Роджер Пейн, стоящий у истоков многих открытий в биологии китов, однажды сказал: «Это как если бы разумные инопланетяне прилетели к нам из космоса, а мы, не сумев понять их языка, сварили бы их и съели»[106].
Жители Фарерских островов в Северной Атлантике ежегодно устраивают массовый загон гринд, который заканчивается бойней; после этого убитых гринд готовят и едят. В Тайдзи, в Японии, охотники ежегодно ловят и убивают сотни афалин, полосатых стенелл и серых дельфинов, белокрылых морских свиней и гринд. Загнав дельфинов на отмели, люди связывают их пучками за хвосты, цепляют к лодкам и волокут туда, где их будут забивать. Пока дельфинов тащат, они не всегда могут поднять голову к поверхности, чтобы вдохнуть, и многие тонут. По степени «гуманности» это примерно то же самое, что привязать кого-нибудь к бамперу грузовика.
Принятые в Японии правила забоя скота требуют, чтобы животное перед убийством было приведено в бессознательное состояние методами, которые «гарантированно минимизируют, насколько это возможно» любые страдания животного. Однако правила, применяемые к домашнему скоту, не относятся к китам и дельфинам: их добыча находится в ведении Агентства по рыболовству Японии, которое рассматривает этих животных исключительно как мешки с жиром, обладающие дыхалом. Сотрудники Агентства утверждают, что дельфины и киты конкурируют с человеком за пищу, а посему мы просто обязаны убивать и есть их – это всего лишь вопрос самозащиты. Прикрываясь таким оправданием, японцы торгуют дельфиньим мясом и живыми дельфинятами, продавая их в морские парки, океанариумы и дельфинарии как в Японии, так и в других странах. То есть так или иначе истинная причина всегда кроется в деньгах.
В действительности же киты помогают сохранению жизни в океане. Убивать их – значит убивать сам океан. Если оставить наконец китов в покое, это поможет океану нарастить воспроизводство рыбы и кальмаров, которые служат пищей и людям. Кашалоты ныряют на такую большую глубину, что выносят наверх многое, давно исчезнувшее из поверхностных слоев воды. Иногда перед тем, как нырнуть, они испражняются[107], вынося на поверхность накопленные на глубине соединения железа и другие вещества, возвращая их в освещаемые солнцем слои, где они питают одноклеточные организмы планктона. Эти плавучие клетки, усваивая питательные вещества, солнечный свет и диоксид углерода из воздуха, и создают зеленые океанические пастбища – первую ступень всей пищевой пирамиды Мирового океана. Собственно, все те летучие рыбы, которых мы встречали, и все те рыбы, которые охотились на них, и птицы, которые их хватали, – все они заполучали в состав собственных тел молекулы веществ, поднятых из глубин вечной ночи могучей силой Левиафана.
Если уж речь зашла о том, что киты и дельфины представляют какую-то угрозу человечеству, то стоит всерьез задаться вопросом: кто же кому угрожает и неужели только человеческие жизни и человеческие семьи имеют значение? Как писал Хэл Уайтхед, «если вы сравните относительный размер мозга, уровень самосознания, социальность и жизненное значение культуры, то китообразные окажутся… где-то между человекообразными обезьянами и человеком. Они полностью отвечают философскому определению личности»[108].
Левиафан, спермацетовый кит, кашалот – все это лишь ярлыки, закрывающие брешь в том месте, где живой мир сталкивается с очень несовершенным, еще только развивающимся эволюционным процессом, известным как человеческая эмпатия. Говоря по правде, нет такого названия, которое могло бы достойно отразить его величие. Не нуждаясь в обозначении на человеческом языке, это существо – с самой огромной в мире головой, самым объемным мозгом, исследующее мир самыми громкими звуками – ведет свое скрытое от посторонних глаз существование в полной самодостаточности, вдали от любых берегов, вне досягаемости для любых речей, заполняя дни общением с членами семьи и товарищами. Так было задолго до того, как первый человек произнес свое первое слово, и так оно остается по сию пору.
Уничтожение кита – чудовищный акт отрицания жизни и при этом лишь один из многих символов ненависти к миру, через которую до недавнего времени человек проявлял себя как биологический вид. Мы ввели в обиход бытовое название для косатки – «кит-убийца». Но едва ли оно подходит косаткам больше, чем нам самим. Сейчас мы научились ценить китов больше, чем когда-либо, и возможность увидеть их в природе приносит значительно больший доход, чем их уничтожение. В этом потакании нашему собственному эгоцентризму – самая верная надежда. Но даже если все человечество достигнет такой эмоциональной и интеллектуальной зрелости, чтобы полностью отказаться от всякого нанесения вреда китам, мы все равно рискуем потерять их в океане, заполненном пластиком, химикатами, рыболовными снастями и быстрыми, шумными, вооруженными опасными гребными винтами творениями наших изобретательных рук. Для китов, которым приходится конкурировать с вездесущим приматом за рыбу и кальмаров в море, настали трудные времена. Чем больше мы, люди, осваиваем мир, тем сильнее мы опустошаем его.
Разумеется, мы тоже много чего отдаем морю. Роджер Пейн, ученый, который сумел привлечь внимание людей к песням китов, вместе с коллегами годами обследовал разные моря, собирая образцы тканей китов со всех концов океана, чтобы найти ответы на вопросы, не дававшие ему покоя: могут ли стойкие токсичные химические вещества встраиваться в их организмы, и если да, то до какой степени и какой вред они причиняют. В 2019 году, выступая в программе радиостанции NPR «Живущие на Земле», Пейн объяснил, что пестициды и прочие ядохимикаты вымываются из почвы и «в конце концов попадают в океанскую воду, разведенные до очень слабых концентраций»[109]. Но уже на самой первой ступени океанической пищевой пирамиды крохотные одноклеточные скитальцы – диатомеи – начинают поглощать их, сохраняя в себе. Потом их поглощают мелкие организмы, питающиеся диатомеями. Эти организмы становятся добычей рыб и кальмаров. Их поедают рыбы и кальмары побольше, а тех, в свою очередь, заглатывают самые крупные хищники – тунцы и меч-рыбы, а также морские млекопитающие – дельфины и киты, поглощая вместе с ними и весь накопленный коктейль из токсинов в концентрированном виде, потому что, как объяснил Роберт, «жир способен накапливать множество ядов, поэтому токсины, попадающие в жир, достигают очень высоких концентраций»[110]. Киты вырастают крупнее даже самых больших рыб и живут дольше, а возможностей избавляться от этих вредных веществ у них совсем немного, так что со временем они накапливают значительно больше ядов, чем другие млекопитающие. Среди них и высокотоксичные полихлорированные бифенилы (ПХБ), которые широко применялись в производстве электрооборудования и, отличаясь исключительной устойчивостью к разложению, чрезвычайно распространились в природе, в том числе в живых организмах. Пестициды тоже по-прежнему в больших количествах попадают в водные системы с полей и садоводческих хозяйств. Ртуть – обычная примесь в составе угля – вместе с дымом от сгорающего растительного топлива попадает в воздух, а оттуда в воду и в ткани рыб. Изобретая все новые способы получить свет, пищу и тепло, мы отравили не только собственную жизнь, но и жизнь всех прочих существ на планете.
И все же у нас пока остались киты.
То, что Мэттиссон узнал о масштабах китобойного промысла в конце 1960-х годов, заставило его взглянуть на перспективы китов с крайним пессимизмом.
Все, что осталось от крупных китов, истребляется при всякой возможности, и нет сомнений, что мелкие киты продержатся достаточно долго, чтобы за это время последние из Левиафанов были уничтожены окончательно. Синий кит и так уже практически выбит полностью, а гладкие и горбатые киты весьма близки к этому[111].
С тех пор как Питер Мэттиссон написал эти слова, прошло еще полтора десятилетия, прежде чем коммерческий китобойный промысел в основном сошел на нет. И все же – да, сейчас он почти прекращен. И у Питера была возможность видеть, как на протяжении трех десятков лет численность горбачей и финвалов стала понемногу возрастать, а зыбкое положение синего кита понемногу укрепилось – по крайней мере, он пока уцелел. До сих пор, правда, синий кит все время уклонялся от встречи с Питером, хотя занимал одну из верхних строчек в списке его желаний. По просьбе Питера я помог ему устроить это свидание недалеко от побережья Калифорнии, где могучий Маттиссен, всегда заполняющий собой даже самое обширное пространство, встретился наконец с самым большим существом из всех, когда-либо живших на Земле. Повод был что ни на есть подходящий, хоть и запоздалый. А до чего он обрадовался бы, видя, как растет число горбатых китов, которые завели обыкновение летом проводить время прямо за линией прибоя напротив нашего пляжа, откуда хорошо видно, как они гоняют косяки рыбы, которым, в свою очередь, тоже дали наконец возможность понемногу восстанавливаться.
Так что же, выходит, Мэттиссон был неправ? И Мелвилл тоже, а до него – Ласепед? Нет, в свое время они не ошибались. А может, именно их предостережения прозвучали как раз вовремя. Может, они и спасли китов от нас. Только вот кто сумеет спасти нас, хотя бы отчасти, от нас самих?
Киты стали для нас первыми нефтяными скважинами, а гарпуны – первыми бурами. Китовый жир был источником энергии, он давал нам возможность освещать темноту и заставлял работать наши машины. Во времена Мелвилла появился другой источник энергии, на который одни люди начали посягать в ущерб другим. В наши дни нефтяные компании ловко «смазывают» правительства, подминая под себя океаны как свою собственность. Энергия по-прежнему достается нам путем грубого нарушения чужих прав владения. Ради нее мы меняем тепловой баланс Земли и кислотность океанов, затопляем побережья и усиливаем ураганы. Вопрос энергии всегда был вопросом морали. И борьба за энергию всегда поощряла аморальные действия. Пожалуй, вышло бы иронично, если б киты добились свободы, а мы погубили сами себя. Но пока конец этой истории остается неясным, и от нас зависит, каким он может стать. Истребление китов вплоть до почти полного их уничтожения наверняка привело к исчезновению значительной части их культуры. Невероятно печальный факт, и нам тяжело об этом слышать. Но есть и другая сторона, на которой нам стоит сосредоточить внимание: сейчас положение китов заметно улучшилось. И может статься, если мы поймем, как китам удалось пережить трудные времена, это поможет и нам самим пройти через непростые нынешние испытания.