, бесплодна. Вопреки их враждебности, я продолжаю помнить слова моего учителя: «Не обращай внимания на такую ненависть, и Свет приведет к удивительным событиям, которые можно будет даже назвать чудесами». Я верю, что те чудеса, которые нам посчастливилось видеть в последние тридцать лет, являются прямым следствием этого совета. Мы не боимся окружающих и руководствуемся только своей любовью ко всем людям.
Кроме того, Рав Брандвайн учил, что мы должны быть всегда готовы противостоять соблазнам Сатана, который работает и днем, и ночью. Когда духовный человек становится жертвой его соблазнов, бессмысленно взывать к Свету о милосердии. Свет поступает с нами точно так же, как мы поступаем с другими, в соответствии с принципом: «Как Он милосерден, так же милосерден будь и ты».
Ненавидящие других в конечном счете получат по заслугам. Наказывать их – не наша задача.
Дар третьей трапезы
Зоар предсказывает, что во времена мессии «люди мира [будут] стенать, но никто не [будет] обращать на это внимания. Они [будут] вертеть головами во все стороны и искать избавления, но не найдут спасения из своего положения».
Зоар учит, что «…единственная надежда на избавление находится в месте, где люди изучают незапятнанный свиток Торы, на котором указано Имя Бога. Когда этот свиток Торы будет извлечен, пробудятся все люди, даже самые низкие из нас. Но горе тому поколению, чей свиток Торы будет выставляться для молитвы на улицах, и не будет ему пробуждения, ибо поколение это несомненно потеряно. Не будет ответа на молитвы, ибо не было покаяния или поста. Мир может находиться в великих страданиях и боли, а нужда будет во всем, и этот свиток Торы будет становиться все нужнее и нужнее, но ни один мужчина или женщина не будут пробуждены для молитвы».
От Рава Брандвайна я узнал, что в нашей борьбе за искупление важны все аспекты духовности. Однако мы по какой-то причине пренебрегаем самыми важными составляющими своей повседневной жизни, вместо них уделяя внимание менее значимым. Как такое возможно? Как сказано в Зоаре, «свиток Торы будет выставляться на улицах, но никто не будет видеть его и не будет призван к молитве».
Возьмем для примера третью трапезу Шаббата. Согласно каббале, третья трапеза сочетает в себе компоненты двух других. Таким образом, она дарит нам величайшие благословения и наполнение в большей степени, чем две другие трапезы вместе взятые. За этой трапезой можно установить непрерывную связь с Творцом, которая будет сопутствовать нам в течение всей следующей недели. К сожалению, большинство людей недооценивает эту трапезу, а то и вовсе ее пропускает. Может быть, перекус, несколько молитв – что еще нужно в конце Шаббата?
Такое отношение совершенно неправильно. Схожим образом в очень многих синагогах люди уходят, как только начинается чтение Торы, или же начинают при этом переговариваться, болтать и обмениваться репликами с соседями. Это выглядит так, будто начало чтения представляет собой что-то вроде звонка на перемену. Я уже не говорю о том, что во многих синагогах даже не удостоверяются в кошерности своих свитков Торы.
Рав Брандвайн подчеркивал значимость каждого аспекта духовной практики. Он говорил о важности миквэ непосредственно перед молитвой Минха в Шаббат, а также третьей трапезы Шаббата. До того, как я начал учиться с Равом Брандвайном, я и сам никогда не слышал о великой исцеляющей силе третьей трапезы и о ее способности устанавливать постоянную связь с Творцом.
Даже песни делают нас ближе к Творцу.
– Подумай о песне Йедид Нефеш, – говорил Рав Брандвайн. – Какая прекрасная мелодия и текст: «Славный и блистательный, Свет мира, мою душу наполняет любовь к тебе; я взываю к тебе, Творец, молю исцелить ее, показав сладость твоего великолепия. В этот момент душа укрепится, и исцелится, и испытает бесконечную радость».
Рав Брандвайн объяснял, что сила этой песни проистекает из строчки «Творец, молю исцелить ее». Эта строчка обладает огромной силой исцеления, но, чтобы она подействовала, необходимо научиться пользоваться всеми сокровищами, что даны нам Творцом.
Лицо его сияло, подобно солнцу
В последний день, когда я видел Рава Брандвайна живым, его лицо буквально сияло, подобно солнцу. За все то время, пока я знал его, я никогда не видел его таким светящимся. В нем самом, в окружающей нас обстановке, во всем, о чем мы говорили, я чувствовал его готовность покинуть этот мир.
Когда я думаю о смерти Рава Брандвайна, я всегда вспоминаю о Песахе, потому что он покинул мир, который так любил, в дни, когда отмечался этот веселый праздник. За те семь лет, что я учился с Равом Брандвайном, я проводил каждый Песах с ним. Так же было и в год его смерти. В тот год он организовал седер, праздничную трапезу, в Старом городе Иерусалима. Я помню, как шел по извилистым улочкам этого древнего города в спокойном ожидании. Это ощущение я испытывал перед каждым седером. Я представлял себе стол для седера, горящие свечи и молитвы, которые мы будем произносить вместе.
Когда я постучал в старенькую дверь столовой, навстречу мне с приветствием вышел сам Рав Брандвайн. Мне показалось, что он хорошо себя чувствует, а лицо его сияло ласковым, нежным светом. С виноватым видом он попросил меня не входить.
– Почему? – спросил я. – Что случилось?
Я, конечно же, был в шоке. Впервые с момента нашего знакомства он отказывался принять меня. Он спокойно объяснил мне, что за столом для седера сидит некто, кто не хочет, чтобы мы были вместе, а у него уже просто нет сил бороться. Я уже достаточно давно знал, что человек этот очень завидует нашей близости, но не осознавал, насколько глубока эта ненависть. Я видел, что Рав Брандвайн очень сожалеет об этой ситуации, что он сильно расстроен. Я попросил его не волноваться, и мы обнялись. Когда я уходил, на глазах у нас обоих были слезы.
Песах продолжался, и, несмотря на веселье этого праздника, мне было очень грустно. Я произносил молитвы со своей семьей, но в мыслях всегда видел Рава Брандвайна, молящегося над своими старыми подсвечниками, видел, как на лице его мелькают отблески света. Я чувствовал, что должен быть рядом с ним. Наконец, я не выдержал. В воскресенье недели Песаха я вернулся.
Однако в отличие от первого дня дом теперь был тих и полон печали. Состояние Рава Брандвайна несомненно ухудшилось, и сейчас он был прикован к постели. Человек, который не хотел меня видеть, скорбел в одной из задних комнат. Один из помощников Рава Брандвайна отвел меня к нему в спальню, по дороге объяснив, в чем проблема. Врач прописал ему препараты для лечения сердечно-сосудистой системы, но у Рава Брандвайна не было уверенности в их кошерности, потому он не стал принимать эти таблетки. Его состояние резко ухудшилось, и сейчас ему уже трудно было чем-либо помочь.
Когда я вошел в комнату, я увидел только его кроткое лицо, лежавшее на подушке. В окна пробивались теплые лучи солнечного света.
– Шалом, мой старый друг! – сказал я.
– Шалом, – тихо ответил он.
Несколько минут мы спокойно говорили, но тут человек, который не хотел видеть меня в этом доме, узнал о моем приходе и вошел в комнату злой и возбужденный. Рав Брандвайн не просил меня уйти, но я, чтобы избежать конфликта, сказал, что схожу к Западной Стене и вернусь позже.
На улицах была обычная для Иерусалима суета: дети, лавочники, туристы. Этот удивительный город отвлек меня от моих страхов относительно того, что должно было случиться. Я брел по узким улочкам, размышляя над тем, чему научился у Рава Брандвайна, даже представляя себе наше будущее вместе, когда он выздоровеет. Конечно, это были напрасные надежды, но я был все еще не совсем готов взглянуть правде в глаза.
Потом по какой-то причине меня охватила жуткая тревога по поводу того, что в еврейском квартале вот-вот взорвется бомба. «Мне нужно вернуться, – подумал я. – Нужно вернуться назад как можно скорее». У этого предчувствия не было никаких оснований или причин, но я был уверен, что с Равом Брандвайном должно случиться нечто ужасное, и что мое единственное место – рядом с ним.
Хотя с момента моего ухода прошел всего час, вернувшись в его спальню, я обнаружил, что состояние Рава сильно ухудшилось. Никогда прежде я не видел его таким слабым или в таком состоянии, но в то же время лицо его сияло, подобно солнцу. Я чувствовал, что он готовится покинуть этот мир.
Я придвинул стул к его кровати и провел рукой по его мягкой брови. Хотя он сильно ослаб и ему было явно тяжело говорить, мы обсудили множество будущих событий, о которых раньше никогда не говорили. Порой мне приходилось наклоняться к нему, чтобы расслышать его слова, но ум его был как всегда ясен, и говорил он с кроткой прямотой, потому что хотел, чтобы я понял все, что он хочет мне сказать.
Наконец пришел врач. Он сказал, что Рава Брандвайна нужно немедленно везти в больницу. Рав, конечно, не хотел ехать, но мы все равно вызвали скорую. Когда его увозили, я плакал, моля Рава Брандвайна не уходить, не покидать меня в столь трудный период, который, как я знал, ждал меня впереди. Но все было тщетно. Он уже принял решение уйти из этого мира.
Душа моего праведного учителя Рава Брандвайна покинула тело после полудня того же дня посреди Холь Амоэда, праздничной недели Песаха. Ему было всего шестьдесят пять лет. Поскольку умер он в Иерусалиме, мы хотели организовать его похороны как можно быстрее, но устроить это оказалось непросто.
Во-первых, было непросто найти миквэ, чтобы омыть его, потому что в районе была всего одна миквэ, предназначенная для этих целей, и она уже была закрыта. В конце концов мы нашли частную купальню и омыли его там.
Потом возникла проблема с местом захоронения. У Рава Брандвайна уже был собственный участок на кладбище, но мы не знали, похоронить ли его там или рядом с его учителем, Равом Йегудой Ашлагом, погребенным на кладбище