нашей группе мы поступаем вот так», – а это, в сущности, и есть фундаментальное понятие культуры. В мире животных поступки говорят яснее слов.
Хотел бы я знать, оценила ли Кэди заботливость Джуда. Лично я точно оценил. Действуя по принципу «Я не уйду, пока не уйдем мы все», Джуд повел себя одновременно и по-семейному, и справедливо.
Чувство справедливости распространено в природе шире, чем мы, люди, могли бы ожидать. Хотя, вполне вероятно, причина тут в том, что сами мы уже не так привыкли полагаться на справедливость. Вероятно, в человеческих группах охотников и собирателей не было этического принципа более важного и основополагающего, нежели необходимость делиться. Однако в жизни современных людей практически любые социальные проблемы являются симптомами жестко усугубленного неравенства. Мы обладаем сильно выраженным чувством справедливости, но на практике наша честность весьма ущербна.
«Если вы спросите меня сейчас, есть ли какая-либо разница между чувством справедливости у человека и у шимпанзе, – пишет де Вааль, – то я просто не найду, что ответить»[357].
Тот же ментальный гроссбух, который позволяет нам отвечать взаимностью на оказанную нам услугу, помогает нам и планировать месть за причиненное нам зло. Из опыта ваших отношений собака знает, на что вы способны; слон может годами поджидать удобного момента, чтобы отплатить садисту-смотрителю или обнять старого друга, которого он не видел десятилетиями. Что справедливо, то справедливо. Однако для того, чтобы связать событие, случившееся в прошлом, с настоящим и будущим, необходимо обладать не только памятью, но и чувством времени. Многие до недавних пор считали, что на такое способен только человек.
Но давайте переместимся назад по шкале эволюционного времени. Дальше, еще дальше. Даже некоторые бактерии – одна клетка, никакой нервной системы – каким-то образом руководствуются чувством времени в своих действиях. И хотя маловероятно, что бактерия способна испытывать чувства, сложность ее поведения все равно поражает. Чтобы клетка могла приблизиться к полезному веществу или удалиться от вредного, пишет биолог-философ Питер Годфри-Смит, «один механизм фиксирует, каковы условия среды в данный момент, а другой „вспоминает“, какими они были недавно. Бактерия поплывет по прямой, если почувствует, что химический состав окружающей среды более благоприятен, чем тот, который был мгновение назад. Если этого не происходит, ей выгоднее сменить направление»[358].
Понадобились сотни миллионов лет усложнений и совершенствований этой бактериальной системы принятия решения, чтобы теперешние шимпанзе и люди знали, кто они такие, с кем они прошли свой путь и кто что с ними на этом пути сделал.
Различные человекообразные обезьяны, другие приматы, а также те вороны, о которых мы говорили выше, и, разумеется, наши собаки обладают определенными ожиданиями относительно социальных норм и справедливого распределения пищи; и, если они видят, что с ними поступают нечестно, они непременно будут возражать[359]. В экспериментах шимпанзе, у которых воровали предназначенную им еду, иногда «наказывали» вора – тянули за веревку, вздергивая украденное лакомство на недосягаемую для похитителя высоту. В известном игровом тесте «Ультиматум», разработанном для оценки чувства справедливости у человека, шимпанзе выражали протест чересчур эгоистичным партнерам, плюясь водой и колотя по клетке. Человеческие дети в подобном же исследовании тоже протестовали, выражая негодование выкриками вроде «Тебе больше досталось!».
Но зачем быть справедливым? Почему бы не забрать себе все, что удалось захватить? И почему бы не жульничать – не забирать себе то, что предназначено или принадлежит кому-то другому?
Пожалуй, только современные люди способны задаться подобным вопросом. Мы живем в мире, где вполне можно сжульничать и не поплатиться за это. В более естественных сообществах, где каждый знает, кто есть кто, и постоянно ведет некий мысленный учет злых и добрых дел, жульничать невыгодно. А делиться и заботиться – выгодно. В сущности, ведущая гипотеза эволюции интеллекта в целом состоит в том, что особям, образующим социальную группу, необходимо отслеживать действия всех остальных ее членов, их историю, а также потенциальные преимущества и риски, которые те создают. Следовательно, интеллект развился для того, чтобы принять на себя роль некоего социального мозга, способного планировать, координировать действия, расплачиваться, наказывать, защищать, соблазнять, сочувствовать, любить[360]… Чтобы знать «что», вы должны знать «кто».
Так что остерегайтесь анонимности, которая распространяется все шире и шире.
МирГлава восьмая
Как обычно, мы добрались до лагеря после заката, съели свой рис с чечевицей уже в глубокой темноте и улеглись спать, выставив будильники на время задолго до рассвета. Проснулись мы под крики даманов, выпили скверный растворимый кофе и снова зашагали через лес, подсвечивая себе тропинку налобными фонарями, чтобы достичь территории Вайбира как раз к восходу солнца.
Наступает новый день, и между Моникой и девятнадцатилетним Альфом явно что-то завязывается. Моника достаточно взрослая, чтобы проявлять сексуальность, хотя, вероятно, еще не способна зачать или успешно родить и вырастить детеныша. Но прямо сейчас она демонстрирует характерную объемистую припухлость на задней части тела, которая ясно говорит всем и каждому, что она в эструсе.
Эструс, то есть период, приходящийся на овуляцию, когда самка сексуально мотивированна, периодически возникает у большинства млекопитающих, а может быть, и у всех[361]. И опять же у большинства млекопитающих овуляция сопровождается хорошо заметными физическими и химическими проявлениями. У самок шимпанзе небольшие припухания, связанные с эструсом, возникают начиная с десятилетнего возраста. Еще через несколько лет признаки эструса развиваются у них в полную силу, и самки приобретают способность к зачатию. Между периодами эструса шимпанзе не проявляют сексуальной активности. Эстральные циклы есть у всех человекообразных обезьян. Как правило, взрослые самки беременеют в каждом цикле, а вынашивание и грудное вскармливание отсрочивают наступление новых циклов на несколько лет. Если же зачатия не происходит, у человекообразных обезьян (как и у многих других приматов, включая людей) происходит менструация, когда тело избавляется от непригодившейся внутренней выстилки матки – эндометрия.
Развивающееся у самок шимпанзе в эструсе опухание гениталий никак не назовешь неброским. Это очень заметная припухлость, которая разбухает все сильнее, достигая на пике своего развития размеров дыни. Эструс длится от 10 дней до двух недель, после чего припухлость начинает постепенно спадать. У человеческих женщин это могло бы, наверное, проявляться в том, что в каждом менструальном цикле у них вырастала бы объемистая грудь, которая между циклами пропадала бы. В неволе у самок шимпанзе бывает от пяти до шести циклов в год, но дикие взрослые самки часто заняты вынашиванием или вскармливанием; как правило, около 80 % всей своей жизни они проводят в заботе о зависимых от них детенышах[362].
Самки в эструсе часто активно ищут сексуальных контактов. «У нас была одна самка, – вспоминает Кэт, – которая загоняла какого-нибудь высокорангового самца на конец ветки в кроне, словно говоря: "Ты не выберешься отсюда, пока я не получу то, что мне нужно"». Но, поскольку шимпанзе живут в группах, где самцы конкурируют, а самки выбирают, самцы часто приглашают самок к сексу, поднимая руку, тряся ветку дерева или особым образом прикусывая листья. Все это – своего рода кодовые послания, которые понятны всем. Бонобо в подобных случаях не кусают лист, а берут руками, рвут на части и бросают их, словно гадая «любит – не любит». Правда, у бонобо она всегда его любит. «Или ее, – с улыбкой добавляет Кэт. – А иногда даже их».
Обычно самку шимпанзе на пике эструса не приходится долго уговаривать, чтобы она подошла, развернулась и подставилась самцу задом. На подъеме к пику и спаде с него она может спариваться хоть по 20 раз в день с десятком разных низкоранговых самцов. Это не значит, что она совсем уж неразборчива. Обычно самки избегают спаривания с самцами, которые им не нравятся. Одно из исследований показало, что самки пресекали более 90 % всех попыток спаривания, в которые их пытались вовлечь[363]. На пике эструса, ближе к овуляции, самка очевидно предпочитает высокоранговых самцов – если может их заполучить.
В свои 14 лет Моника еще недостаточно созрела, чтобы вызывать серьезный интерес со стороны самцов, занимающих высокие ступени иерархии. У людей молодые женщины часто выбирают мужчин постарше и поопытнее, а зрелые мужчины предпочитают молодых женщин. У шимпанзе и самки, и самцы отдают предпочтение более опытным старшим партнерам.
Обычно самки начинают спариваться в возрасте 15–16 лет. Первого детеныша они, как правило, теряют. Дело тут не только в неопытности, хотя молодая самка, впервые столкнувшись с материнством, скорее наделает ошибок. Причина в том, что эти самки лишь недавно перешли в новое сообщество, на новое место, где они еще не успели как следует освоить территорию и не начали в полной мере участвовать в социальной жизни. Стресс, сопровождающий переход в другое сообщество, усугубляется еще и тем, что здесь у них пока нет надежных союзников. Поэтому их детеныши более уязвимы. Моника родилась в соседнем сообществе Сонсо и перебралась в Вайбира три года назад.
Альфа не назовешь ни взрослым, ни высокоранговым, но он заинтересовался. Альф трясет небольшое деревце. Моника не реагирует. Он трясет снова, теперь уже более энергично. Моника подходит ближе. Видимо, в надежде выгадать кое-что взамен, Моника требует груминга. Когда Альф снова откидывается назад, подняв руку и широко расставив ноги, демонстрируя свою розовую готовность к сексу, она разворачивается и задом надвигается на него. Возможно, соитие доставляет им удовольствие, хотя акт этот настолько краток, что выглядит чистой формальностью. Похоже, грумингом они наслаждаются гораздо больше, чем совокуплением.