Человек, привлеченный богатством, которое сулит ему победа над китами, нарушил покой их необъятных уединенных обиталищ, разорил их убежища. ‹…› Война, которую он объявил им, была особо жестокой потому, что он понял: чем больше окажется его улов, тем сильнее станет процветать его торговля, тем больший размах приобретут его предприятия, тем многочисленнее станут его моряки, смелее морские походы, опытнее лоцманы, надежнее корабли и тем большим будет его могущество.
Вот почему эти гиганты среди гигантов пали от его руки; и поскольку гений его бессмертен, а наука его отныне непобедима и поскольку воображение его отныне не сковано никакими ограничениями, киты так и не перестанут быть жертвами его интересов, пока не исчезнут окончательно. Напрасно бегут они от его гарпунов; его умения способны перенести его в любую точку земли, и китам больше не найти себе иного приюта, кроме как канув в небытие[90].
Ласепед расслышал первый раскат бури, предвосхитил нарождающуюся волну того цунами, в которое мы превратимся со временем. Он был в числе первых, кто осознал, что мы обратим свою опустошительную предприимчивость на все стороны горизонта, и, вероятно, первым, кто еще в ту раннюю пору начала мировой индустриализации понял, что не в нашей натуре делиться местом с остальными живыми существами на Земле.
В 1840-х годах, во времена, когда Мелвилл ходил под парусом китобойного судна, даже в восточной части Тихого океана отыскать китов становилось все труднее. Размышляя об этом, он задал один из самых острых и западающих в память вопросов, какие только есть в американской литературе, – и, пожалуй, куда более пророческий, чем понимал сам автор:
Быть может, из-за всеведения дозорных на топах мачт китобойцев, проникающих теперь даже в Берингов пролив и в отдаленнейшие тайники и секретные сейфы мира; из-за тысячи гарпунов и острог, запускаемых вдоль всех материковых побережий; – возникает вопрос, быть может Левиафану из-за всего этого долго не выстоять против такой широкой облавы и такого беспощадного уничтожения; быть может, он будет в конце концов полностью истреблен по всем морям и океанам, и последний кит, как и последний человек, выкурит последнюю трубку и сам испарится с ее последним дымком? ‹…›
…Мы получим неопровержимое доказательство того, что и китам не избежать быстрейшего вымирания[91].
И все же Мелвилл верил, что Левифан сумеет выстоять. Похоже, в душе он отчасти надеялся, что Провидение в конце концов все же откажет человечеству в такой возможности и что Левиафан, явившийся в мир раньше нас, переживет нас в нем:
…Мы объявляем кита как вид бессмертным, сколь уязвим бы он ни был как отдельная особь. Он плавал по морям задолго до того, как материки прорезались над водою. … Во время потопа он презрел Ноев ковчег, и если когда-либо мир… снова зальет вода, чтобы переморить в нем всех крыс, вечный кит все равно уцелеет и, взгромоздившись на самый высокий гребень экваториальной волны, выбросит свой пенящийся вызов прямо к небесам[92].
СемьиГлава девятая
Кашалоты встречаются не каждый день; так что тут нужно бить, не упуская ни одного благоприятного случая.
Герман Мелвилл считал, что Левиафан непременно переживет «такое беспощадное уничтожение», которое устроили ему люди. Но едва ли он представлял себе, до каких масштабов оно может дойти. Ахав дал клятву преследовать Моби Дика до самых дальних уголков Земли, но народы индустриализованного XX века превратились в этакого коллективного Ахава, едва ли не более одержимого в своей погоне.
После того как основным источником топлива и смазочных материалов для человеческой цивилизации стала нефть, необходимость убивать китов ради масла и освещения, по сути дела, сошла на нет. (Эдвин Дрейк пробурил первую в мире нефтяную скважину в Тайтусвилле в 1859 году.) Но по мере того, как нужда в продуктах китового промысла неуклонно снижалась, китов продолжали добывать все больше и больше. К 1940-м годам люди убивали кашалотов главным образом ради того, чтобы использовать части их туш для изготовления таких новых изобретений, как нитроглицерин и маргарин, а также смазки новых машин и станков, хотя все эти нужды, в сущности, вполне можно было бы удовлетворить и с меньшими мучениями.
Промысел начинался когда-то с того, что люди на весельных лодках подбирались к китам вплотную и метали в них стальные гарпуны, чтобы добыть жир для ламп и свечей. Прошло время, и вооруженные пороховыми пушками суда, чьи двигатели работали на нефтяном топливе, – настоящие плавучие фабрики – теперь могли преследовать китов со скоростью, которая и не снилась гребцам, сидящим на веслах вельботов. Пока китобойный флот был парусным, синий кит оставался для него недосягаем. Когда же люди перешли на моторы, они перебили 90 % синих китов. Механизация каждой ступени процесса привела к тому, что теперь люди могли превратить плывущего кита в масло и удобрение всего за час.
Десять региональных популяций пяти видов китов были либо истреблены, либо уничтожены настолько, что сегодня практически не наблюдается восстановления[93]. Это касается и гладкого кита в Северной Атлантике, и гренландского кита в восточной части Арктики, и синего кита в субантарктических водах, и других.
С начала XVIII и до конца XIX века парусные китобойные суда добыли примерно 300 000 кашалотов. Дизельные моторы и пороховые гарпунные пушки позволили китобоям XX века повторить успех прошлых двух столетий за каких-то 60 лет, а потом удвоить это число всего за десятилетие в 1960-х. Если считать всех китов в совокупности, то XX век унес три миллиона их жизней[94].
В век освоения космоса люди придумывали все новые причины, оправдывающие это ненужное уже избиение. Корм для кошек и собак. Удобрения. Корм для пушных зверей на зверофермах. За XIX столетие люди выбили 60 миллионов американских бизонов и миллиарды странствующих голубей, однако в переводе на общий тоннаж этого массового истребления китовая бойня XX века может, несомненно, заткнуть их за пояс.
В 1946 году страны, занимающиеся китобойным промыслом, создали Международную китобойную комиссию, назначение которой состояло в том, чтобы защитить промышленную добычу китов от их чрезмерного истребления… в результате промышленной добычи. Внутренняя противоречивость цели вылилась практически в полную недееспособность этого органа. Обычные бюрократы, которых страны-участницы посылали на регулярные заседания комиссии, подолгу морочили друг другу головы «оценочными данными» о том, сколько китов они сами могут разрешить себе убить. Поскольку каждый из них хотел вытребовать себе долю побольше в общей квоте, то, чем больше оказывалась квота, тем, естественно, больше была и каждая доля.
Путаясь в сетях этого самообмана, члены комиссии состряпали вымученное понятие: «условная единица синего кита»[95]. В итоге страны голосовали за то, сколько кому достанется «единиц синего кита». При этом они постановили, что «единица синего кита» означает соответственно одного синего кита, либо двух финвалов, либо двух с половиной горбачей, либо шесть сейвалов. Эти совершенно иррациональные соотношения не были основаны ни на чем, кроме как на относительном содержании жира в одном мертвом ките. Не учитывались ни численность популяции каждого вида, ни скорость воспроизводства, ни то, как тяжело те или иные виды переносят массовый промысел. Не учитывалось и то, как продолжение охоты на самые многочисленные из оставшихся видов облегчит полное истребление наиболее редких из них. Ничто из этого в расчет не принималось. Так что в 1960-е годы чиновники Международной китобойной комиссии орудовали этой совершенно бессодержательной «единицей» подобно пьянице, который бездумно размахивает заряженным пистолетом, совершенно не понимая правил игры, в которую ввязался, и не сознавая ее последствий.
Вот лишь крохотный пример того, как люди с бесстрастными лицами выносили абсолютно произвольные решения, обрекающие на гибель тысячи китов, а может быть, и в три раза больше заявленного числа – этого мы никогда не узнаем. Привожу выдержку из отчета председателя от 1963 года:
На следующий антарктический сезон поступили заявки: 4000, 10 000 и 12 000 единиц синего кита… В итоге, по предложению представителя комиссии от Японии, поддержанного также представителем комиссии от СССР, предельно допустимым количеством принято 10 000 единиц синего кита. Решение поддержано семью голосами «за» при одном «против» и пяти воздержавшихся. Некоторые члены комиссии, собиравшиеся голосовать за 4000, отказались от своего намерения, поскольку три страны заявили, что при таком уровне промысла деятельность их китобойных флотов окажется нерентабельной. В случае если бы такое предложение было принято, это дало бы им возможность высказать свои возражения в пределах установленного законом 90-дневного срока. В таком случае квота снова вернулась бы к уровню 15 000 единиц синего кита.
В конце концов от глупой «единицы синего кита» все же отказались. Вместо этого каждая страна стала сама назначать себе, сколько китов какого вида можно убить: столько-то таких, столько-то других…
Не имея ни малейшего представления о клановой и семейной структуре популяций – словом, не зная о китах ровным счетом ничего, кроме того, как их убивать, члены комиссии «постановили», что североатлантические кашалоты – это одно «промысловое стадо», а в северной части Тихого океана таких «промысловых стад» два. Недолго думая, они провели на картах линии – здесь можно убивать столько-то, а здесь столько-то. И еще провели девять таких линий в Южном полушарии. Вот так кашалоты, поделенные своими врагами по всем морям, были отданы на полное промышленное истребление.