того, чтобы отломить длинную ветку, очистить от коры и заострить конец передними зубами, превратив ее в копье, шимпанзе должен иметь оформленное намерение, а также держать в уме образ орудия, которое он желает получить в итоге. Исследователи указали, что шимпанзе Фонголи демонстрируют «предусмотрительность и сложность интеллекта», и сравнили их с «ранними родичами человека».
Я же думаю вот о чем. Такого рода комментарии подразумевают, что освоение навыков убийства с помощью орудий – эволюционный прогресс. С одной стороны, технологической, – это несомненно так. Но ведь есть и другие способы проявления высшего интеллекта. Например, прогресс в эмоциональном интеллекте – высшая эмпатия. Когда в Камеруне один галаго угодил в вольер, где содержали спасенных горилл, те брали его в руки, гладили и рассматривали, поглощенные восторгом, а потом очень бережно перенесли его к ограде и выпустили на волю (вы можете посмотреть ролик в интернете; достаточно набрать в поисковике «gorilla bush baby»). Это одна из самых впечатляющих вещей, которые мне доводилось наблюдать. Способность проявлять заботу и видимое старание не причинить вреда – вот это действительно можно назвать прогрессом.
Безусловно, как непревзойденные создатели оружия, люди имеют право похвалить освоивших копья шимпанзе за «предусмотрительность и сложность интеллекта», хоть и сравнивают их при этом снисходительно с «ранними родичами человека». Но лично я смиренно склоняю голову перед спонтанной добротой горилл, которых никто не учил. Именно в ней я вижу предусмотрительность и сложность интеллекта куда более высокого уровня. Пожалуй, это и есть то, на что нам следует внимательно смотреть в надежде научиться подражать. Мы причиняем больше вреда и страданий, чем шимпанзе в Фонголи с их копьями. И не так уж много есть людей, способных соперничать добротой и мягкостью с гориллами.
Интересно, каким был бы сегодняшний мир, если б «ранние родичи человека», в совершенстве освоившие изготовление орудий, а затем захватившие и опустошившие всю планету, избрали бы более миролюбивый путь развития – не такой, как у шимпанзе, а такой, как у горилл?
МирГлава пятая
В этот очередной день мы наблюдаем за тем, как Талискер и Бен занимаются грумингом, как вдруг слышим ясный, громкий крик шимпанзе. Никакой реакции на него не следует. Я поворачиваюсь к Киззе, вскинув брови в очевидном, хоть и безмолвном вопросе.
«Это Альф», – тут же отвечает он.
Раз уж Кизза понял, кто кричал, значит, и Талискер с Беном – тем более. Вероятно, они просто не видят смысла реагировать. С той же невозмутимостью они пропускали мимо ушей и вопли двух детенышей, играющих поблизости с матерями; ясно, что все это не имеет большого значения в политической жизни самцов.
Ни Кизза, ни Кэт не могут толком объяснить мне, по каким признакам они узнают голос Альфа. Впрочем, я и сам точно так же не сумел бы выразить словами, как я узнаю голоса, допустим, моей матери, жены или близких друзей. По всей видимости, наша ментальная система распознавания голосов анализирует звуки на подсознательном уровне, выдавая сознанию уже готовую идентификацию того, кого мы слышим.
«Наверное, незнакомые голоса описать легче, – говорит Кэт. Потом задумывается и продолжает: – Ладно. Скажем, уханье Альфа звучит как четко различимое "У-ух". У Лотти подчиненное ворчание – немного необычное, похожее на хныканье. Намби, которая из Сонсо, как будто слегка подвывает в конце. В общем, всякие такие мелочи».
Снова поднявшиеся крики кладут конец безмятежному грумингу. Мы слышим пищевое ворчание двух шимпанзе – оно означает, что эти двое сейчас взбираются на плодовое дерево. Бен без особой охоты издает несколько отрывистых ухающих звуков – как бы усеченных сигналов, которыми скорее отмечает про себя: «Понял», нежели выражает намерение последовать на кормежку за остальными.
Но затем он с силой колотит по корню большого дерева, наполняя лес гулкой раскатистой дробью. «Слушайте, слушайте! Я – Бен! Я иду!»
Его действия тут же провоцируют всплеск криков и уханий со стороны невидимых шимпанзе. «Уханье», «крик» – это, конечно, очень приблизительные слова. На самом деле звуки, которые издают шимпанзе, представляют собой очень разнообразные вокализации. Если мы называем какой-то звук «пыхтенье-уханье», может сложиться впечатление, что все шимпанзе, издающие его, хотят сказать одно и то же. На самом деле вовсе нет. Например, одно из наиболее обычных «уханий» на самом деле звучит как «ух-у». Действительно, это основной звук пыхтения-уханья. Сложная вокализация начинается с размеренного уханья и имеет несколько стадий: завязку, развитие, кульминацию, спад и развязку – одним словом, все составляющие композиции хорошего сюжета. Но при этом шимпанзе, кормящиеся высоко на дереве, могут присоединиться, например, только к кульминационной части, наполняя лес пронзительными воплями, которые внезапно в считаные мгновения срываются в неистовство, на человеческий слух воспринимаемое как самая настоящая истерика.
Некоторые исследователи пытаются сортировать отдельные сигналы по категориям: «крик», «ворчание», «лай» и т. д. Есть, например, «походное уханье», интонация которого поднимается к концу, как вопрос. Есть «крики доминирования» и «крики жертвы». Однако и в перечисленных категориях отдельные звуки могут быть долгими, короткими, напористыми и даже яростными; каждый имеет некоторый спектр выразительности. И это очень важно, ведь в зависимости от таких переменных, как интенсивность, громкость, высота и повторность, смысловое значение и важность сигнала могут сильно меняться. Разная интенсивность этих криков отражает – и, соответственно, передает дальше – уровень возбуждения, которое испытывает тот, кто издает сигнал. Как и люди, шимпанзе могут кричать, когда их охватывают сильные чувства, причем как отрицательные, так и положительные. Или же крики могут означать, что они нашли хорошую пищу. Или что кто-то подвергся нападению. Крик иногда превращается в «лай», который означает переход от обороны к контратаке – агрессии, направленной на агрессора. Но что слышите вы, так это только всевозможное разнообразие уханий, выкриков, аханий, фырканий и воплей.
«Я уже смирилась с мыслью, что распределять их сигналы по категориям у меня не очень получается, – признается Кэт. – На самом деле все звуки переходят одни в другие, между ними нет четких границ».
Некоторые исследователи попросту исключают из анализа все частичные, неполные или смешанные сигналы.
«Но ведь неполные и смешанные сигналы составляют огромную часть жизни шимпанзе, – говорит Кэт. – Если вы отбросите небрежные, подавленные или неохотные звуки и жесты, вы, скорее всего, упустите значительную долю обычного, бытового общения между хорошо знакомыми друг с другом особями. Вполне вероятно, что они не испытывают нужды использовать всю последовательность сигналов».
Если для обсуждения сложного социального мира у вас в запасе лишь ограниченный набор сигналов, то частичное их использование или варьирование их интенсивности способно придавать им дополнительный смысл, тем самым расширяя возможности коммуникации. Шимпанзе понимают, чтó они слышат. Они всегда в курсе, кто чем занят, где и с кем. Информация буквально носится в воздухе – весь лес насыщен ею.
Все уже в курсе, что Альф занят едой, потому что его вокализация сменилась с походных сигналов на сигналы, сообщающие, что он лезет на дерево, и при этом к его уханьям добавляется пищевое ворчание. К тому же мы слышим, что теперь он кричит откуда-то с высоты, и решаем направиться туда же. Одновременно мы различаем голоса и другой большой группы – она сейчас на водопое. Все шимпанзе постоянно держат в голове, кто сейчас подает голос и чем он занимается. Возможно, именно эти сведения – кто где находится и кто что делает – все, что им нужно знать; и, возможно, ни о чем больше они говорят.
Почти каждый крик вызывает ответный хор голосов. Шимпанзе легко доводят сами себя от ленивого отклика до форменной истерии, словно они физически не способны держать себя в рамках умеренного возбуждения. Их голоса кажутся невероятно экспрессивными. Но, впрочем, возможно, что люди переоценивают эмоциональный накал этих криков. Только что вопили, словно охваченные нестерпимым ужасом перед лицом смертельной опасности, и вот уже успокоились, притихли и принялись вычесывать друг друга, усмиряя возникшее возбуждение.
«В моей ливанской семье, – делится Кэт, – когда кто-то начинает ссориться, поднимается такой крик… А через пять минут все уже смеются, и мы спокойно садимся вместе за стол». Мне это понятно – я сам родом из итальянской семьи. Но все же ссоры шимпанзе часто выглядят очень буйными.
Высоко в кроне, куда уже забрался Альф, медленно движутся темные силуэты, проверяя, что сегодня приготовил им мир. Плоды здесь похожи на крупные гороховые стручки. Это огромное дерево и в самом деле относится к семейству бобовых; оно называется цинометра Александры (Cynometra alexandri), по-местному – мухимби. Шимпанзе оно отлично известно. Около часа мы сидим под раскидистой кроной могучего мухимби, а шимпанзе то и дело роняют на ковер из сухой листвы вокруг нас опустошенные стручки.
Крупные самцы, как это у них водится, держатся вызывающе, даже когда лезут наверх: «Я пришел; где здесь местечко получше?» – чтобы всякий наверняка заметил их появление и почтительно приветствовал.
Кэт уже упоминала, что из-за необычно большого числа самцов в сообществе Вайбира риск насилия настолько возрос, что это повлияло на здешний стиль общения, отчасти починив его девизу «пользуйся жестами, а не кулаками». Мы уже видели почесывание, которым пользовались Бен и Талискер, чтобы сохранить лицо. И Альф тоже почесывался и вытягивал руку, приглашая Джеральда к грумингу.
Как сумела выяснить Кэт, определенный жест нельзя считать эквивалентом слову человеческой речи. Скорее, значение жестов многозначно. Скажем, и прикусывание листа зубами, и сотрясение ветки – это просьба: «Займись со мной сексом». Другие жестовые знаки, которыми обмениваются шимпанзе, означают: «Давай пообщаемся», «Дай мне это», «Следуй за мной», «Идем вместе», «Подвинься ближе ко мне», «Отодвинься от меня», «Смотри сюда», «Перестань это делать», «Залезай на меня», «Позволь мне залезть на тебя», «Давай вычесывать друг друга», «Измени положение», «Чеши больше вот в этом месте», «Подними меня», «Давай поиграем», – хотя есть и другие.