Для членов Вайбира сигнал означает: «Идите сюда, мы созываем всех». А для чужого сообщества это одновременно звучит так: «Нас много. Мы не отступим».
Поскольку многие шимпанзе Вайбира все еще немного нездоровы, их решительные заявления слегка попахивают блефом. Хотя, возможно, они блефуют намеренно.
Подготовка проведена, и все стихают в напряженном, нетерпеливом молчании.
Внезапно по лесу прокатывается отдаленный шум: стук, топот и уханье, услышав которые все самцы моментально напрягаются и взъерошивают шерсть.
«Они как будто все время в состоянии вялотекущей войны, – говорю я. – Долгие спокойные передышки, которые время от времени перемежаются…» – «Они никогда не расслабляются полностью, – возражает Кэт. – Они всегда настороже».
Крики, принадлежащие соседнему сообществу «Восточных», раздаются неподалеку от общей границы. Вайбира отвечают – весьма громогласно. Практически все взрослые самцы и некоторые самки без маленьких детенышей принимаются реветь во весь голос, демонстрируя силу невидимому отсюда неприятелю. С обеих сторон границы раздаются звучные хоры.
Громкость отражает число тех, кто кричит. Численное соотношение соперничающих групп определяет, вступят ли они в реальную схватку и насколько она будет смертоносной.
Очередной раунд отдаленных криков отзывается мгновенным взрывом истерики у нашей группы – кажется, что со всех сторон лесной воздух вибрирует от лихорадочно-пронзительного уханья и визга. Те шимпанзе, что сидели на деревьях, мгновенно обрушиваются вниз, как пожарные по тревоге.
И неожиданно наши шимпанзе устремляются в сторону заходящихся в крике «Восточных». Они словно скользят по усеянной пятнами солнца лесной земле, в полной тишине. Как будто вдруг кто-то отключил звук.
Двигаясь совершенно бесшумно, даже почти не шелестя сухой листвой, длинная вереница шимпанзе в течение 10–15 минут тянется по одной из главных троп. Их напряжение ощущается почти физически – видно, что они готовы к бою. Я чувствую, что это настоящая война.
Один из шимпанзе так нервничает в ожидании предстоящей схватки, что ненадолго останавливается: его прохватывает понос.
Я иду следом за Джеральдом. Кэт объясняет: «Один из крупных самцов идет первым; другой замыкающим. Еще какой-нибудь действует как конвоир, подгоняя остальных».
По сравнению с беззвучным маршем шимпанзе палая листва под нашими ногами шелестит так громко, что мы наверняка сводим на нет весь эффект внезапности, на который, должно быть, рассчитывают Вайбира.
«Нет, – мотает головой Кэт, – ты ошибаешься. Обрати внимание: они частенько останавливаются, поджидая нас. Они ведь отлично умеют пользоваться орудиями, и сейчас их орудия – мы. Другие сообщества боятся людей. Стоит им услышать нас, как они наверняка прекратят наступление. А могут даже и сдать назад».
Во время этого марша к полю битвы один шимпанзе вдруг останавливается, подбирает с земли палочку и обнюхивает ее. Остальные тоже сбиваются с шага, осматриваются, каждый нюхает какую-нибудь веточку. Неприятель уже побывал здесь. Дальше наша группа движется уже в другом темпе – гораздо медленнее и осмотрительнее; шимпанзе в тревоге и сомнениях, теперь они на охоте за теми, кто, возможно, охотится на них.
Мазарики смотрит на Джеральда с гримасой страха. Они коротко обнимаются, ободряя друг друга, и тут же бросаются нагонять остальных.
Кэт жалеет беднягу: «Он, наверное, здорово напуган». Судя по всему, им страшно от мысли о жестокой схватке, которая ждет их. И им действительно есть чего опасаться. «Если бы ты видел, как три или четыре здоровых самца прижимают пленника к земле, отрывают ему мошонку, ломают и кусают ему пальцы, грызут его за горло…» Пойманных врагов бьют, пока те не перестают подавать признаки жизни. «А потом они садятся, – продолжает Кэт, – и смотрят, очень-очень внимательно. Малейший намек на движение, легчайший вздох – и они снова набрасываются на него, пока не удостоверятся, что он мертв. Помнится, тебя интересовало, понимают ли они, что такое смерть…»
Поход шимпанзе на битву за родную землю длится еще около 20 минут. Граница уже осталась позади, и они примерно на полкилометра углубились во владения «Восточных».
Все останавливаются и с чрезвычайным вниманием прислушиваются. Один шимпанзе поднимается вертикально, опираясь рукой о древесный ствол, всматривается вперед. Многие коротко касаются друг друга, успокаивая и ободряя. И снова пускаются в путь – настолько бесшумно, что кажется, будто все они затаили дыхание.
Крики со стороны вражеского сообщества заставляют наших шимпанзе ускориться. По-прежнему молча войско Вайбира бросается в атаку.
Есть контакт!
Словно огромная ракета врывается в лес, с ужасающим гортанным ревом и громовым топотом. Бен и Талискер несутся рядом с самым угрожающим видом. Другие шимпанзе демонстрируют силу, обламывая самые большие ветки, какие только могут, и с шумом тащат их за собой. Они швыряют во врага всем, что подвернется под руку. Громко вереща, «Восточные» разбегаются, черными кометами прошивая заросли и оставляя позади себя только дрожащую листву.
Шимпанзе Вайбира погоняют их набором самых разнообразных звуков – уханий, аханий, воплей – длинных, уверенных, напористо-агрессивных. Разносящиеся по лесу далекие тревожные крики ясно дают понять, что враг отступил.
Внезапно мы замечаем, что четыре или пять самок из числа «Восточных» затаились на деревьях над нами. Наши шимпанзе, судя по всему, намерены изловить их. Это уже не игра. Любая самка, попавшая в руки неприятеля, будет избита, возможно насмерть.
Перед нами тут же встает серьезная этическая проблема. Другие «Восточные» не отважатся прийти на помощь своим оказавшимся в западне сородичам, пока мы здесь. Мы не просто создаем преимущество для Вайбира, позволяя им передвинуть линию границы дальше; мы подвергаем существенной опасности этих застрявших на деревьях чужих самок. Помощи им ждать неоткуда. И если их покалечат или убьют, определенная вина за случившееся ляжет на нас – из-за одного нашего присутствия.
Но эти самки образуют достаточно большую группу, чтобы шимпанзе Вайбира не рискнули лезть в кроны и устраивать потасовку высоко на деревьях. Чуть осмелев, «Восточные» принимаются прокладывать себе путь к спасению по верхам, перебираясь с дерева на дерево.
И все-таки одна из самок, оказавшаяся на дереве у самой линии фронта, решает спрыгнуть на землю и сбежать. Джеральд кидается за ней и вроде бы успевает укусить, но подмять ее под себя ему не удается. Она удирает.
МирГлава десятая
Нас окружает довольно внушительная группа шимпанзе Вайбира. До нас вдруг доходит, что их около двух десятков, просто некоторых не видно в густой растительности. Мы словно оказываемся в кольце. Но никакой проблемы в этом нет; мы всего лишь набрели на группу, которая расположилась на отдых. Наше появление ничуть не мешает расслабленности обезьян, и мы усаживаемся рядом с ними на землю. Нам тоже не помешает передышка.
Похоже, сейчас самое время перекусить, и я достаю из рюкзака пакетик с изюмом и миндалем. Я предлагаю орехи Киззе, который пристроился рядом со мной. Он смотрит на угощение с подозрением.
«Что это?» – спрашивает он. «Такие орехи. Называются "миндаль"». – «Ты их с собой привез? – спрашивает он, с некоторой неуверенностью принимая угощение. – Или здесь купил, в Уганде?» – «Здесь, в Lucky Seven, прямо в Масинди». – «Надо же, ни разу не видел. И почем они?»
Мне становится неловко, что я этого не помню. Мне вдруг просто захотелось миндаля и сушеных фиников, и я взял по пакету того и другого. На цену я даже не смотрел. (К слову, один доллар США стоит 3300 угандийских шиллингов.) Я вдруг соображаю, что для Киззы такой пакетик миндаля стоит неподъемных денег. Киззе 33 года, и он работает здесь, в Будонго, в проекте по изучению шимпанзе уже пять лет. Раньше он был сотрудником Национального департамента лесного хозяйства, помогал охранять сам лес. Он получил степень бакалавра, но выше не поднялся. «Денег не хватало», – объяснил он. Когда он не работает в лесу с шимпанзе, он занят собственным бизнесом дома: «Брею головы. Ну и обрабатываю землю». По его словам, «в Уганде надо обязательно копать, выращивать маис и картофель. Чтобы покупать соль и платить школьные взносы, нужны деньги». У него две дочки-школьницы, близнецы двенадцати лет, и еще младшая дочь, которой восемь. Мы сидим плечом к плечу, но дистанция между культурными обстоятельствами наших жизней колоссальна.
Кизза, никогда не покидавший пределов Уганды, спрашивает меня: «Уганда красивая?» Его интересует мое мнение как чужестранца, повидавшего и другие страны.
«Да, – говорю я ему, – Уганда очень красивая». И его, и меня этот ответ полностью удовлетворяет.
Некоторое время мы сидим в молчании. Еще около часа шимпанзе отдыхают, многие – привольно растянувшись на земле. Обстановка сейчас достаточно мирная, чтобы они могли расслабиться и спокойно пообщаться друг с другом. Я слушаю голоса лесных птиц, пока последнее воркование и щебет не смолкают в густой зеленой тиши полуденного тропического зноя. Не слышно ни звука – ни жужжания насекомого, ни звонкого птичьего клика. Только бабочки продолжают порхать в жарком мареве. В этой абсолютной тишине мы замираем в полной неподвижности.
В каких-то пяти метрах у меня над головой самка по имени Бахати укладывается в только что сооруженном дневном гнезде вместе со своим двухгодовалым сыном Брайаном. Время для сиесты.
Кизза дремлет, пристроив голову на рюкзаке.
Бег моих мыслей замедляется до неспешного ритма окружающей меня параллельной жизни. Все мы падаем сквозь одни и те же песочные часы, каждый немного по своей траектории, непостижимым образом разнесенные во времени и пространстве. Прислонившись спиной к дереву, я чувствую, как смыкаются мои веки.
Я засыпаю – на крохотную долю вечности. Погруженный в тишину, я впитываю вневременную потусторонность этого места, так далеко от привычной мне цивилизованной обстановки, в недосягаемости для всего обыденного и знакомого.