Мужчина по имени Маноло, который принес наш завтрак, энергично отгоняет «чикос» с помощью бутылки-опрыскивателя. Этот трюк знаком попугаям, они воспринимают его вполне спокойно. У Маноло есть и другие дела; а у «чикос», отдыхающих после гнездового сезона, хватает и времени, и терпения. Одно свойство их характера совершенно зачаровывает меня: какие они одновременно ручные и дикие, изгои и баловни! Они живут на свете уже давно и явно благоденствуют.
Следом за ними прибывает и двадцатичетырехлетняя Чучуи. Ее алую головку украшают несколько зеленых перьев, а крылья у нее скорее бирюзового оттенка, а не синего, как у большинства других красных ара.
Я встаю с места и спрашиваю у Габи, не принести ли ей чего-нибудь. Стоит ей обернуться, чтобы ответить, как Иносенсио обрушивается на тарелку малышки Мадилу. Габи вскакивает, машет руками, а потом, закатывая глаза, поясняет:
«Видите, Иносенсио специально нацелился на нее, потому что она маленькая! Да еще блинчики! Он сам не свой от блинчиков. Так и будет вертеться вокруг, пока не стащит хоть один. Табаско в этом смысле не такой нахальный. А уж Иносенсио своего не упустит».
Как бы хорошо Мандилу ни знала «чикос», они все же сумели ее напугать. Неудивительно – по сравнению с ней они просто огромные. И такие шустрые! Кроме того, они бесцеремонно попрали ее чувство собственности.
«Это же был мой блинчик», – доказывает она, заливаясь слезами.
Я объясняю ей ситуацию на ее собственном примере: вот она видит блинчик на тарелке, которую поставили перед ней, и берет его себе. Точно так же поступил и попугай. Ты захотела блинчик – и взяла; он захотел – и тоже взял. К моему удивлению, Мандилу это объяснение вполне удовлетворяет.
«Ничего страшного, – говорю я, – возьми себе другой».
Я приехал сюда специально ради горстки этих роскошно огромных и красочных длиннохвостых птиц, населяющих Центральную и Южную Америку, – попугаев ара. И здесь я должен подчеркнуть, что они бывают очень разными. Красный ара, которого еще иногда называют макао, – лишь один из них; всего же их полторы дюжины видов. Самый крупный, около метра в длину и 1,2 метра в размахе крыльев, – гиацинтовый ара, обитающий на обширных заболоченных территориях вроде низменности Пантанал в Бразилии. Наши разбойники – похитители блинчиков красные ара – лишь немногим меньше.
Ара принадлежат к числу примерно 350 существующих в мире видов попугаев. Часть из них называют просто «попугаями», а некоторым группам люди дали особые названия: «амазоны», «попугайчики», «лорикеты», «неразлучники», «аратинги», «какаду», «кореллы» и пр. Они образуют современную веточку на кустистом эволюционном древе птиц, уходящем корнями в глубокую древность. Потомки рептилий, давшие начало и птицам, и млекопитающим, разошлись около 300 миллионов лет назад[120]. Одна ветвь эволюционировала в динозавров, а потом в птиц. Млекопитающие ведут свое происхождение вовсе не от птиц, и их едва ли можно считать более эволюционно продвинутой группой. У нас древние общие предки, благодаря которым мы обладаем рядом сходных признаков; однако становление наше шло разными путями, а потому и различий между нами тоже хватает. Птицы, некоторых из которых мы называем попугаями, вихрем сорвались в полет более 100 миллионов лет назад. И, как и все живые существа на свете, они продолжают эволюционировать.
Попугаи в основном питаются сочными плодами, орехами и семенами. Большинство из них не едят насекомых, что довольно странно для птиц. Впрочем, у попугаев вообще много необычных особенностей, включая и пылкую любовь к нашим завтракам.
По словам Габи, «если вы предложите им дикие плоды, которые растут в лесу, они воспримут это как насмешку. Вроде "Эй, такое мы и сами можем добыть в любой момент". И просто выкинут их. Нет, им подавай хлеб».
Табаско с шумом приземляется на покинутое Доном сиденье и утаскивает из корзинки кусок кекса. Никто не обижен, так что нас с Табаско все устраивает. Он усаживается на перила и катает языком шарики теста. А я думаю про себя: «Ну что ж, хлебом они здесь вполне обеспечены».
Дон спрашивает: «Ты никогда не трогал язык попугая? Он на ощупь мягкий, как будто кожаный и совершенно сухой. Очень любопытный орган, и попугаи вовсю пользуются им, познавая мир».
Дома у нас с женой много лет жил зеленощекий попугай-которра – небольшая птица по имени Роузбад с бескомпромиссным характером; она частенько пробовала еду с наших тарелок, касаясь ее клювом. Если результаты этой первой стадии осмотра казались ей удовлетворительными, она переходила к следующей, пробуя уже языком.
Габи говорит, что Табаско особенно интересуется едой белых людей. Соображает, что, раз вы «бледнолицый», – а почти все туристы здесь белые – вы наверняка испугаетесь его, и он сможет безнаказанно хозяйничать у вас на столе и таскать вашу еду. «Табаско знает, что люди со смуглой кожей давно раскусили его фокусы».
У многих попугаев оперение в основе своей зеленого цвета. И в этом есть логика. А огромные ара – почти сплошь броские кляксы экстравагантно ярких красок, каждый словно полный тропических плодов летучий рог изобилия. И это кажется скорее нелепым, чем логичным. В окраске красных ара нет ни капли благоразумной сдержанности. Голова у них алая, крылья и длинный струящийся хвост – синего, сине-зеленого и красного цвета, а их самая характерная примета – наброшенная на плечи ярко-желтая «шаль». Откуда взялось такое цветовое буйство? Для чего птицы приобрели это все? Мне не дает покоя чисто человеческий вопрос: видят ли птицы красоту в своем оперении, слышат ли они ее в своих песнях? И почему это изобилие кажется прекрасным нам, если оно должно покорять вовсе не нас?
Очевидно, что песни, предназначенные не для наших ушей, и наряды, предназначенные не для наших глаз, не могут казаться красивыми только нам одним. Но если мы разделяем восприятие красоты с другими существами, тогда правда ли, что наш мир исполнен красоты для всех, кто его населяет? И может ли быть иначе?
Здесь, где прекрасное окружает нас со всех сторон, эти вопросы никак нельзя обойти стороной, однако отыскать ответы на них не так-то просто. Но я вовсе не намерен отказываться от поисков. Просто размышления обо всем этом наверняка потребуют немалого времени, и подступаться к одолевающим меня вопросам, скорее всего, придется исподволь.
Первый партнер Чучуи (ей было тогда десять лет от роду) оказался совершенно диким попугаем, не из числа «чикос». А потом у нее появился Иносенсио. Прежде чем стать парой, и Чучуи, и Иносенсио расстались со своими бывшими. Имея разницу в возрасте в один год, они росли не вместе – в противном случае они, скорее всего, воспринимали бы друг друга как брат и сестра и не стали бы вступать в брачные отношения. Чучуи и Иносенсио гнездились неподалеку от лесной гостиницы, но потом, пару лет назад, их согнала с гнездового участка другая пара, помоложе.
«Чикос» помогли ученым понять, каких поразительных пределов достигает индивидуальность этих попугаев, насколько каждый из них наделен личными особенностями характера. Например, Ассенсио, представитель вида зеленокрылых ара, так обожает особый рождественский кулич под названием паннетоне, что Дон однажды решил спрятать коробку с ним под покрывалом кровати, когда ему пришлось отлучиться со станции на несколько часов. И, вероятно, вы уже догадались, чем кончилось дело.
«Когда мы вернулись, весь дом был перевернут вверх дном. Но паннетоне он нашел и разодрал коробку в клочья».
«Они все-все знают», – добавляет Габи.
Попугаев иногда называют «людьми в мире птиц»[121]. Нет, не из намерения их обидеть, а просто из-за сходства генетических особенностей, которые наделяют и людей, и попугаев долгой жизнью и разумом. У попугаев головной мозг и его ствол довольно велики относительно размеров тела – примерно в том же соотношении, что и у приматов[122]. И из научных данных, да и просто из наблюдений за поведением попугаев хорошо видно, что по степени разумности они не уступают обезьянам, населяющим те же самые леса.
Scala naturae, «лестница природы», – древняя концепция, отражающая слишком уж человеческий подход к представлениям о естественной иерархии материи и живых существ. Она зародилась во времена древнегреческих философов (Платона, Аристотеля и пр.) и в дальнейшем получила развитие в рамках христианской доктрины, превратившись в очень удобное (для нас) и совершенно катастрофическое (для остальных представителей живого мира) заключение, что базальное положение в этой системе занимают камни, затем следуют растения, потом растения получше, с красивыми цветками, за низшими животными следуют более развитые, и, наконец, вершину лестницы занимает кто? Правильно, человек. Этот якобы естественный порядок вещей считался незыблемым на протяжении тысячелетий.
Положение стало меняться только с появлением современной науки, основы которой начали зарождаться в конце XVIII – середине XIX века. Астрономы, вооружившись телескопами, обнаружили свидетельства глубокой древности происходящих во вселенной процессов. Геология продемонстрировала, что Земля и жизнь на ней в прошлом сильно отличались от тех, какими мы знаем их в наше время. Изучение эволюции показало, что в природе живые организмы изменяются примерно тем же способом, каким возникают новые сорта и породы, выводимые земледельцами и животноводами. Все эти революционные пути познания окружающего мира привели нас к совершенно иным выводам, которые полностью изменили наше восприятие того, кто мы есть и где находимся. Стало очевидно, что и до нас была длительная история, что мы – вовсе не центр мироздания и не вершина творения. Стоит ли говорить, что открытия ужаснули человечество и многие люди до сих пор напуганы.
Из этого возникают две существенные проблемы. Одна из них заключается в том, что большинство людей, особенно носителей западной культуры, усвоили понятие «лестницы природы» на бессознательном уровне, впитав ее вместе с нашими традициями, нашей историей и заложенным в саму нашу культуру неуважением к миру. Многие так и продолжают считать, что мы – вершина, совершенство, высшая цель и достижение вселенной. Соответственно, они полагают, что остальной мир создан для нас, и мы можем распоряжаться им по собственному желанию в полной безнаказанности, не неся за свои действия никакой ответственности. И вторая проблема: мы привыкли думать, что чем больше другие существа похожи на нас, тем они лучше. Нам чрезвычайно нелегко признать, что когнитивные способности ворона, попугая или дельфина, не говоря уже (хотя и стоило бы) об осьминогах и некоторых рыбах, ничуть не уступают таковым большинства приматов. Мы забываем о том, что все живое на Земле проделало не меньший эволюционный путь, чем мы сами. А многие существа – гораздо более долгий.