В этом-то и суть: в бескрайнем океане поддержание семейного единства требует постоянных усилий. Иначе говоря, действия китов – намеренные.
Не существует в мире ни учебника, ни свода правил, по которым кашалоты учились бы быть кашалотами. Есть только потребности и обобщения, ритмы и образцы. А в конечном итоге – обширный глубокий океан и семейные узы.
Когда вы слышите слово «кит», первое, что приходит вам в голову, – это «тяжелый». Но в воде кит практически невесом. Да, у китов огромная масса. Но в океане масса не имеет прямого отношения к весу. На суше действует гравитация. Океан противопоставляет ей плавучесть. На суше масса соотнесена с весом, но в воде она соотнесена с расстоянием. В воде кит может летать. Крупное океаническое животное с каждым толчком преодолевает большее расстояние, нежели существо меньшего размера. Это облегчает путешествия в глубину и к поверхности и объясняет огромность ареалов обитания и немыслимую дальность миграций.
Жизнь кашалотов подчинена особым ритмам, которые задаются динамическим напряжением противоборствующих сил. В часовом измерении их жизнь описывается вертикальными перемещениями, когда они, подобно какому-нибудь метафорическому йо-йо, устремляются то к свежему воздуху и свету, то к холодной, сокрушающей легкие темноте глубиной в полмили. Свет и тепло, воздух и свободное дыхание – наверху. И детеныши тоже наверху. А пища внизу. Главный суточный ритмоводитель нашего, человеческого существования – смена дня и ночи – для этих китов не имеет большого значения. Мы радуемся солнечной погоде, а киты в то же время странствуют в вечной тьме. Однако наибольшую склонность к общению они проявляют на закате и по ночам. Некоторые исследователи называют эти периоды «чаепитиями» – когда киты собираются вместе и проводят время, обмениваясь кодами, играя, укрепляя социальные связи прикосновениями друг к другу.
«Это самые драгоценные минуты, – признается Шейн. – Чувствуешь, какое счастье – находиться здесь, с ними».
Мне тоже довелось увидеть это однажды в Калифорнийском заливе. В группе китов появился детеныш – очевидно, считаные минуты назад, потому что его хвостовой плавник еще толком не расправился и была видна пуповина. Все члены группы держались на поверхности близко-близко друг к другу, на расстоянии прикосновения. Они вели себя так, когда мы впервые заметили их, и остались в том же положении, когда мы удалились, оставив их в покое.
Столь откровенное удовольствие, которое испытывают киты от событий, укрепляющих их групповые связи, напоминает мне о том, как радостно приветствуют друг друга слоны во время их в высшей мере эмоционально насыщенных семейных ритуалов, когда они трубят и сплетаются хоботами с членами семьи или друзьями. И еще мне вспоминаются африканские львы, когда они, проснувшись после долгого отдыха, трутся друг о друга, как большие кошки, которыми они, собственно, и являются. Или волки, когда члены стаи оживленно лижут друг другу морды и машут хвостами. Или даже наши собаки, когда они здороваются с нами поутру.
Эти животные не просто демонстрируют, что узнали друг друга. Они явственно показывают, что (иначе и не скажешь) чрезвычайно рады быть вместе. Но что они выражают? Что они счастливы? Или что у них отличное настроение? Или что им приятно быть вместе с членами своей семьи, к которым они испытывают эмоциональную привязанность? Едва ли найдется другое, более очевидное объяснение их поведению. По крайней мере, мне не под силу придумать, что еще могло бы лежать в основе этих эмоций, у которых явно есть и причина, и назначение.
К половине третьего, через 2,5 часа после того, как мы расстались с семейством Иокасты, мы успеваем пройти примерно девять километров к юго-западу. Шейн снова слышит кашалотов и думает, что это другая семья.
В большинстве случаев здесь, у западного побережья Доминики, на протяжении дня можно встретить лишь одну семейную единицу зараз. Но Шейну доводилось видеть вместе шесть семей, всего около трех десятков китов. Тот случай был отмечен прибытием самца, который и вызвал общий сход. Вероятно, они все прекрасно провели этот день.
Но кого бы Шейн ни слышал сейчас, голоса очень слабы. И они раздаются с большой глубины. Так что мы движемся туда, где сигналы будут звучать хоть немного сильнее.
Такие кошки-мышки, где мышка имеет размер кита, начинают увлекать меня. Это интересно. Это имеет научную основу. Это охота. Это игра. И это метафора. Ведь мы все стремимся во что бы то ни стало сделать правильный выбор, оказаться в правильном месте (или хотя бы в более или менее подходящем) – и сейчас, и готовясь к тому, что ждет нас в будущем.
В следующей точке остановки щелчки слышны уже яснее. Киты где-то рядом. Внезапно сигналы прекращаются. Шейн, в шапке, темных очках и наушниках, командует: «Все к борту».
Мы рассредоточиваемся вдоль бортов, глядя на море в разные стороны.
Не проходит и минуты – фонтан! Всего в 50 метрах от носа лодки.
Стоит киту выставить из воды хвост, как Шейн тут же восклицает: «Миссис Райт!» Помимо нее, в семью «R» входят Рип и ее детеныш Рэп, Рокес и ее детеныш Райот, а также Рита, Рема и Роджер. Роджер – самка, а назвали ее в честь радиокода roger – «принято».
Еще два кита из тех, которых мы слышали, всплывают на расстоянии полумили друг от друга и тут же выдувают белые облака пара, будто раскуривают трубки мира. Это Салли из семьи «S» и Роджер из «R». Уже известно, что их семьи хорошо ладят. Стоит ли и говорить, что они принадлежат к одному клану?
То, что кашалоты готовы общаться только с семьями, которые делят с ними общий кодовый диалект, означает, что коды служат маркерами каких-то более глубоких различий между кланами. Я вслух гадаю, что же это могут быть за различия.
«Различия, которые лежат в основе разделения кланов? – переспрашивает меня Шейн. – Ну, пока на этот вопрос никто не может ответить».
Если на одном полюсе – товарищество и единение группы, то на другом должны быть боязнь друг друга и размежевание. И где-то глубоко скрывается ответ на мой вопрос: «Почему?» Вот только часто – увы, очень часто – мы этого просто не знаем, даже если речь идет о нашем собственном виде.
«Это особенно важно, если ты оказался среди незнакомцев, – говорит Шейн. – И тебе необходимо решить: "Что мне делать с вами? Общаться и сотрудничать – или же бояться и избегать вас?"»
Чтобы различия между группами имели смысл, необходимо знать, чего ты ожидаешь от группы, понимать, что она делает, и, наконец, обладать возможностью к ней присоединиться. Не случайно же говорят, что рыбак рыбака видит издалека. Так что вопрос, который я задал, не такой уж неразрешимый. По мнению Шейна, его корень – в проблеме сотрудничества. Любая кооперация основана на общности ожиданий. Общие ожидания дают возможность действовать вместе. Однако в разных культурах ожидания различаются подчас весьма существенно. Например, если я работаю на тебя, я ожидаю, что ты мне заплатишь за работу. При этом, если я рассчитываю получить деньги, а ты собираешься просто отплатить мне той же услугой когда-нибудь потом, между нами возникают проблемы. Если же мы оба подразумеваем оплату работы деньгами или же оба согласны на бартерный обмен, то никаких проблем нет. То есть члены одной группы должны иметь сходные ожидания.
Ожидания, связанные с культурой, чрезвычайно изменчивы. Скажем, здороваясь, вы можете приветствовать собеседника рукопожатием либо поклоном. Приступая к еде, вы можете брать пищу вилкой, палочками или просто руками. Знакомясь, вы можете вручить свою визитную карточку или представиться иным образом. Одеваясь на выход, вы выбираете наряд, соответствующий вашей культуре. Зачастую единственная причина, объясняющая ваш выбор, звучит так: «Потому что мы здесь всегда так делаем». Даже небольшие, казалось бы, различия могут привести к тому, что вы окажетесь не способны действовать в чужом для вас коллективе. Общие ожидания связывают членов одной группы и удерживают на расстоянии группы, ожидания которых отличаются от ваших.
Среди кашалотов групповые различия в поведении приводят к различиям в выживаемости. К примеру, один из кланов, который изучали вблизи Галапагосских островов, – так называемый клан «Регулярных» – всегда держался ближе к побережью, повторяя своим извилистым маршрутом его очертания и преодолевая за сутки примерно 20 километров. Напротив, представители клана «Один-плюс» держались дальше от островов, в открытом море; их перемещения были более прямолинейными, и они проходили свыше 30 километров[62]. Этот «прямой» клан получал преимущество в годы Эль-Ниньо, когда запасы пищи оскудевали. Зато в другие годы в более выгодном положении оказывался «извилистый» клан. (Эль-Ниньо – старое название периодического климатического явления, при котором изменяется направление преобладающих тихоокеанских ветров и морских течений. Этот феномен сильно сказывается на продуктивности океана и влияет на погоду по всему миру.)
Здесь, возле Доминики, один из кланов тоже обычно держится ближе к побережью. На вопрос: «Как мы живем здесь?» – каждая группа имеет свой ответ, который передает каждому новому поколению детенышей. Этот ответ включает знание того, где нужно жить, как плавать, чем кормиться. Когда, допустим, в одной популяции косаток родители учат детенышей, как охотиться на скатов, а в другой – как пробиваться сквозь прибой, чтобы хватать морских львов прямо на лежбище, это похоже на то, как человеческие дети из разных культур осваивают с помощью старших полезные умения, будь то рыболовство, фермерство, семейный бизнес, организованная преступность или что угодно другое. Одним словом, они учатся у старших специальным навыкам. А культурная специализация, которая объединяет одних и разобщает других, создает разнообразие.
И из этого следует один очень важный вывод. Поскольку культура влияет на то, кто выживет, а кто нет, гены, способствующие культурному обучению, получают преимущество. До возникновения культуры все поведение диктуется генами. Когда она есть, уже поведение начинает диктовать, какие гены будут работать. Так как гены влияют на обучаемость, а обучаемость влияет на выживание, то преимущества в усвоении культурных навыков способствуют выживанию и дальнейшему распространению генов, облегчающих культурное обучение. То есть вид становится более культурно одаренным.