь, приближалась к нему, Синиша все сильнее ощущал исходившие от нее тепло и сочувствие.
— Н-н-н-н-н-н… — поприветствовал ее поверенный с исказившимся гримасой боли лицом, показывая пальцем в основание левой челюсти.
— Оупэн, оупэн… — мягко сказала она, улыбаясь материнской улыбкой. — Лайт! — обратилась она повелительно к мужу, когда поверенный послушно открыл рот. Барт быстро достал из кармана комбинезона ручной фонарик.
— Повэри, ноу кьюар… Маст пул ит аут. Вырвоать… — поставила диагноз Муона, «дотторесса оф олл боляшши», спустя минуту, в течение которой она осматривала нижнюю левую «семерку» и легонько постукивала по ней указательным пальцем. Синиша, уставший от боли, с безразличием пожал плечами и приставил указательный палец к своему виску, как будто хотел выстрелить себе в голову. Искренне обеспокоенный Тонино ответил ему подбадривающей улыбкой.
— Южуалли мне соамому неприятна энта робота, но дессо… — процедил тихо сквозь зубы старый Квасиножич, достал большие клещи из чашки с ракией и стал со знанием дела рассматривать их в контровом свете.
— Барт, плиз… — укорительно сказала ему Муона, доставая из кармана фартука два бумажных свертка. — Энтот дессо… — обратилась она вновь к Синише, разматывая меньший из свертков и доставая из него травяной шарик, — энд энтот лэйтэр… Пуосле.
Второй сверток, оставшийся на потом, она убрала обратно в карман, а первый шарик положила поверенному точно на больной зуб.
— Нау байт ит. Не жучь! Донт чу, джаст э байт, стронг, стронгэ… Буон… Холд ит соу… Нау ви вэйт.
Синиша, крепко сжимая в зубах становящийся все более горьким шарик, вопросительно поднял брови и показал на свои наручные часы.
— Пуол ури, — ответила Муона, — халф эн ауа. Холд ит тайт, донт ивэн мув.
Откуда-то из-за Синишиной спины Муона и Барт принесли три старых деревянных стула и поставили их небольшим полукругом перед его креслом. Барт оседлал стул, положил локти на спинку и, подперев подбородок ладонями, стал смотреть на поверенного, для которого, казалось, жизнь становилась все более невыносимой: из полузакрытого левого глаза скатилась слеза, которую он быстро вытер ладонью, рассчитывая, что никто не заметит.
— Муона, а ноаш повери выжвет? — спросил Бартул, изображая крайнюю обеспокоенность. — Ты хуорошо сделала анестетик?
— Барт, плиз! — вновь одернула его разноцветная негритянка, на этот раз строже, размотала второй сверток и стала заново скатывать шарик болотного цвета, периодически слегка поплевывая на него: «П-п!». Когда Синиша это увидел, его пробрала холодная дрожь.
— Йо слыхоал… — произнес Тонино, желая разрядить обстановку, — что к воам возвращается броат Фьердо.
— Йес, олсо, рэтайрэд… И ш ним приедут жена, ну, Муонина сиостра, анке двоа сына: евой и моуй пиорвый. Соло на уно сеттиману, приедут на Трециць, на Тёрд Айленд, откуд их оцы! Пиорвый роаз, фёрст тайм! — ответил ему гордо Бартул Квасиножич. Синиша с интересом приподнял голову и широко, насколько мог, открыл глаза, но голоса Бартула и Тонино доносились до него как будто из колодца, который становился все глубже и глубже, а ритмичное Муонино «п-п!» продолжало отсчитывать время, как метроном. Поверенный вернул голову в удобное положение на спинке кресла и через несколько секунд потерял сознание.
В последнюю пятницу января все жители деревни, кроме старого Тонино Смеральдича, собрались рано утром на Пьоце перед Сешеви, в начале тропинки, ведущей к порту. Все они ждали, когда Тонино свистнет с вершины Перенего Мура, откуда хорошо видно море, — знака, что итальянцы уже появились на горизонте. Этот ритуал повторялся каждую пятницу, но обычно свист с вершины хребта ожидало гораздо меньше людей — только те, кто через Барзи заказал какую-нибудь посылку, а участники топливной лотереи спускались тридцатью минутами позже. Такие меры предосторожности они предпринимали из-за итальянцев, опасаясь, что у тех на подходе к Третичу может произойти стычка с полицией или другими бандитами — в общем, если что-то случится, лучше, чтобы не было свидетелей.
Этим утром на площади были все, потому что вместе с мафиози должен был прибыть и Фьердо Квасиножич, брат Бартула, со своей женой, приходившейся Муоне родной сестрой, и двумя сыновьями, своим и Бартула, которые еще ни разу не видели Третича.
Глиссеры опаздывали уже на тридцать минут, хотя море было достаточно спокойным, поэтому сельчане начали нервничать. Все что-то говорили, но тихо, почти шепотом, чтобы случайно не заглушить далекий свист Тонино, исполнявшего роль впередсмотрящего. Нервничал и сам восьмой поверенный. Он уже четвертую пятницу подряд ожидал окончания процесса доставки своего единственного, очень простого заказа. В первую пятницу ему, как и говорил Барзи, пришел только телевизор. Он отнесся к этому совершенно спокойно, потому что, с одной стороны, был рад, что дело пошло, а с другой — все еще находился под действием Муониного анестетика, который в течение нескольких дней после вырывания зуба держал его в состоянии блаженного безразличия. Неделю спустя он получил спутниковую тарелку, но без ресивера. В следующую пятницу — ресивер и радио. Но в посылке не было кабеля для подсоединения антенны, а радио представляло собой центральный модуль музыкального центра, который без усилителя и колонок не был ни на что способен.
Он взял этот прибор с собой, аккуратно упаковав его в заводскую коробку, и нервно озирался, стоя вместе со всеми на краю Пьоца. Его беспокоили не только предстоящие препирания с наглыми мафиози, но и кое-что еще. Он раздумывал, как ему вести себя с Фьердо и другими членами его свиты, как сделать их союзниками законной власти Республики Хорватии или хотя бы лояльными гражданами и гостями страны. Еще ему действовала на нервы мысль о том, что придется закончить перепихоны с Зехрой: ее прямота в описании того, что она хочет, чтобы он с ней делал, и вопросики по поводу того, как хочет Синиша, раздражали его все больше.
— Как ты можешь так говорить тому, с кем занимаешься любовью? — спросил он ее позапрошлой ночью.
— А как ты мож спрашвать такую херню у той, с кем ты трахайшься целыми днями?
Синиша не испытывал к Зехре ни капли любви, но ощущал по отношению к ней какое-то гиперболизированное уважение и благодарность. Поэтому ему хотелось получать от нее взамен что-то подобное. Он пробовал разговаривать с ней после совокупления, интересоваться ее жизнью, но смог узнать только то, что она выучилась на парикмахера, уехала из Боснии незадолго до начала войны, а до съемок «Похотливой Крошки» несколько лет была стажеркой-«поднимательницей»: работницей сцены, которая во время незапланированных остановок за кадром помогает порнозвездам вернуться под софиты во всеоружии. Он вытянул из нее несколько этих фактов и ничего больше. После позавчерашнего разговора он ощутил легкую тошноту, ему вдруг стали противны его собственные сексуальные фантазии, которые он копил в себе все эти годы и которые по большей части ему удалось реализовать здесь, в этой дыре, в доме Селима, с Зехрой. Ему захотелось обычного секса, простого и здорового, без излишеств, без такого количества похабных слов и вульгарных инструкций, вопросов, замечаний, предложений… Он захотел Жельку.
А она, забытая на какое-то время Желька, нервировала его все сильнее. Прошло уже больше месяца с того момента, когда он понял, что его судьба находится в Желькиных руках и зависит от ее желания, чтобы он поскорее вернулся к ней, чтобы он был рядом. Сначала, замечтавшись, он решил, что не пройдет и десяти дней, как Желька появится на Третиче с приказом премьера об отзыве поверенного или хотя бы с липовым заключением ее сестры о найденном у него психическом заболевании, без даты. Так или иначе, прошло уже пять полных недель с момента отправки того страстного письма, а его спасительница Желька все еще где-то в ж… Наконец, больше всего на свете Синишу бесил тот факт, что уже полтора месяца он не делает ничего для достижения поставленной перед ним цели. Проведение выборов на Третиче было все так же нереально, как и в тот день, когда он сюда прибыл, как и десять, и тысячу лет тому назад. Он перестал работать. А Желька все не приезжает.
Наконец Тонино засвистел и сбежал вниз с холма, а толпа сразу же выстроилась в колонну, отчего стала напоминать похоронную процессию, и пошла вниз по тропинке под звуки уже более непринужденных разговоров.