Старый воин глянул на тубус, смерил расстояние до «языка», покачал головой:
— Не успеешь. Но я тебе целую минуту дам, а то и две! А мне пора!
— Эксвус!!!
Но тот лишь отмахнулся, откидывая один из бронелистов, закрывавших вход. Усевшись на кузов, спрыгнул с него, упал на спину, перекатился и, быстро встав, обнажил меч и пошел навстречу наползающей черноты, запев последнюю песню воина:
— Не плачьте над трупами павших бойцов,
Погибших с мечами в руках,
Не пойте над ними надгробных стихов,
Слезой не скверните их прах!
Встретив тварь, Эксвус успел нанести один удар, второй и, замахнувшись в третий раз, начал петь первую строку второго куплета.
— Не нужно ни гимнов, ни слез…
А потом он пропал, поглощенный чернотой…
Что там сказал мэтр Балейн, когда наставлял его, как пользоваться этой штукой? Он сказал: «Снять колпачок». Так, готово. Дальше надо вытащить витой шнурок, направить тубус на цель и, крепко удерживая тубус, потянуть шнурок на себя!
Легкий хлопок, резкий запах и, что-то вылетело из тубуса, устремившись к «языку»…
— Ящер тебя побери!
Такого жуткого воя Данут не слышал никогда в жизни. А потом яркая вспышка и, волна горячего воздуха, ударившая в машину, перевернула тяжелый броневик, кидая его на гранитный валун, противный скрежет, напоминавший звуки, с которыми топор вспарывает железные латы. А что было дальше, Данут не помнил…
Глава 17После крушения
Данут очнулся от того, что его кто-то толкал в бок, в лицо, в шею. Толкали чем-то странным — мокрым и холодным. С трудом разлепив веки, увидел перед собой мохнатую морду. Рысь приводила его в чувство, толкая носом. Почти таким же, как у кота, только больше.
— Рысюшка… — прошептал парень.
Ухватив рысь за шею (та, недовольно заворчала, но стерпела), Данут попытался встать. С первой попытки ничего не получилось. В глазах двоилось, голова шла кругом, да еще и тошнило. Вторая попытка тоже не удалась.
Снова улегшись, парень прикрыл глаза. Голова слегка успокоилась, но безумно хотелось пить. Почувствовал, что рысь лежит рядом, попытался передать ей образ воды. Поначалу, ничего не получилось. Почему-то представлялось море Ватрон, с бирюзовой водой, подернутой клочьями седой пены.
Вода. Много воды.
Рысь завертелась, не понимая, что ей хотят сказать! И впрямь, откуда лесная кошка может знать про море? Сконцентрировавшись, уменьшил море до размеров озера, озеро превратил в пруд, а пруд превратил в… Родник у него почему-то не получался. Тогда Данут представил себе воду, текущую по деревянному желобу и, падающую вниз, в родник ли, в лужу ли.
Рысь заволновалась, снова толкнула его влажным носом, потом еще. Хоть и с трудом, но Дануту удалось перевернуться на живот, встать на колени и, опустив голову (больно, но хоть сознание не теряешь), с закрытыми глазами пойти на четырех конечностях туда, куда его толкали.
Идти было далеко. Не то десять, не то целых пятнадцать шагов. Каждый шаг отзывался болью, выворачивал наизнанку. Верно, будь рядом враг, его убили бы раз пятнадцать. На шестнадцатом шаге Данут понял, что сейчас он опять потеряет сознание, но почувствовав приближающуюся прохладную сырость, сделал еще два шага и, попав рукой в воду, с наслаждением опустил в нее голову.
Боль не ушла, но немного отступила. В голове чуточку прояснилось, зато заболело тело. Болели ноги, руки, спина. Удалось разлепить веки, приподняться и увидеть, что рысь привела его не к роднику, а к огромной луже у двух валунов, вокруг которых стоял круг старых сосен. Не задумываясь, парень плюхнулся в эту лужу. Неизвестно, сколько бы он в ней пролежал, если бы не рысь. Большая кошка начала волноваться, бегать вокруг лужи и даже жалобно мяукать, призывая человека вылезти из воды.
Послушавшись Рысюшку, воспитанник орков вылез на твердую почву. После купания стало гораздо лучше, зато стало знобить. Голова, хотя и кружилась, но уже не так сильно. Осмотрев себя, парень присвистнул — вместо штанов на нем болтались какие-то рваные, окровавленные тряпки. Куртка изодрана. Сквозь прорехи пробивались сплошные ссадины и царапины. Но это ерунда. Главное, руки и ноги не сломаны, а голова… Ну, поболит денька два, потом перестанет. То, что у него сотрясение мозга, Данут мог определить и без всякого лекаря. Лучше бы отлежаться, конечно, но времени на это нет. Так… А где остальные? Где Эксвус? Где Буч? Вспомнив, что Эксвус погиб, а особенно — как он погиб, Данут опять испытал приступ головной боли, такой жестокой, что пришлось встать на корточки.
Когда боль отступила, воспитанник орков встал и, медленно, стараясь не расплескать эту боль, пошел вперед.
На гранитном валуне лежал броневик, задрав вверх катерпиллеры. Воняло растекшимся газолином. Кузов был смят, если не в лепешку, то очень похоже. Данут только сейчас понял, как ему повезло! Если бы он оставался внутри, то лежал бы сейчас, пропоротый стальными листами и, сплющенный, как камбала! Видимо, когда броневик перевернуло, то его выкинуло.
А вот кабина почти цела, а в ней, головой вниз, сидел — скорее, висел, старый орк.
Данут подошел ближе и, с трудом отодвинув один из листов брони, принялся доставать Буча. Раза два падал, лишаясь сил и сознания, но, наконец-таки сумел вытащить грузное тело и уложить его прямо на камни.
Буч, слава Единому, был жив, хоть и без сознания. Только голова у старого орка покрыта запекшейся кровью, а правая нога болталась, словно тряпка. С трудом ухватив бывшего наставника под мышки, Данут поволок его к воде. Тащил, раздирая спину старика о камни, сам падал, а один раз даже потерял сознание. Но все-таки, ценой невероятных усилий, подтащил Буча к луже и упал. Отлежавшись, воспитанник орков напился сам, лакая из лужи, словно собака, а потом принялся поливать на лицо старого воина, набирая воду пригоршнями, смачивая ему разбитую голову, губы, одежду.
Наконец-таки Буч застонал, открыл глаза, а его губы зашевелились в невнятном шепоте. Данут, приблизив голову к губам старика, услышал.
— Зачем?
— Что, зачем? — переспросил парень, не понимая, что хочет сказать старый воин.
— Зачем спасаешь? Я уже видел…
Не досказав, что он видел, Буч опять потерял сознание.
Данут прислушался к его дыханию. Живой. Пока дышит. Ладно, пусть пока полежит. Улегся рядом, закрыл глаза и, погрузился не то в сон, не то в состояние, между обмороком и сном.
Сколько он так пролежал, Данут сказать не мог. Время, которое прежде парень мог определить с точностью до минуты, куда-то пропало, ушло или затерялось. Но когда он открыл глаза, то была уже ночь. Не то ночь, следующая за предыдущим днем, не то еще какая-то. И какая теперь разница?
Луна куда-то пропала, зато хорошо были видны звезды. Множество звезд, которые время от времени подмигивали друг другу, а заодно и путникам, оказавшимся без крыши над головой.
— Очнулся? — услышал он голос Буча.
— Ага, — отозвался парень, продолжая рассматривать звезды. Красивые! Но все испортил голос наставника.
Старый орк, оказывается, уже очнулся, сползал к луже, напился, а теперь пытался положить ровно сломанную ногу. Данут даже боялся представить — как ему больно!
— Если можешь ходить, то вставай, — приказал Буч. — Разлеживаться некогда. Для начала костер разведи, хотя бы маленький, а потом из кабины мой мешок притащи.
Сухого хвороста под рукой не было, топора, чтобы нарубить дров, тоже. Данут, как сумел, наломал веток, надрал коры. Да, а чем огонь развести, если его собственное огниво в мешке, а мешок, невесть где? А в мешке еще что-то было, что-то такое ценное и важное. Но вспомнить, что именно, мешала боль, время от времени возвращающаяся и, бьющая то по вискам, то по затылку с силой кузнечного молота.
Мешок Буча отыскался сразу. Он, как и его хозяин, висел, зацепившись за кресло. Кроме мешка, Данут прихватил еще котелок, оказавшийся почему-то в кабине, а не в кузове. Очень удачно.
Пока парень искал мешок, Буч умудрился разжечь костер. Видимо, огниво у него с собой. Когда вода закипела, старик, помогая себе зубами, развязал мешок и вытащил деревянную коробку. Сняв крышку, вытащил мешочек и, высыпал его содержимое в кипяток.
— В воду поставь.
Когда лекарство остыло, Буч выпил половину и протянул котелок Дануту.
Данут попробовал, скривился, пытаясь определить, что ж тут такое? Горечь осиновой коры вперемешку с запахом прелых портянок и солью! Мужественно осилив лекарство, вымолвил:
— Гадость неимоверная!
— От свернутых мозгов — самое то, — усмехнулся Буч. — А теперь ложись. Надо часок полежать.
Данут улегся, пожалев, что не выпил воды, чтобы перебить послевкусие. Но вставать и идти к луже не хотелось. Решил, что горечь пройдет сама. И она действительно прошла, вместе с головной болью.
После того, как ушла боль в мозгах, пришла боль в остальных частях тела, но на это можно уже не обращать внимания.
— Не спишь? — повернулся парень к наставнику. Рассмотрев, что старик не спит, спросил: — Ты о чем пытался сказать? Что-то такое — зачем я тебя спасал?
— Ну-у. Мне же уже предвиделось, что я в чертоги Оркуса вхожу. Вокруг — красота такая! А меня уже Эксвус встречает, спрашивает — ты последнюю песню спел? Если нет, то ничего страшного, сейчас вместе споем. И только я петь собрался, как на морду холодная вода потекла. Не дал мне помереть спокойно, сам виноват, теперь будешь со мной возиться. Еще не раз пожалеешь, небось. Умер бы старый Буч, так и тебе спокойнее.
— Я с тобой с мертвым возиться не захотел, — отозвался Данут. — Тебя же сжигать положено. Как помнится, чтобы покойника сжечь, целых сто стоунов дров понадобится. Это сколько на тебя сосен уйдет? А у меня и так башка ходуном ходит. Мне сейчас и одно-то дерево не срубить. Нет уж, думаю, пусть живет.
— Вот ведь, бестолочь, всему-то тебя учить надо! Мог бы газолин из канистры влить, в баках что-то осталось. Мог бы мне такой кострище устроить, что все покойники на том свете обзавидуются!