и у нас тоже?
А как же красота, на которую так щедры растения? Как подчеркнул Ричард Прам, чтобы цветок служил своему назначению, он должен как-то входить в соответствие с нервной системой животного, которое будет его опылять, и это животное должно воспринимать цветок как аттрактант, как нечто привлекательное[233]. Вовсе не случайность, что цветки выглядят красиво, а корни – нет. Однако же люди – не опылители, и сигналы, которые посылают цветы, не должны быть значимы для нас. Так почему же мы все-таки находим цветы куда более привлекательными, чем корни или стебли?
Антропоцентрическая идея, будто бы чувство прекрасного – это исключительно человеческое свойство, долгое время не давала людям понять, что эстетические способности, как и все остальное в живой природе, тоже сформировались не сразу.
«Многие животные, – отмечает Прам, – обладают общим с человеком эстетическим восприятием». Песни птиц задуманы быть красивыми, и мы воспринимаем их именно как красивые. По меткому наблюдению того же Прама, «это не случайность, что песни птиц обычно считаются красивыми, а их тревожные крики – отнюдь нет»[234].
Никакие особенности строения сенсорных систем человека не подкрепляют идею, будто бы люди – единственные в мире обладатели эстетического чувства. На самом деле наши органы чувств далеко не так уж совершенны в сравнении со зрением, слухом, обонянием и другими сенсорными способностями многих других видов. Есть немало животных, которые видят мир гораздо ярче, детальнее и красочнее, чем мы со своими несовершенными человеческими глазами.
Мир переполнен красотой, недоступной человеческим органам чувств. Люди видят свет и воспринимают цвета только в узкой центральной части электромагнитного спектра с частотами волн от 400 до 700 нанометров. Все, что выше и ниже этих пределов, остается невидимым – для нас. Разные животные видят в инфракрасном спектре, выше 700 нанометров. Многие птицы видят в волновом диапазоне ниже 400 – в ультрафиолетовой части спектра, которую наше зрение тоже не воспринимает[235]. Их перья флуоресцируют цветами, недоступными ни нашим глазам, ни нашему разуму. Нам может казаться, что самцы и самки какого-нибудь вида выглядят одинаково; но для них самих они различаются очень сильно. Мы можем восхищаться экстравагантной окраской некоторых птиц, а друг для друга они прямо-таки лучатся ослепительным сиянием. Они видят друг в друге много такого, чего мы никак не можем увидеть. И это, пожалуй, справедливо; ведь и люди видят друг в друге то, что недоступно птицам. Но для тех, кто способен видеть ультрафиолет, цветки и даже листья, которые выглядят для нас сплошной зеленой массой, окрашены куда более разнообразно. Многие растения приобрели цветки, части которых поглощают или отражают ультрафиолетовый свет, образуя узоры в виде «колец, глазков или лучей», как писал в журнале The New York Times Magazine Феррис Джабр[236]. Существам со зрением вроде нашего такие украшения не видны, но «для многих опылителей это своего рода сигнальные огни, не дающие ошибиться».
Таким образом, нам просто недостает физического оснащения, чтобы воспринимать красоту растений, птиц и других живых организмов во всех ее измерениях. Многие их декоративные причуды невидимы для нас, ведь мы и не являемся их, так сказать, целевой аудиторией. И все же, когда современные технологии впервые открывают человеческому глазу великолепие этих ультрафиолетовых узоров, мы не можем удержаться, чтобы не ахнуть.
Теперь давайте заглянем глубже. Примеры проявлений телесной красоты, возникшей в результате длительного отбора брачных партнеров, весьма убедительны, и их хватает с избытком. Но чем объяснить, что в то же время для нас так притягателен лунный свет, или звездное небо, или благодатная тишина священной рощи? Брачная песня гагары завораживающе прекрасна, но не менее красив и метеоритный дождь. Мы видим невыразимую красоту в таких вещах, которым нет дела до нашего внимания и внимание к которым не несет нам никакой выгоды. Пусть луна пробуждает в нас романтические чувства, но на самой луне это никак не сказывается. Красоту оперения самцов можно объяснить предпочтениями разборчивых самок, но существование даже прекраснейших птиц не объясняет, почему нас так берут за душу роскошные краски заката.
Как самец, борющийся за благосклонность самки, так и цветок более всего озабочен вопросами размножения: он борется за внимание опылителя. Но ведь мы никогда не были опылителями! Наше восхищение видом и ароматом цветков не имеет никакой функциональной значимости, однако мы так ценим великолепие красочных венчиков и сладость их запаха, что постоянно используем их для выражения наших самых сильных эмоций, связанных с любовью или утратой. Возможно, на нас как-то действует атмосфера сексуальности, царящая в цветочных магазинах. Но ведь и бабочек мы тоже считаем красивыми, и многое другое, что не приносит нам никакой пользы. Как же объяснить и охватить все, что мы находим прекрасным, – и все прекрасное, что находит нас?
За всем этим стоит нечто куда большее, чем любование не нам предназначенными сексуальными приманками других видов. Заснеженные горные пики, синева неба и морских горизонтов, сверкание речной воды, прожилки на камне… Мир являет нам множество разновидностей красоты, не имеющей никакого отношения к сексуальности и услаждающей все наши органы чувств бесконечностью своих проявлений.
Для чего все это?
Хлорофилл – молекулы в клетках растений, с помощью которых они усваивают энергию света, – поглощает красные и синие световые волны, отражая зеленые. Лишь в силу этого стечения обстоятельств растения выглядят зелеными. Однако для многих людей зеленый – самый приятный из всех цветов. Наше тело и наш разум отзываются на основной цвет живого мира чувством покоя и умиротворения. А некоторые люди находят самым успокаивающим голубой – цвет неба и большой открытой воды. Различные исследования не раз подтверждали, что зеленый и голубой «ассоциируются с пониженной тревожностью и ощущением покоя и комфорта»[237]. Цвета эти отнюдь не редки, они наиболее распространены в породившем нас мире. А некоторые из самых успокаивающих и приятных звуков – шум водного потока, перестук дождевых капель, гул прибоя, шелест листвы на ветру – наиболее распространенное звуковое оформление обычных явлений физического мира.
Все эти доказательства подводят меня к очевидному, но ошеломляющему выводу: мир кажется живым существам прекрасным для того, чтобы им нравилось жить в нем. Сама жизнь сформировала – а мы унаследовали – чувство красоты, которое позволяет нам ощущать себя в мире как дома просто так, без всякой иной причины.
Красота – это не просто поверхностное украшение, и это не роскошь. Красота дана всем живым существам по праву рождения. Только представьте себе монотонную, тягостную рутину, в которую превратилась бы жизнь без красоты. Отнимите красоту – и останутся лишь жестокие, мрачные нужды и обязательства: добыча пропитания, поиск убежища, конкуренция, продление рода. Кто и ради чего стал бы всем этим заниматься? Ральф Уолдо Эмерсон писал: «И думал он, что лучше умереть / За красоту, чем жить лишь ради хлеба». Красота – это то, из-за чего жизнь стоит потраченного на нее времени. Благодаря красоте жизнь оправдывает все те усилия, риски, страхи и борьбу, из которых она состоит. Красота – это награда, которую наш собственный мозг воздает нам за старания держаться за мир. Красота – это то, что облегчает усилия, превращая их в удовольствие. Красота заставляет нас вытереть слезы и улыбнуться. Я думаю, что в ней заключена глубинная основа жизни. Я думаю, именно это роднит между собой все разновидности красоты, от многоцветия попугаев и мелодичной песни дрозда до соблазнительности вкусной пищи, прикосновения любимых рук или лепета родного теплого комочка, которому пора сменить подгузник. Так что, быть может, нам стоит переписать слова поэта иначе: «И думала она, что лучше здесь бродить / Средь красоты, чем, плача, жаться в страхе». Красота заставляет нас любить то, чего требует от нас жизнь.
А теперь давайте попробуем проследить путь, который проделала красота от самых своих истоков, и зададимся вопросом, как мозг животных мог впервые развить в себе способность к ее восприятию. В конце концов, красоты без восприятия не существует, но и восприятию нечего воспринимать до того, как появится некая красота. Что же возникло первым? В этом заключена тайна. Но такой ответ едва ли можно считать удовлетворительным.
Сейчас мы видим красоту облачного осеннего неба, наслаждаемся журчанием ручья и шелестом ветра. Но каким образом живые существа начали испытывать чувство, что физический мир вокруг них прекрасен?
Нечто когда-то привело к появлению зрения и слуха. И нечто привело к возникновению восприятия красивого. Это восприятие должно было иметь ценность для выживания – давать преимущество при правильном выборе и грозить потерями в случае ошибки. Любой выбор требует повышенной мотивации (страх, голод, вожделение, удовольствие). Живой организм не может просто открываться и закрываться, как автоматические гаражные ворота. У этих ворот нет ни центров удовольствия, ни дофаминов, ни опиоидов. Зато у нервной системы червей они есть. Гормоны и нейротрансмиттеры, участвующие в восприятии красоты, существовали у животных уже примерно 700 миллионов лет назад. Как предполагают некоторые исследователи, они могли появиться, «когда животные приобрели подвижность и начали принимать основанные на опыте решения»[238]. Даже у нематод, как говорят ученые, бывает «настроение».
Голод – стимул для поиска пищи. Очень базовый фактор, в котором нет никакой очевидной связи с эстетикой. Однако животные способны воспринимать пищу как вкусную и невкусную. А это уже эстетическое чувство. Невкусные вещи могут быть несъедобными или испорченными. И тут вдруг оказывается, что даже самый базовый выбор – что использовать в пищу – основывается на эстетике. Наши собаки, даже когда они не голодны, с удово