Нора – уверенная в себе мать, весьма разносторонняя в социальном отношении. Она не впадает в беспокойство, если оказывается одна. И при этом она часто проводит время с высокоранговыми самцами. Таким образом Налала с самого рождения выстраивает связи в группе и наблюдает за их развитием. «А это, в свою очередь, означает, – говорит мне Кэт, пока я наблюдаю за неугомонным малышом и его мамой, – что Налала – выдающийся претендент на то, чтобы достичь очень высокого статуса в иерархии».
Сейчас он такой милый, невинный, очаровательный пушистый комочек. Даже неприятно думать о том, каким он станет лет через тридцать, пройдя через жизнь, полную конкуренции, драк, устрашающих демонстраций силы. Жизнь самки шимпанзе имеет множество отрицательных сторон. Но и жизнь самца в мире сплошного доминирования тоже не так уж безоблачна, ведь ему приходится либо подчиняться вышестоящему, либо платить высокую цену за статус альфы. Но есть шанс, что он выберет другой путь – путь Урсуса или Паскаля.
Трудно предсказать, каким окажется его будущее. Жизнь шимпанзе разнообразна, как краски на палитре. Мы уже видели, что некоторые самцы предпочитают вести себя мирно, держась в стороне от политических перипетий, а другие одержимы статусом и организацией стратегических союзов. Самки более аполитичны и значительно реже дерутся. Они тоже завязывают дружбу, но не для того, чтобы получить стратегическое преимущество; просто куда лучше идти по жизни с другом, нежели в одиночку.
Конфликты в социальных группах неизбежны, так что умение их улаживать – ключевое условие поддержания стабильности. Вот почему высокоранговые шимпанзе обоих полов время от времени вмешиваются, чтобы прекратить ссору. Подобный беспристрастный арбитраж показывает, что у них существует забота о благе сообщества в целом[378] – свойство, которое редко[379] встречается у животных помимо человека (да и у людей присутствует далеко не всегда). Действия, говорящие о том, что драка – это плохо, подразумевают наличие некоего морального начала, то есть различения добра и зла.
Поскольку полностью избежать конфликтов невозможно, особую важность приобретает восстановление мира после ссоры. Самцы шимпанзе одновременно и более агрессивны, и более сильны в роли примирителей[380]. Они больше выигрывают и больше теряют от поддержки других. Они вынуждены сотрудничать, когда охотятся или обороняют территорию. Иногда какой-нибудь третий шимпанзе встревает между двумя, которым нужно уладить ссору, и выступает в роли посредника при примирении. Например, он начинает заниматься грумингом с одним из конфликтующих, и вскоре уже они оба вычесывают посредника. Миротворец понимает суть отношений между двумя другими самцами; такой когнитивный уровень называется тройственной осведомленностью[381]. Миротворец может затем подняться и уйти, оставив участников конфликта в уже более спокойной ситуации. После соперники начинают вычесывать друг друга, конфликт смягчается, и все возвращается на круги своя. Происходит это отнюдь не случайным образом. Поскольку примирение требует совместных усилий, а значит, и плана, оно возможно лишь в том случае, если этот исход желателен для всех участников.
Намби, достигшая необычно преклонного возраста для диких шимпанзе (целых 56 лет), пользуется «тройственной осведомленностью», чтобы обеспечить своему сыну Мусе подъем по карьерной лестнице. Намби вычесывает доминантных самцов, а потом своего сына. «Так что в итоге все волей-неволей сдвигаются теснее, садясь почти вплотную», – говорит Кэт. Потом Намби ненавязчиво покидает компанию, оставляя своего сына взаимодействовать, так сказать, с правящей верхушкой сообщества.
Шимпанзе причиняют друг другу вред и оказывают помощь, конкурируют и поддерживают друг друга, потому что они наделены интеллектом и осознанием многоплановости своих перекрывающихся, а иногда и противоречивых целей. Шимпанзе сообразительны и обладают достаточно долгой памятью, чтобы знать, кто их друзья, кто – сексуальные партнеры, а кто – злейшие соперники.
По-видимому, шимпанзе понимают, что совет «возлюби врага своего» весьма оправдан с практической точки зрения. И это не просто способ восстановить временное спокойствие. Это способ добиться единства, запустить «перезагрузку» группового самосознания и чувства принадлежности к группе. То же самое можно сказать и о нас. Месть – не единственный способ уравнять счет, она поможет не в любых ситуациях. Если в лодке сообщества образовалась течь, значит, ее нужно починить, выправить крен – за счет социального взаимодействия. Эмпатия имеет две стороны, и она позволяет нам устранять ущерб, который мы же и причинили. Прощение, предложение мира, даже помощь тем, с кем у нас возникли серьезные противоречия, – все эти социальные действия дают нам возможность перевернуть страницу, двинуться дальше и, что особенно важно, сохранить единство. Здесь границы между шимпанзе и людьми размываются, потому что побуждения наши сходны и средства достижения целей тоже вполне сопоставимы.
Маргарет Мид считала краеугольным камнем человеческого социума взаимность, а Франс де Вааль также видит краеугольным камнем сообщества шимпанзе примирение. И примирение, и миротворчество – все это отнюдь не человеческие изобретения. Мы находим то же стремление – простить и начать все с чистого листа – у многих других видов. Чаще всего мы наблюдаем это на примере наших собак. Даже если иной раз им случается огрызаться, они не стараются сохранять враждебные отношения ни между собой, ни с нами; они готовы лизнуть друг друга и снова поладить, потому что в самой глубине их существа заключено знание, что взаимоотношения – это главное и что абсолютно полагаться они могут только друг на друга. Специалист по медведям Бен Килхэм десятки раз наблюдал, как мирятся медвежата-сироты, которых он растил и потом возвращал в природу: как бы часто они ни ссорились, необходимость поддержания социальных связей все равно оставалась для них ключевой. Возможно, способностью мириться обладают все млекопитающие, для которых жизненно важно прекращать возникающие стычки, чтобы жизнь группы или сообщества продолжалась нормальным образом. И, по всей видимости, то же самое присуще и попугаям, которые так напоминают зверей и своими вспышками ярости, и склонностью к нежным взаимным ласкам.
После яростной драки двух шимпанзе в спальном павильоне зоопарка ее зачинщик потом провел большую часть дня, залечивая раны жертвы[382]. Подобное поведение уже как будто граничит с чувством ответственности, а то и раскаянием.
Можно ли говорить о таких человеческих вещах, как вина, стыд, угрызения совести, если речь идет о животных? «Чувства вины и стыда подпитываются стремлением к принадлежности, – пишет де Вааль. – Величайший страх, который стоит за всем этим, – страх быть отверженным своей группой»[383].
Групповая идентичность, фундаментальный аспект культуры, – одновременно и источник, и результат эмпатии, альтруизма, сотрудничества… и нужды поддерживать мир. Движущей силой здесь выступает необходимость сохранить единство группы, чтобы она продолжала действовать как одно целое, потому что преимущества группы куда значительнее, чем преимущества отдельных составляющих ее особей.
Нора удаляется на пару шагов, останавливается, приподнимает стопу и крутит ею, побуждая детеныша взобраться на нее. Уцепившись за ее ногу, Налала слегка дергает мать: дескать, идем. Трогаясь с места, Нора позволяет ему повиснуть у нее на животе.
«Такого просто не бывает, – говорит Кэт, – чтобы мать таскала взрослого детеныша на животе». После отнятия от груди молодые шимпанзе часто возвращаются к некоторым детским формам поведения. Даже если они уже умеют хорошо ходить и лазить, как Налала, они могут просить, чтобы мать носила их как маленьких. Человеческие дети тоже иногда «впадают в младенчество», когда процесс взросления становится особенно трудным.
Найдя редкое пятно солнечного света под лесным пологом, Нора останавливается. Налала отцепляется от ее живота и перебирается ей на плечи, после чего они двигаются дальше. Маленький шимпанзе едет через лес верхом на матери, сидя прямо, как махараджа на слоновьей спине, подобрав под себя одну ногу, – комфортно и привольно, с чувством полной защищенности, как только и может ощущать себя ребенок, получивший в наследство весь мир.
МирГлава одиннадцатая
Прошло уже несколько недель моего пребывания в Будонго, и сегодня мы решаем сделать перерыв: отдыхаем от шимпанзе Вайбира и даем им отдохнуть от нас. Впрочем, наша «передышка» заключается в том, что мы собираемся навестить соседнее сообщество шимпанзе – Сонсо. По численности оно уступает предыдущему примерно вдвое. И, как уже говорилось выше, по сравнению с Вайбира, где соотношение самцов и самок примерно равное, в Сонсо расклад более типичный для шимпанзе: примерно две самки на одного самца.
Вожак Сонсо – двадцатипятилетний Хава. Его мать, Гарриет, сейчас здесь, и я с удивлением вижу ее с новым детенышем примерно семи месяцев от роду. Гарриет приветствует другую ветераншу, Кигери. Им обеим по 40 лет.
Мать с маленьким детенышем нередко прилагает максимум старания, чтобы удостовериться, что все относятся к ней хорошо и что она тоже со всеми ладит. Как какой-нибудь кандидат на политическую должность, она в некотором смысле проводит кампанию за безопасность своего детеныша, вкладывая несколько больше сил в социальные отношения, чем обычно, и создавая вокруг себя максимально гармоничную и дружелюбную обстановку.
Гарриет тянет руку к Кигери, но та, вместе того чтобы пожать ее, прикладывается к кисти Гарриет ртом. Протянутая рука означает: «Я доверяю тебе и знаю, что ты не станешь кусать меня». Кигери демонстрирует, что доверие Гарриет оправдано: «Вот видишь, ты можешь доверять мне».