ев вблизи афалин, я как будто подглядел миниатюру из жизни китообразных, наделенных эхолокацией. Вооружившись масками и трубками для ныряния, мы с исследовательницей Дениз Хёрзинг соскользнули в прозрачную воду морского участка глубиной около 10 метров, где четыре дельфина добывали рыбу, которая сидит на дне, полностью зарывшись в песок. Поводя головами вперед-назад прямо над поверхностью песка, дельфины чем-то напоминали живые миноискатели, прощупывающие морское дно. Я мог ясно слышать, как жужжат их сонары. Пару раз в минуту кто-нибудь из них вдруг нырял рылом в песок, выхватывая и жадно глотая рыбину, которую не могла спасти даже самая тщательная маскировка. Я наблюдал, как работает их похожий на рентген звуковой «миноискатель» – несомненно, самое совершенное охотничье оружие во всем океане. И пока они лениво плыли, без усилий собирая добычу, я откровенно восторгался этой их суперспособностью.
По словам Шейна, большинство китов направлялись куда-то сюда. Но сейчас, когда мы на месте, я ничего не слышу. Правда, прошел почти час с того момента, как киты ушли вниз, так что, возможно, они уже поднимаются.
«Ладно, тогда смотрите фонтаны».
Минута утекает за минутой.
И тут капитан Дэйв вдруг сообщает:
«Вон там! Выпускает фонтан!»
Размеры кита впечатляют даже Шейна.
«Только подумать, какие изменения пришлось видеть киту такой величины», – размышляет он вслух.
Спустя еще несколько минут, заново насытив кровь кислородом, грандиозная самка выгибает спину горбом, вздымает хвост – и исчезает.
«Я точно знаю этого кита, – уверенно говорит Шейн. Задумывается, пробегая по своему мысленному каталогу хвостов кашалотов: – Я только пока не совсем уверен».
Тем временем, повертев шест с гидрофоном, мы обнаруживаем трех китов далеко-далеко внизу. Шейн жестами показывает, как они движутся, расходясь под 45 градусов друг от друга. Они прокладывают путь в трехмерной толще океана, а мы болтаемся здесь, наверху, застрявшие в плоскости морской равнины.
Двигаясь в их сторону, мы попадаем в полосу крутых волн, и всякий раз, когда мы налетаем на очередную волну, нас окатывает брызгами – я тут же вымокаю с ног до головы. Но вода довольно теплая, так что под изнуряющим полуденным солнцем это даже приятно.
Мимо проносятся три бурые олуши и две качурки.
Два кита всплывают вместе перед нами, выбрасывают белые флаги фонтанов. А потом отдыхают бок о бок.
Шейн указывает на главную особенность того, чему мы являемся свидетелями:
«В огромном океане держаться друг рядом с другом – это нечто совершенно незаурядное».
В самом деле, в почти бесконечном трехмерном пространстве океана – даже в четырехмерном, если добавить время, то есть все те годы, пока киты плавают, – «их выбор – быть рядом друг с другом». В этом-то и кроется самая суть: решение быть рядом требует особых усилий и настойчивости; оно осознанно и произвольно, оно основано на непрестанном стремлении и старании. И на чувствах.
Когда эти двое вместе поднимают хвосты и соскальзывают в глубину, между ними начинается обмен кодами.
«Один плюс один плюс три», – стенографирует их «переговоры» Шейн. То есть «раз, два, ча-ча-ча».
Значит, киты – из большого клана. Но это позволяет исключить лишь горстку семей, входящих в меньший клан. То есть они могут быть кем угодно из всего большого клана, насчитывающего добрых полторы дюжины семей.
В 11:05 снова показывается первый кит, которого мы видели утром. Взрослая самка, она заваливается на бок и описывает небольшой полукруг, а когда она выставляет на поверхность хвост, мы видим на одной из лопастей ту же характерную выемку, которую приметили раньше. Но мы все еще не можем ее опознать.
Шейн считает, что ее маневр – поворот на пол-окружности – означает, что она слушает китов, находящихся внизу, то есть ориентируется на них.
Она выгибается, заныривая на небольшую глубину (не задирая хвоста), и делает под водой рывок метров на двести. Когда она снова показывается на поверхности, рядом с ней мы видим еще одного кита. Значит, Шейн угадал правильно.
«Нашла своего родственника», – говорит капитан Дэйв.
«Да кто же они, эти киты?» – продолжает мучиться Шейн. Похоже, вопрос уже совсем извел его.
Еще через несколько минут они поднимают хвосты и уходят на глубину – как всегда грациозно и профессионально, словно постигшие дзен в искусстве жизни.
Изучив сделанные снимки, Шейн через некоторое время делает вывод, что мы все утро ходим по пятам за семьей «L». Тайна раскрыта.
Но час спустя добавляется новая тайна, когда выясняется, что Шейн вроде бы слышит какую-то другую семью к северу от нас.
Я тоже улавливаю щелчки этих новых китов, но они едва различимы; мне приходится сосредоточиваться изо всех сил, чтобы выделить их из мешанины прочих звуков – плеска волн, высоких свистов дельфинов, отдаленного рокота судовых двигателей и визга рыбацких моторов.
И вот мы покидаем семью, за которой следовали до сих пор, и предпринимаем попытку отыскать и опознать китов, которых услышали только что.
Я вдруг снова начинаю думать о том, до чего огромен океан. Он достаточно велик, чтобы разные странствующие группы китов могли выбирать – стремиться им друг к другу или друг друга избегать. И в то же время океан мал… Достаточно мал, чтобы киты, преодолевающие пути в тысячи километров, могли проводить время здесь, вместе, и при этом знать, кто есть кто вокруг них. А еще океан, который порой кажется человеку таким суровым, пустым и коварным, снова предстает перед нами средоточием жизни.
Проходит всего несколько минут – и перед нами выныривает кит. Выпускает фонтан, дышит, раскуривает свою ежечасную трубку мира.
Мы медленно приближаемся к нему.
Оказывается, он здесь не один. Мать, а с ней подросший детеныш пяти или шести лет. Они держатся так близко, что иногда касаются один другого, и дышат в такт.
Друг для друга они означают все. Они ныряют: мать – вертикально вниз, подняв хвост, а китенок лишь выгибает спину и тоже скрывается из виду.
Шейн включает наушники, следя за их звуковым общением.
«Мама разговаривает с маленьким».
Я слышу, как щелчки коды стихают, сменяясь эхолокационными сигналами, когда самка переходит в охотничий режим.
Слова «мама разговаривает с маленьким» продолжают вертеться у меня в голове. Хотел бы я знать, что киты говорили друг другу, когда их били гарпунами по всем океанам, в те дни, когда целые семьи гибли полностью или когда от них оставались лишь несколько подранков и обреченных на смерть сирот. То же самое сейчас происходит со слонами. И с жирафами. Со львами, носорогами, орангутанами… Мы, люди, меняем условия жизни почти всех существ на планете, причем зачастую так быстро, что слишком многие виды не могут этого выдержать. Мы сводим леса, вызываем таяние ледников, распахиваем луга и степи, провоцируем масштабные пожары, осушаем реки, губим коралловые рифы – одним словом, уничтожаем среды обитания вместе с теми, кто их населяет, – и из-за этого численность диких животных меньше, чем когда бы то ни было, и повсеместно продолжает уменьшаться. Мне кажется, что вывод ужасен: человеческий вид сам сделал так, что оказался несовместим с остальной жизнью на Земле.
На планете, где киты разговаривают со своими детьми, мы могли бы обходиться и с самими собой, и со всеми остальными существами в мире гораздо лучше. Мы – единственный вид, создающий проблемы глобального масштаба. Хорошо бы на свете был еще какой-нибудь вид, который мог бы их решить. Киты умеют различать друг друга, потому что разные их группы по-разному научились отвечать на вопрос: «Как нам жить там, где мы живем, наилучшим образом?» Так почему мы сами не задаемся таким вопросом?
И если они все погибнут, что это будет значить для нас? Станем ли мы скучать по ним? Или случится то, что пугает меня сильнее всего, – для большинства людей их исчезновение будет значить меньше, чем внезапно погасший свет? Отсутствие света люди заметят. А отсутствие китов?
И все же жизнь пока существует, и чуть-чуть времени еще есть. И есть много людей, которым не все равно. И благодаря этим людям, стоящим на своем, в мире по-прежнему остаются киты. И немного диких уголков, не изуродованных человеком. Впрочем, отчасти это и есть свойство жизни – существование на грани, при неравных шансах. И, возможно, борьба за ее сохранение и должна быть непростой.
Шейн снова оглядывает океан.
«Всегда так радостно видеть незнакомых китов», – говорит он, но его голос дает понять, что он чего-то недоговаривает. Через пару мгновений он добавляет: «Но и разочарование тоже есть. Мне бы очень хотелось увидеть Фингерс и Диджит из "Семерки". Но это не они».
Именно с семьей «Семерка» он провел больше всего времени, так что эти кашалоты стали самыми изученными в мире. Шейн умолкает на некоторое время.
«Похоже на то, что это первый год, когда мы не видим никого из "Семерки", – говорит он потом. – Ни Пинчи, ни Фингерс. Печально».
Он поворачивается ко мне.
«Странный он, нынешний год. Погода странная. И киты ведут себя необычно. Многие из тех кашалотов, которых мы сейчас видим, не попадались нам уже долгое время. Семью "L" мы не встречали лет десять, а на этой неделе наблюдали их уже дважды. Семью "T" видим впервые за семь лет. И мне хочется спросить их: "Чем вы занимались? Я вот защитил диссертацию, у меня родились двое детей. А где были вы?"»
Шейн размышляет вслух, не означает ли прибытие новых китов то, что старые знакомцы ушли из этих мест. А то и вовсе сгинули.
Они способны преодолеть 80 километров всего за один день; за пять лет они могли побывать практически где угодно. Могли оставаться поблизости, у Гренады, – или проделать путь через Атлантику к берегам Африки. Вдруг они ищут хорошо знакомый им океан, где они знают, как жить? Или просто пытаются вернуться в привычное место, потому что погода ведет себя странно?
«Когда я давал имена этим китам, я надеялся, что буду наблюдать за ними всю жизнь, пока работаю. Я предполагал, что Тамб и Энигма останутся здесь всегда, пока я сам выхожу в это море. Что мы будем возвращаться вновь и вновь и встречать знакомых китов. Каждый год для нас самая большая радость – снова видеть китов, с которыми расстались в прошлом сезоне. Скажем, снова встретить семью "R" и узнать, как Рэп, Райот и Рита продержались с тех пор, как мы расстались с ними. Ну а сейчас приходится признать, что я, скорее всего, их не увижу», – говорит он, бросая на меня быстрый взгляд.