— Думаете, это возможно?
Старый Тонино лишь пожал плечами.
— Не знаю, мне не хочется занудствовать, но мне все кажется более-менее сносным, кроме заключения, вернее, постскриптума, который может нанести больше вреда, чем пользы, — сказал Тонино.
— Какого вреда? Давай, прочитай все вслух еще раз.
— «Уважаемый господин Смеральдич! От всего сердца благодарю Вас за Ваше письмо поддержки и персональный знак внимания. Однако я считаю, что ничем их не заслужил. Это письмо я пишу Вам на компьютере, который получил от правительства Республики Хорватии на время командировки, потом его своей рукой перепишет с экрана Тонино Смеральдич-младший, поистине достойный, скромный и трудолюбивый молодой человек, знакомство с которым весьма ценно. У меня здесь нет принтера. Нет и сигнала мобильной связи. У меня, собственно, здесь нет ничего, кроме прекрасного острова посреди моря и его гостеприимных жителей, которые делают все, чтобы я себя хорошо здесь чувствовал, а также участвуют во всех моих попытках установить хотя бы временный вариант демократического управления в соответствии с положениями законов Республики Хорватии. Господин Смеральдич, я, как Вам это, разумеется, известно, уже восьмой поверенный правительства, прибывший с идентичным невыполнимым заданием. Я незнаком с людьми, которые пытались выполнить его до меня, но знаю, что рано или поздно на эту должность пришлют человека, которого не будет интересовать ничего, кроме эффективного решения проблемы и скорейшего возвращения домой. Этот человек найдет причину и способ привести на Третич сначала армию и полицию, потом таможню и налоговую службу, затем журналистов, саперов для взрыва Пиорвого Мура, океанологов, концессионеров для развития потенциала порта… Если Вы понимаете, о чем я говорю, то понимаете и то, что это означает конец для того Третича, который мы с Вами знаем. Лично я был бы весьма опечален таким исходом, поэтому прошу Вас любым доступным способом помочь именно мне завершить эту работу — которая в любом случае должна быть завершена, — если мы с Вами хотим, чтобы этот прекрасный остров и эти доброжелательные люди дожили свой век так, как они это себе представляли во мраке австралийских рудников. Их избранные представители могут не участвовать в заседаниях совета общины, они могут не менять вообще ничего в привычном укладе их жизни — важно, чтобы каждые четыре года они создавали и регистрировали не менее двух партий или независимых списков, проводили выборы и сообщали результаты в соответствующий избирком. Как только они это сделают, то могут продолжать жить по-старому. От всего сердца прошу Вас помочь мне и Третичу, зная, что Ваше слово имеет здесь несравнимо больший вес, чем положения законов Республики Хорватии. С искренним уважением, Синиша Месняк, поверенный правительства РХ на острове Третич… P.S. Я бы с радостью тоже послал Вам свою фотографию, но у меня нет фотоаппарата. Возможно, он есть у того человека, который, как я вижу, регулярно отправляет Вам сообщения о моих попытках выполнить свою работу на Третиче…»
— И что не так с этим Пэ Эс?
— Ничего, просто… Бонино может найти грубым, что ты ему вот так, пусть и косвенно…
— О’кей, — перебил поверенный Тонино и встал из-за старой школьной кафедры. — Теперь нам нужно сделать из чего-нибудь конверт.
— Не нужно, у меня есть… — начал было Тонино и замер на полуслове.
— Что у тебя есть, конверт? А? Скажи на милость, зачем тебе конверт? Интересно, сколько их у тебя! С кем это ты переписываешься? А? Не с Бонино ли?
Переводчик от стыда опустил голову.
— Супер! Лепота! Я тут кривляюсь, как обезьяна, а ты шпионишь у меня за спиной! Слушай, а сколько раз в день ты выливаешь мой горшок, ты тоже ему пишешь? А? Интересно, что он пишет тебе! «Браво, молодой человек, слей идиота любым способом, так же, как ты слил всех остальных до него!» Черт возьми, как только я прочитал его пидорское письмо, мне сразу все стало ясно! Откуда он вообще знает, что я существую, откуда у него информация? И почему у него такой чистый хорватский?! Кто перевел его третичско-кенгуриные мысли на чистый, современный хорватский? Да я на сто процентов уверен, что он прислал тебе письмо на трецицьуоньском и что ты его перевел, а он его потом переписал и отправил обратно мне! Что, разве не так?
Наполнившие глаза Тонино слезы блестели в свете экрана компьютера. Он немного приподнял голову:
— Не только я, ему многие пишут. У меня не было никакого злого умысла. К тому же, ты сам видел из его письма, что…
— Вот как мы поступим, — сурово перебил его поверенный, шагая взад-вперед по бывшему классу, убрав руки за спину, как самый строгий учитель. — До сих пор ты изображал, что работаешь на меня и на правительство, а сам работал на вашего товарища Тито.
— Это неправда, не надо…
— …Теперь ты будешь работать наоборот. Для начала перепиши это: точно, слово в слово, каждую точку и каждую запятую. Я хочу, чтобы вечером письмо лежало дома на кухонном столе. Сейчас я собираюсь пойти выпить, потому что я задолбался и разочарован.
— Ну правда… — снова попытался оправдаться Тонино, но поверенный уже взялся за ручку двери. Потом он остановился и обернулся.
— И положи конверт рядом с письмом, чтобы я лично облизал и заклеил его.
В пятницу на пристани снова теснился народ. Все третичские мужчины, несмотря на моросящий дождик, спустились к морю, чтобы проводить двух молодых Квасиножичей, которые провели неделю на родной земле своих отцов. Женщины остались наверху, в деревне, чтобы утешать Муону и ее младшую сестру — несчастных старушек, которые больше никогда не смогут увидеть своих сыновей. А парни, которых в Австралии звали Фрэнк и Энтони, а здесь просто Фроаня и Тоньо, смущенно пожимали руку каждому, кто ее протягивал, и отвечали поцелуем каждому целовавшему их старику, стараясь как можно более вежливо отказаться от маленьких сувениров, которые третичане хотели послать Бонино. Все гостинцы, которые старый меценат просил ему привезти — несколько литров оливкового масла, веточка лаврового дерева и головка козьего сыра, — уже и так были упакованы в чемоданы двух симпатичных тридцатилетних молодых людей, смуглых кучерявых двоюродных братьев, которые были похожи друг на друга гораздо больше, чем между собой их отцы — родные братья. Они вчетвером были неразлучны всю эту неделю. Гуляли по острову, несмотря на жесточайший южный ветер, помогали жителям устанавливать новые солнечные инверторы и, что впечатляло больше всего, выпили почти все пиво из запасов Барзи. Вино, которое делал Бартул, у парней с первого глотка не пошло и все тут.
— Могу ли я попросить вас об одолжении? — спросил Синиша на хорошо подготовленном английском, подойдя к Фрэнку, сыну Фьердо.
— Конечно, — ответил он, неуверенно улыбаясь.
— Ваш отец привез мне письмо от господина Бонино Смеральдича, а я бы хотел, чтобы вы лично передали ему мой ответ.
— Нет проблем, — сказал Фрэнк и спрятал конверт в небольшую сумку для фотоаппарата, которая висела у него на плече. — Теперь я должен попросить вас об одолжении.
— Кхм… Прошу вас…
— Могу ли я сфотографировать вас? Из всех, кто здесь есть, я только вас еще не фотографировал.
Действительно, на протяжении всего времени своего пребывания на острове Фрэнк и Энтони фотографировали абсолютно все вокруг себя: пейзажи, дома, людей, животных… Хотя Синиша и был не прочь наконец поговорить с кем-то, кто недавно прибыл из цивилизации (и, что хуже всего, скоро вновь возвращался в нее), его останавливал страх того, что у них с этими австралийско-третичскими метисами будет мало общих интересов, а если даже и найдутся, то из-за языкового барьера они все равно не смогут нормально пообщаться. Еще больше он боялся, что они как раз найдут общий язык и он прекрасно поладит со своими смуглыми ровесниками, и тогда его отчаяние оттого, что они уехали домой, достигнет катастрофических размеров. Поэтому до сих пор он ни с кем из них не обменялся ни словом.
— А зачем вам моя фотография? — удивился поверенный.
— Для того же, для чего я делал все остальные — чтобы показать господину Бонино.
— Ну… давайте. О’кей. Но я позову еще кое-кого. Подождите здесь минутку.
Синиша встал на цыпочки, высматривая Тонино. Он увидел его рядом с Барзи, который распределял между ослами и их погонщиками товары, привезенные итальянцами с недельным опозданием. Синиша подбежал к своему переводчику и потянул его к Фрэнку.
— Пойдем сфоткаемся для Бонино. Вот видишь, у него все-таки будет моя фотография. И не только моя, а еще и того замечательного молодого человека, с которым он так сильно желал бы познакомиться.
Тонино с неохотой встал перед объективом Фрэнка и приобнял в ответ улыбающегося Синишу. В последние дни они виделись совсем мало: поверенный большую часть времени, и днем и ночью, проводил у Селима Ферхатовича, так что их конфликт по поводу переписки с Бонино так и не был полностью сглажен.
Фрэнк пять-шесть раз щелкнул своим цифровым фотоаппаратом, поблагодарил их, пожал им руки и подошел к отцу, надолго заключившему его в свои объятия. Итальянцы на глиссерах начали заметно нервничать, но из уважения молчали, пока Барт и Фьердо в последний раз обнимали сыновей.
— Нелегко им сейчас, черт возьми… — проговорил Синиша себе под нос, наблюдая за этой сценой.
— Очень, а Бартулу тем более тяжело, — тихо сказал ему переводчик. — Он вот так уже однажды прощался, когда уезжал из Австралии, думая, что больше никогда не увидит сына. И вот теперь снова.
— Хорошо, но с другой стороны, — продолжал поверенный после короткого молчания, — возможно, его это уже как-то закалило. А вот для Фьердо все это впервые…
— Ну да, это твоя теория, ты ведь не слишком симпатизируешь Бартулу, не так ли?
В этот момент сыновья отделились от отцов и запрыгнули в глиссеры, которые в ту же секунду громко затарахтели.
— Извини, мне нужно кое-что решить с Барзи. Увидимся дома. По крайней мере, я на это надеюсь… — извинился Тонино и стал пробираться сквозь толпу, которая начала медленно расходиться.