А если он просто избалованный ребенок?
Затем играли в пингвинов, кто быстрей построит каменное гнездо. Вместо камней мы строили гнезда из кастрюль. Нашли в Куче дырявые алюминиевые кастрюли, которые мы оставили при переезде, для гнезда как раз хорошо.
Это непростая игра, тут нужно правильно выбрать стратегию. Например, один пингвин отправляется за камнем (кастрюлей), а другой может украсть камень (кастрюлю) из его гнезда, пока оно без присмотра. При каждом удачном воровстве кастрюли издаешь специфический пингвиний крик «экю-юу!».
Я чаще выбирал быть пингвином-ворюгой, а Скотина честным пингвином.
Мы так гремели кастрюлями, что не услышали, как пришел Роман. Веселый и гордый, в руках почему-то две сетки со скомканными газетами.
А в сетках под газетами оказались пачки долларов!
Мы разложили пачки на полу в коридоре, получился толстый ковер от входной двери до Кучи. Роман смеялся и радовался как ребенок, как Скотина, когда ему удавалось украсть кастрюлю из моего гнезда.
Роман сказал, что когда долларов так много, у них есть запах. Он хотел поделиться со мной своим счастьем. Он любит доллары.
У нас дома деньги как будто немного стыдное секретное дело, а для Романа деньги совсем не секрет. Чего в этом доме совсем нет, так это секретов. Эти пачки долларов Роман заработал на обвале рубля в черный вторник.
– Я чувствовал, что обвал ненастоящий, что на этом обвале заработаю, так и вышло!.. У меня было триста тысяч долларов, а стало почти четыреста!
У Романа было триста тысяч долларов, стало почти четыреста, а у папы было сто пятьдесят долларов, стало сто двенадцать. Как будто одни люди беднеют от всего, а другие от всего богатеют.
– А тебе, Петр Ильич, премия – пять баксов. Ты помог мне принять решение: если твой отец хочет купить, значит, все трусливые… прости, все осторожные понесут рубли в обменник. Я подумал, тогда я, наоборот, рискну. …Эй, Петр Ильич, что так смотришь? Пять баксов тебе… потом отдам.
– А если бы вас друг спросил, вы бы ему сказали честно?
Роман засмеялся, вытянул губы трубочкой:
– Какой такой друг?.. Ах, дру-уг… Ну, если друг… Дружба, Петр Ильич, это помочь, когда надо, но не деньгами. А я вообще про другое: про выбор. Ты вот по жизни кем хочешь быть, овцой или драконом?
– А вы?
Роман посмотрел на меня с недоумением, расхохотался. Очевидно, считает себя однозначно драконом.
По-моему, его вопрос неправильный. По-моему, хотеть тут нечего: ты уже или овца, или дракон.
Интересно, кто я?
Я бы предпочел быть драконом: неприятно, когда тебя стригут и холодно бокам.
Дома: все еще уныние из-за денег. А также Ларка вступила в борьбу с мамой за кроссовки.
– Ларочка, у тебя есть кроссовки.
– В них невозможно ходить. Они уродские.
– Они хорошие. Их купили два месяца назад! У нас нет денег покупать тебе обувь каждый месяц!
И так они спорят «они хорошие» – «они уродские», «они хорошие» – «они уродские», пока мама не переходит с кроссовок на саму Ларкину личность: «Они хорошие, а ты наглая!»
– Извинись немедленно, – сказала мама.
Что она хочет, чтобы Ларка сказала: «Ты права, это очень хорошие кроссовки, а я наглая»? Ларка могла бы сказать как извинение, что кроссовки ей натирают.
– Я больше никогда не буду с тобой разговаривать, – сказала мама.
Как маленькая, как Ларка. Ларка-то в ссоре всегда говорила жестокие слова, а теперь мама заразилась от Ларки, они кричат друг другу «никогда!», «навсегда!», «больше не люблю», «ты мне больше не… (не дочь или не мать)». Может быть, для них это просто слова? Может быть, дело в том, что они женщины?
Ларка ушла в школу подозрительно тихо, без продолжения скандала, только шепнула мне в прихожей:
– Она чокнутая, если решила, что я буду носить такое дерьмо!.. Почему я должна выражаться иначе?.. Ладно, она псих, шизофреник, умалишенная… Тебе-то хорошо: за тебя мама отдаст жизнь, а я для нее просто ерунда. А раз так, она для меня тоже ерунда.
Я сразу вспомнил сцену из Ларкиного детства. Она спросила маму: «Ты меня любишь больше, чем Петьку?», мама ответила:»Я очень люблю Петю, он мой сын», а Ларка закричала: «А я чей сын?!» И еще: «Почему ему всё, а мне ничего?!» Мама бросилась ее утешать: «Что ты, Ларочка, имеешь в виду, мамину любовь? Не думай, что ты у мамы на втором месте!» Ларка упрямо покачала головой: «Я знаю, что на втором». Ей было лет десять.
Еще Ларка сказала: «Тебе-то хорошо, ты на работе ешь всякое вкусное» и ушла, а мне ко второму уроку.
Ларка несправедливо меня упрекнула, я не ем на работе! Во-первых, на работе не едят, а во-вторых, я не ем на работе! Нечестно мне чавкать ветчиной, и сыром, и шоколадом, если у нас дома ничего такого нет. Алиса и Скотина едят свою еду, а мне мама дает с собой хлеб с маслом и солью, заворачивает в папиросную бумагу и кладет между двумя перфокартами, чтобы масло не вытекло мне в карман куртки. Перфокарты с дырочками папа принес с работы, когда уволился, взял в вычислительном центре. Вот я иногда курю с Алисой ее сигареты, это да, и в первый рабочий день пил виски, но сигареты и виски – это пороки, а не еда.
Я хотел отвлечь маму от Ларки, а папу от уныния. Сказал:
– А у меня на работе радостное событие!
Дело в том, что к нам приехала королева. Королева Елизавета приехала в Питер и дает прием на своей яхте «Британия».
Родители никак не отреагировали.
Я давно уже замечал, что общественные события становятся для нас очень важными, когда мы в них участвуем, а если нет, то – подумаешь, королева… Но в данном случае мы участвуем: Роман идет на прием. На яхту. К английской королеве! Он получил от нее приглашение. Приглашение на прием королевы связано с его бизнесом, не с водкой «Абсолют», а с обществом инвалидов. Это немного обман королевы: она думает, что Роман помогает инвалидам, а это у него бизнес.
Мама сказала папе: «Вот видишь… а ты как умирающий лебедь» и показала глазами на диван. Намекала, что за лежание на диване на прием к королеве не приглашают.
Папа показал глазами на меня. Намекал, что при ребенке не стоит называть его лебедем.
Я дал себе слово думать головой и быть тактичней: нельзя людям в одном месте рассказывать, что хорошего происходит в другом месте, в которое те не могут попасть… Это как будто бы Золушкины сестры приходят с бала и рассказывают Золушке о бале, но она-то не была… на самом деле Золушка была, но мама-то не была… Я запутался, но, в общем, понятно. Жалко маму.
Жалко маму.
На работе: Алисы нет. Где она? У нее нет подруг, ей не у кого побыть. По улицам, что ли, ходит, чтобы меня не видеть?
Играли со Скотиной в прием на яхте: Скотина был королевой (за то, что сначала съел яичницу, а потом киндер-сюрприз; киндер-сюрприз был уже пятый за день, что-то он у меня слишком много ест шоколада).
Скотина надел Алисино платье, а корону я сделал ему из дуршлага, засунув в дырочки фольгу от киндер-сюрпризов. У Скотины огромная коллекция бегемотиков из киндер-сюрпризов, они как раз пригодились, были гостями на приеме.
Дуршлаг нашелся в Куче. А еще мне попалась на глаза одинокая фотография женщины, в рамке. Это не баба Сима, не баба Циля и никто из наших соседей. Фотография очень старая.
Вечером пришла Алиса, со мной не разговаривает. Со Скотиной разговаривает. Кричала: «Как ты смеешь брать мои вещи, скотина!»
Скотина сегодня долго не засыпал. Просовывал руку между прутьями и хватал меня. Я держал его за руку. Он был теплый и беспомощный, как котенок без мамы, и такой же хитрый, как только я начинал потихоньку отнимать у него руку, бурчал: «Я не сплю, не уходи, ты еще на работе».
Когда Скотина наконец-то заснул и я собрался уходить (было уже одиннадцать часов или больше), пришел Роман.
Алиса закричала: «Папа, какой ты красивый!» И правда, ему очень идет серый костюм, голубая рубашка, синий галстук. Роман сказал, что костюм для приема у королевы купил прямо перед приемом, рубашка уже была на нем, а галстук он взял у водителя.
О приеме на королевской яхте Роман рассказал вот что:
– Один мой знакомый чувак из правительства засмотрелся на королеву, а у меня с собой всегда перочинный нож, и я ему – раз, и пиджак сзади разрезал… Он подошел к королеве, стоит, а у него сзади дырка! Потом разворачивается – дыркой к королеве…
– Ты шалил, тебе скучно было? – нежно сказала Алиса. – А какая там была еда… то есть я хотела сказать, как тебе королева?..
– Никак. Королева как королева. Вот куртка моя на яхте осталась, это жалко, хорошая куртка.
В конце вечера Роман обнаружил, что потерял номерки, свой и своего знакомого из правительства, и гардеробщик на яхте не хотел отдавать им куртки.
– Я говорю: «Отдайте польты трудящихся», а он не отдает… Я ему: «Королева вас не похвалит, что вы зажилили польты трудящихся», а он не отдает… Я плюнул и ушел. А куртка на яхте осталась.
Алиса смеялась так, что стала икать, я тоже смеялся, потом ушел.
Показал Роману фотографию женщины в рамке, он сказал: «Выброси». Я не смог выбросить. Во всем мире не осталось никого, кому дорога эта женщина. Представил, как я сомну ее и выброшу, а ведь она жила и пела. Представил, что я дожил до того, что настолько никому не нужен, что меня выбрасывают на помойку. Взял ее домой.
Опять дома.
Выяснил, что задумала Ларка.
Мама одной ее знакомой девочки переходила проспект Большевиков по правилам, на зеленый свет. Ее задела машина, просто не успела остановиться. Мама девочки даже не шелохнулась, но запачкала о машину куртку. Из машины вышел водитель и дал ей пятьдесят долларов. (Зарплата у этой мамы такая же, как у нашей, приблизительно восемнадцать долларов или двадцать.) Ларкина идея – попасть под машину, чтобы улучшить материальное положение: присмотрела в ларьке у метро кроссовки за двенадцать тысяч.
Ларка обсуждала со мной, на каком переходе удобней попасть под машину.