СемьиГлава одиннадцатая
Мотор остановлен, и мы просто дрейфуем в лодке, между делом перекусывая. Снова вегетарианские сэндвичи, а в придачу к ним – куча сахарного печенья, неведомо как попавшего в наши обеденные припасы. Сегодняшний день – самый жаркий за все это время; солнце полыхает, заливая все вокруг слепящим светом. Нам в первый раз не хватило питьевой воды. Придется либо терпеть, либо вскрывать аварийный запас. Но киты сегодня были так невероятно щедры к нам, что мы вполне готовы примириться с легкой жаждой.
Море лениво ворочается под нами, мягко перекатываясь, словно массируя днище лодки легкими движениями вверх-вниз, негромко нашептывая что-то на своем морском языке. Но в этих абсолютно физических проявлениях море само кажется живым – оно как будто ищет контакта с нами под яростным солнцем, прожигающим свой дневной путь по небосклону. Как будто физика – это только начало общения. Медленное ритмичное покачивание отражается в прерывистом дыхании полуденного бриза. Куда ни глянь – все это разные уровни, разные слои существования.
Проходит какое-то время, которого я не замечаю, и чуть более чем в полутора километрах от нас на поверхность выныривает кит, выдыхая белый наклонный фонтан. Я уже не вздрагиваю от неожиданности; я начинаю нутром чувствовать ритмы океана, включая и размеренный ритм китов, которые, по крайней мере, всегда держат данные обещания.
Разумеется, наши камеры не дремлют и аккуратно фиксируют высоко поднятый хвост кашалота, когда он возобновляет глубинные изыскания.
«Этого мы сегодня еще не видели», – замечает Шейн.
Море как будто взрывается: молодой кит, которого мы наблюдали час назад вместе с матерью, два раза подряд выпрыгивает из воды, всей массой обрушиваясь на бок и вздымая белые стены брызг. От третьего прыжка спиной вниз вода под китом расходится воронкой, в которую он падает с грохотом.
Шейну не терпится увидеть, кого вызовет из глубины поднятый молодым китом шум. Когда еще один кашалот выныривает на поверхность на расстоянии меньше полукилометра, детеныш тут же устремляется к нему и остается рядом.
Значит, снова три кита: тот, который несколько минут назад занырнул, молодой любитель прыжков – и вот теперь взрослый, только что присоединившийся к детенышу. Всех их удерживает на орбитах друг друга сила эмоционального притяжения.
Молодой и взрослый киты держатся так близко, что наверняка касаются один другого. Детеныш подныривает под соски взрослой самки, подтверждая, что это кормящая мать – чья бы то ни было. Итого за сегодняшний день, по моим подсчетам, мы видели восемь китов. Но про многих мы все еще не знаем точно, кто они такие.
Подышав немного общим с нами свежим морским воздухом, киты выгибают спины, снова уходя на глубину. Мать высоко воздевает хвост, делая это с необычайной грацией. Детеныш просто горбится в неглубоком нырке. Он словно пытается повторять за матерью, но ясно, что сегодня он еще не сможет последовать за ней.
Кашалоты движутся против ветра. А ветер тем временем раздувает еще более крутые волны, так что мы отказываемся от мысли следовать за китами через эту маслобойку. Мы перемещаемся на пять километров к северу. Там мы делаем остановку, чтобы послушать, – и пожалуйста, опять киты! Иногда дни проходят за днями без единого щелчка. А иногда их можно различить везде, куда бы ты ни направился.
«У нас тут сегодня прямо-таки китовый суп!» – радуется Шейн.
Менее чем в километре от нас два кита выныривают совсем близко друг от друга. И примерно на том же расстоянии к северо-востоку показывается третий.
«На сегодня уже получается десять взрослых и еще детеныш!» – дает отчет Шейн.
Я прилежно записываю эти данные. Сам я едва ли могу сосчитать встреченных кашалотов или отследить их перемещения, потому что редко когда понимаю, кого именно вижу и не попадался ли он нам сегодня.
Всплывшие киты заныривают с разницей в считаные мгновения. Я изо всех сил стараюсь приметить характерные отметины на их хвостах или шрамы на теле, чтобы сделать фотографии, которые пригодятся для определения.
«Прекрасно, – заявляет Шейн. – Я все еще не знаю, что это за киты, но хвосты у них великолепные, прямо секси».
Пусть недолго, но я нахожусь там, где мне лучше всего: среди этих живых носителей великой мощи, которые пришли в мир задолго для меня и, возможно, переживут нас всех. За время наших встреч вся их красота и вся правда о них поразили меня до глубины души, вызвав в ней болезненный очистительный отклик. На краткий промежуток времени они словно разбудили меня, я чувствую себя в этом мире как дома.
Чуть позже неподалеку от нас два кита, которых мы видели ранее, выныривают на расстоянии около километра друг от друга. Один начинает двигаться в сторону другого, но останавливается. Возможная причина – две приближающиеся лодки с туристами, прибывшими посмотреть на кашалотов, и еще одна с дайверами.
Последняя лодка сбрасывает на пути кита несколько человек с масками и трубками для ныряния. Кит медлит, словно обдумывая ситуацию, а потом меняет курс. Для грозных Левиафанов, якобы пожирающих людей, кашалоты на удивление робкие создания.
Еще в те времена, когда всех занимал вопрос, не могут ли кашалоты в самом деле заглотить человека как большого кальмара, Хэл Уайтхед стал, вероятно, первым из тех, кто добровольно окунулся в воду среди группы этих китов. Вот что он потом написал: «Киты зависли неподвижно, как живые памятники. ‹…› Я медленно приблизился к ним. ‹…› Два кита скользнули ко мне. По мере того как они приближались, один легонько коснулся другого плавником. Искал поддержки?»[118]
Как выяснилось, кашалотам редко по душе человеческое общество.
«А вот Скар тянулась к людям, – отмечает Шейн. – Но это было свойство ее личности. Она, знаете, очень общительная».
Как обладатели личностной индивидуальности, киты поступают так, как решают сами.
«Иногда мне кажется, что детенышам скучно, когда взрослые киты хотят передохнуть, – делится своими наблюдениями Шейн. – Когда Иона была еще совсем маленькой, она все время приставала к отдыхающим взрослым, как будто тормошила их: "Проснитесь, проснитесь". А потом подплывала к нашей лодке, вроде как интересуясь: "А чем это вы, ребята, здесь занимаетесь?" Киты воспринимают друг друга как отдельные личности. А значит, и мы должны относиться к ним точно так же».
Можно думать о них как о племенах других существ с другим разумом, живущих другой жизнью, – но на той же самой планете. Конечно, они иные. Но, в сущности, различия не так уж сильны. Все они что-то значат друг для друга, а следовательно, и их жизни что-то значат для них.
И, вероятно, это должно что-то значить для нас.
Большой темный кит показывается на поверхности. А неподалеку от него – китенок среднего размера. Время от времени они заныривают на небольшую глубину, переговариваясь друг с другом. А потом устраиваются отдыхать рядышком, как две встретившиеся в море лодки, вставшие борт к борту. Легко вообразить себе, как мать смотрит на детеныша, а он смотрит на нее и они укрепляют этими молчаливыми взглядами узы, которые ежечасно подтверждают своим сближением и озвучивают кодами при встрече и расставании – кодами, которые передаются, как ключи, от одного поколения другому в каждой семье, от старших китов к младшим.
Мы медленно сокращаем расстояние между нами и этой парочкой, пока не оказываемся вплотную рядом с ней – так близко, что чувствуем дыхание китов. Еще чуть-чуть – и мы могли бы коснуться их морщинистой, влажно блестящей кожи.
Киты разом уходят под воду. Но неглубоко, так что мы ясно видим их.
Они поднимаются ровно под кончиком шестиметрового шеста, который держит в руках Шейн. Происходящее так похоже на стародавнюю охоту с гарпуном, что нам всем становится не по себе.
Но на конце шеста нет острого стального наконечника. Скорее, это своего рода вопрос на палочке: «Кто ты?» Получить ответ Шейн намеревается с помощью электронного устройства на присосках, размером примерно с ладонь, которое на протяжении следующих шести часов будет создавать трехмерную визуализацию всех перемещений кита в толще океана. Конечно, это не более чем мимолетный взгляд на жизнь Левиафана, но даже он представляет собой нечто доселе небывалое.
Когда взрослая самка кашалота снова всплывает и вода расходится вокруг ее темной спины, Шейн припечатывает электронный датчик к ее коже. Самка кашалота лишь слегка вздрагивает, не меняя ни направления, ни скорости движения. Должно быть, примерно то же она чувствует, когда к ней прицепляется ремора – рыба с присоской на голове, частенько сопровождающая крупных рыб и китов. Ощущение знакомое, не вызывающее тревоги. После короткого неглубокого погружения киты снова всплывают, и мы видим, что присоски с датчиком отлично держатся. Устройство стоимостью в 10 000 долларов запрограммировано так, чтобы сегодня ровно в шесть пополудни открепиться и остаться на поверхности моря, посылая нам сигнал с координатами. Утром мы его подберем.
Еще 10 минут – и киты уходят вниз. А на поверхность поднимаются три других.
Судя по гидрофону, киты продолжают издавать щелчки в самых разных направлениях от нас. Вчера мы весь день следовали за ними на юг. А сегодня они весь день движутся на север. Прибавить сюда еще расстояния, которые они проходят между нырками. В итоге они увели нас далеко от того места, где мы впервые их встретили.
Сизо-голубое гладкое море сверкает приглушенным блеском. Океан – вечный, ежеминутно меняющийся, и киты с их ритмом и масштабом словно нарочно помещены в него, чтобы отразить огромность и величие всего, что было в прошлом и есть в настоящем. Время, наверное, продолжает течь, но я чувствую себя подвешенным в неподвижности одного бесконечного вибрирующего мгновения. Мне кажется, что киты научили меня чему-то очень важному, касающемуся жизни.
Вот один кит прекращает охоту, а за ним в течение нескольких минут выключают сонары и остальные. Дальше – путь вверх.