– Этот завод единственный в стране производит радиовзрыватели для установки «Град». Мой папа говорит, даже если сейчас нет военных заказов, необходимо сохранить производственные мощности, оборудование и кадры.
– Ну, и кому нужна установка «Град», может, твоему отцу или тебе?.. Кто он такой, твой отец? – напрягся Роман.
– Инженер. Он работал на этом заводе… пока всех не уволили.
– А-а… тогда понятно… Смешно совпало. Но ты не думай, что я лишил твоего отца работы: это не я, а ход истории. Зато у тебя все шансы: хочешь – станешь инженером, как отец, хочешь – хозяином жизни, как я. Если решишь построить свой Город Солнца, имей в виду: активы всегда должны быть больше пассивов, в любой момент времени… А если твоему отцу что-нибудь нужно, совет там или что, пусть обращается.
Я кивнул, обещая никогда не путать активы с пассивами, я и не думал, что Роман мой враг: ход истории, ничего не попишешь. И чтобы показать ему, что не собирался выходить на тропу войны, как индеец, чьи земли заняли белые, сказал, что отец озабочен ситуацией с курсом доллара и хочет на все свои деньги купить доллары.
– Ну да, скажи ему, что нужно купить, сейчас будет правильно купить… – одобрительно сказал Роман и вернулся к активам и пассивам, все не мог отпустить понравившуюся ему мысль.
– Алиса, представь, что я дал тебе деньги, – это твой актив, так? Ты начала строить дом, так? Незаконченное строительство – это актив или пассив? Правильно, пассив. Что ты должна сделать, чтобы у тебя не было пассива?.. Так, правильно, не платить строителям, пока не достроят. Что еще? Построить дом не на свои деньги, а на чужие. Молодец, ты моя дочь.
Алиса довольно улыбнулась, потянулась за куском ветчины, Роман смотрел на нее тяжелеющим взглядом, по лицу внезапно заходили желваки.
– Ключи от машины ему не отдавай, – прошептала мне Алиса. – Не знаешь, где ключи?.. В кармане у себя посмотри.
Оказывается, Алиса украдкой схватила со стола ключи от машины и положила мне в карман.
– А как твоя диета? – спросил Роман. Это был странный вопрос при посторонних, лучше, чем спросить подростка «был ли у тебя секс?», но хуже, чем «какие отметки в школе?». – Ты сегодня взвешивалась? Сколько?.. Понятно. Твое сегодняшнее взвешивание показало, что вчерашнее было лучше. Вчера тебе, видите ли, было грустно, так грустно, что ты все, что было, сожрала… А сегодня что?! Времени мало, ври кратко! …Что ты сегодня ела? Яйца? Сколько?
…Алиса смотрела в пол, Роман орал. «Ты жирная! Жирная, жирная! Какая же ты противная, жирная туша!» – в бешенстве орал Роман. Только что смеялся, очаровывал и вдруг стал похож на волка, которым владеет не разум, а инстинкт вцепиться и рвать зубами. Так мгновенно в Романе вспенилась злая сила, что, когда он заорал: «Жирная!», ни я, ни фея не перестали улыбаться.
– Жирная, жирная! – орал Роман.
Алиса плакала.
– Папочка, папочка, я больше не буду… честное слово, я похудею, я буду красивой, я больше не буду… – бормотала Алиса, запутавшись в своих беззащитно нежных «буду – не буду».
– Чего так орать-то, как будто вы первый раз ее увидели, – рассудительно сказала фея, погладив Алису по голове.
Роман попытался отнять Алису у феи, Алиса прижалась к нему и тут же зарыдала в голос, локтем оттолкнула фею, фея стукнулась об угол стола… Алиса плакала, фея кричала: «Я из-за вас порвала чулок за десять баксов!», Роман угрожающе хмурился, я замер, не понимая, кого мне защищать – Алису от отца, Романа от Алисы, фею от Романа?..
Скандал прекратился так же внезапно, как начался: Роман потянул фею к себе, они ушли, и, как только в глубине квартиры стукнула дверь его спальни, Алиса перестала плакать, словно стук двери ее выключил.
– Каждый раз так. Выпьет, орет, потом подарки. Эти вот подарки за вчера. …Он, понимаешь, любит меня, очень сильно любит меня, но стесняется. Он меня стесняется, он стесняется, что я туша… Это такая большая любовь ко мне. Он говорит: «Я могу дать тебе все преимущества, а ты?!» А что я? Я не могу не есть. Я его подвела, мне его жалко. …Знаешь что? Мне стыдно, что это было при тебе. На проститутку наплевать, а на тебя нет, не наплевать. Мне стыдно, как будто ты мой скелет раскопал и рассматриваешь.
– Ну, ты тоже рассмотри мой скелет: у меня… я…
– Ладно, нет у тебя никаких позорных секретов, не старайся, я и так вижу, что ты добрый… – И, смахнув слезы, Алиса высокомерно улыбнулась. – Зато теперь ты знаешь, какие мы.
Какие они? Какая Алиса? В Алисе я совершенно потерялся. В тот, первый день моей работы она показалась мне глуповатой: думаю, дело все в том же – толстая. Я где-то читал, что многие неосознанно считают толстых людей глупее себя, хотя это иррациональное убеждение, ни одно исследование не подтверждает корреляцию веса с интеллектом. Но это правда: можно легко произнести «толстая глупая Алиса», но «худенькая глупая Алиса» как-то не выговаривается.
Полнота лишает людей еще некоторых качеств: толстяк не может быть умным и злым, толстяк априори наивен, добр и мягкотел в прямом и переносном смысле. Жирдяйка не может быть нервной, гордой, изломанной, толстая не может быть утонченной. Алиса не сочеталась сама с собой: жирная, умная, злая.
– Неужели тебе так трудно похудеть? Просто не ешь, и все.
Алиса ответила снисходительно:
– Я не могу не есть, ты не понимаешь, это… как будто кто-то ест, не я, и я ничего не могу с ним поделать.
Этот дом предъявил себя не мало-помалу, как это обычно бывает, а сразу, теперь я знал, какие они: бедный Роман с его злобной любовью-разочарованием, бедная толстая Алиса – она жила, чтобы ему понравиться, но не могла, и чем больше боялась не понравиться, тем больше ела… Вот такой невроз; конечно, я тогда не назвал это неврозом, просто подумал: «Она врет. Неужели так трудно не есть?»
Это происходило всегда одинаково: на каком-то количестве алкоголя, всегда разном (Роман мог сломаться после бутылки водки, а мог и на третьей рюмке), у него тяжелел взгляд, сужались глаза, он бледнел… и даже самый невинный повод мог вызвать у него бешеную ярость.
И ведь он сам Алису провоцировал, приносил вкусную еду… Зачем?
– Я принес кое-что…
– Из еды?..
– Ешь, – говорил Роман, мирно добавлял: – Ты всё готова сожрать. – И тут же, как будто сам поворачивал в себе ключ, заводился, кричал, яростно выплевывая самое больное: – Жирная! Уродина! Как ты вообще живешь! На тебя смотреть противно! Тебе самой-то не противно?! Меня от тебя тошнит!
…Услышав крики: «Жирная! Уродина!» и вслед за этим жалобный Алисин плач, легко было сказать, что Роман дурной человек и даже садист, но что-то мешало окончательному диагнозу – его крайняя искренность в проявлении эмоций? А может быть, губы трубочкой: у него была манера складывать губы трубочкой, сложит губы трубочкой, насвистывает.
«Любовь – это когда у человека нет зубов, а он тебе всё равно нравится», – однажды сказал Скотина. Он имел в виду свою любовь к однокласснице с дырками на месте выпавших молочных зубов, – всё принять, не пытаться усовершенствовать. Толстая Алиса, Алиса без зубов, Роману не нравилась, но бывает любовь и как у Романа – он ведь и сам страдал, – ну не мог он примириться с тем, что его дочь – его дочь! – «жиртрест».
Ему нельзя было пить, это да. Но и пьяный, и трезвый, Роман вызывал у меня одинаковое чувство, как будто меня ребенком подкидывают к потолку и я сейчас врежусь головой, – восторг и ужас.
Пьяным Роман всегда порывался куда-то уехать: нужно было поймать момент, когда пора прятать ключи от машины. Ключи от машины и пистолет. Пистолет был Роману совершенно без надобности, и патронов к нему не было. Роман купил пистолет из тех же соображений, что Ларка хотела Барби, – «у всех есть». Ну, и чтобы играть: он входил в дом и, как в фильмах про Дикий Запад, выкладывал на стол: ключи от машины, ключи от дома, бумажник, пистолет, – кем он себя воображал, одновременно шерифом и бандитом? Ключи от машины Алиса обычно совала мне в карман, а пистолет мы прятали на дно Шкафа Бесплодных Надежд.
И каждый раз Материя спрашивала меня, согласно инструкции: «Вы к кому?»
Как это было
Дома: уныние по поводу потерянных в черный вторник денег. Папа очень расстроен. Я сказал папе, что Роман посоветовал поменять рубли, папа сказал: «Роман знает, что говорит» и поменял. Но курс уже вернулся на прежний уровень. Папа потерял деньги: у него было сто пятьдесят долларов, осталось сто двенадцать. Не буду говорить об этом Роману: он почувствует себя виноватым.
На работе: Алиса со мной не поздоровалась. Не разговаривает со мной.
Я не обижаюсь, я ее понимаю. Один раз мама меня опозорила перед всем классом. На последнем уроке вдруг пошел снег, а когда мы вышли из школы, на ступенях стояла мама, принесла мне шапку и шарф. Я сказал: «Ты позоришь меня перед людьми, ты бы мне еще рейтузы принесла», а она сказала: «А я принесла, – вот, возьми, надень в раздевалке…» и стала совать мне рейтузы и напяливать на меня шапку. Мне не хотелось орать и ругаться (мама стояла рядом со мной, такая маленькая, ниже меня, и ничего не понимала). Я хотел, чтобы все мои одноклассники исчезли, провалились сквозь землю или в черную дыру. Вот и Алиса на Романа не сердится, а на меня злится. Но куда мне провалиться? Я же на работе.
Мы со Скотиной провалились в его комнату и вышли, только когда хлопнула входная дверь. Алиса ушла.
А у меня появились вопросы по воспитанию Скотины.
Мы играли в машинки. Машинки разделили так: мне те, что побольше размером, Скотине те, что поменьше. И вдруг Скотина зарыдал. Рыдал, бросался машинками, попал в окно, разбил стекло. Я хотел его наказать, но не решил как. Скотина кричал: «Не хочу маленькие!» и плакал, как будто это настоящее горе. Но если это настоящее горе, несправедливо наказывать его за окно.
А если он не хочет маленькие машинки, потому что считает, что уже большой? Тогда тоже несправедливо наказывать.