– Это же никогда не закончится, – сказала она. – Они всегда будут хотеть большего. Если бы ты только знал, как они преследовали нас, как не желали сдаваться. Стоит мне начать, как они потребуют огонь побольше, потом еще больше, потом костер, а после этого… не знаю… Но я боюсь.
Рейнберд снова восхитился. Она обладала невероятной интуицией и природным умом. Он спросил себя, а как отреагирует Хокстеттер, если он, Рейнберд, скажет ему, что Чарли Макги раскусила их план, которому присвоили гриф «Совершенно секретно»? Во всех уже составленных отчетах по Чарли высказывалось теоретическое предположение, что пирокинез – лишь центральное звено в цепочке паранормальных способностей, которыми обладала девочка, и Рейнберд верил, что ее интуиция – из их числа. Отец Чарли не раз и не два говорил им, что она узнала о приезде Эла Штайновица и остальных на ферму Мандерсов еще до того, как автомобили показались на дороге. Это пугало. Если интуиция поможет раскусить его… не зря же говорили, что с обманутой женщиной не сравнятся все демоны ада, и если способности Чарли хотя бы наполовину соответствовали его догадкам, она вполне могла организовать ему личный ад. Посадить его в самое пекло. Что ж, это добавляло остроты его работе… остроты, которой ему давно уже не хватало.
– Чарли, – ответил он, – я же не говорю, что тебе надо делать все это бесплатно.
Она в недоумении посмотрела на него.
Джон вздохнул.
– Даже не знаю, как тебе это объяснить. Наверное, я немного тебя люблю. Ты мне как дочь, которой у меня никогда не было. И мне тошно от того, как они к тебе относятся. Держат взаперти, не разрешают видеться с отцом, не позволяют выйти на свежий воздух, лишают всего того, что есть у других маленьких девочек…
Он позволил себе сверкнуть единственным здоровым глазом, немного ее испугав.
– Ты можешь все это получить, идя им навстречу… и ставя свои условия.
– Условия? – переспросила Чарли, совершенно озадаченная.
– Да! Готов поспорить, ты можешь заставить их разрешать тебе подниматься на поверхность. Может, даже съездить в Лонгмонт за покупками. Ты можешь выбраться из этой чертовой камеры и жить в обычном доме. Видеться с другими детьми. И…
– И видеться с папулей?
– Да, конечно. – Но как раз это исключалось полностью. Если бы при встрече отец и дочь сложили два и два, они бы осознали, что Джон Дружелюбный Уборщик – совсем не тот, за кого себя выдает. Рейнберд не передал Энди Макги ни одной записки. Хокстеттер полагал, что это бесполезный риск, и Рейнберд, считавший Хокстеттера тупой дыркой от задницы, в данном вопросе был с ним солидарен.
Одно дело – рассказывать восьмилетней девочке сказки о том, что на кухне нет «жучков» и их никто не услышит, если они будут говорить шепотом, и совсем другое – дурачить отца девочки, пусть он и превратился в наркомана. Макги даже под действием таблеток мог сообразить, что Контора играет с Чарли в Хорошего и Плохого копа, использует прием, который уже сотни лет применяется полицией, чтобы расколоть преступника.
Поэтому он делал вид, будто передает записки Энди, точно так же, как скармливал Чарли и другие выдумки. Он действительно видел Энди весьма часто, хотя лишь на мониторах. Отец Чарли действительно соглашался участвовать в тестах, но был один маленький нюанс: он ничего не мог, у него не получилось бы заставить ребенка сунуть в рот леденец. Энди превратился в большой толстый ноль, озабоченный только телепрограммой и временем получения следующей таблетки. Он больше не высказывал желания повидаться с дочерью. Если бы они встретились, если бы она увидела, что с ним сделали, ее сопротивление вполне могло возрасти. А он, Рейнберд, очень близко подошел к тому, чтобы «взломать» Чарли. Она уже хотела, чтобы ее уговорили. Нет, что угодно, кроме этого. Чарли Макги больше никогда не увидит своего отца. Рейнберд предполагал, что очень скоро Кэп самолетом Конторы отправит Энди в лагерь на Мауи. Но об этом девочке знать тоже ни к чему.
– Ты действительно думаешь, что они позволят мне увидеться с ним?
– Несомненно, – без запинки ответил Рейнберд. – Не сразу, разумеется. Он их козырь, и они это знают. Но в какой-то момент ты сможешь сказать им, что больше ничего для них не сделаешь, пока они не позволят тебе увидеться с ним… – И замолчал. Наживка была брошена, большая, сверкающая, она скользила в воде. Ощетинившаяся крючками и совсем не вкусная, но этот маленький несговорчивый ребенок не имел об этом ни малейшего понятия.
Чарли задумчиво смотрела на Рейнберда. Больше они на эту тему не говорили. В тот день.
Теперь, неделей позже, Рейнберд резко изменил свою позицию. Он сделал это не по какой-то конкретной причине, а прислушался к интуиции, которая сказала ему, что пропагандой больше ничего от Чарли не добиться. Пришла пора действовать от противного, памятуя о Братце Кролике, умолявшем Братца Лиса не бросать его в терновый куст.
– Помнишь, о чем мы говорили? – начал он разговор, начищая пол на кухне. Чарли делала вид, что выбирает что-то в холодильнике. Она стояла на одной ноге, поджав вторую, чистую и розовую. Рейнберд видел ее ступню, и эта поза пробудила в нем какие-то детские воспоминания. Было в ней что-то доэротическое, почти мистическое. Его сердце вновь потянулось к девочке. Она обернулась, на ее лице читалось сомнение. Собранные в конский хвост волосы падали на плечо.
– Да, – ответила она. – Помню.
– Знаешь, я тут подумал и спросил себя, с каких это пор я стал экспертом, чтобы советовать. Мне ведь даже не дадут в банке ссуду в тысячу долларов на покупку автомобиля.
– Джон, это ничего не значит…
– Очень даже значит. Если бы я что-то знал, то был бы одним из парней вроде Хокстеттера. Закончил бы колледж.
– Папа говорит, что любой дурак может купить диплом колледжа, – с презрением бросила Чарли.
В душе он возликовал.
2
Еще через три дня рыбка проглотила наживку.
Чарли сказала ему, что решила пойти им навстречу и согласиться на эксперимент. Сказала, что будет осторожна. И заставит их проявить осторожность, если они сами не умеют. Ее лицо было бледным, напряженным и осунувшимся.
– Не делай этого, если до конца все не продумала, – ответил Джон.
– Я постаралась, – прошептала она.
– Ты это делаешь для них?
– Нет!
– Хорошо! Ты это делаешь для себя?
– Да. Для себя. И для моего отца.
– Правильно, – одобрил Рейнберд. – И, Чарли… заставь их играть по твоим правилам. Понимаешь меня? Ты показала им, какая ты крутая. Не позволяй увидеть хоть каплю слабости. Если они увидят, обязательно этим воспользуются. Держись максимально уверенно. Ты понимаешь, о чем я?
– Я… Думаю, да.
– Они что-то получают – ты что-то получаешь. Каждый раз. Никакой халявы. – Его плечи поникли. Огонь ушел из единственного глаза. Она терпеть не могла видеть его таким, подавленным и побежденным. – Не позволяй обходиться с тобой так, как они обошлись со мной. Я отдал своей стране четыре года жизни и один глаз. Один год из этих четырех я провел в земляной яме, ел пауков, метался в лихорадке, дышал вонью собственных испражнений и вылавливал из волос вшей. А когда я вернулся, они сказали: «Спасибо тебе, Джон», – и сунули мне в руки швабру. Они обокрали меня, Чарли. Понимаешь? Не позволь им сделать то же самое и с тобой.
– Я понимаю, – с серьезным видом ответила она.
Он приободрился, потом улыбнулся.
– Так когда большой день?
– Завтра я увижусь с доктором Хокстеттером. Скажу ему, что готова сотрудничать… немного. И я… Я скажу ему, чего хочу.
– Только сначала не проси слишком многого. Бери пример с зазевал на ярмарках, Чарли. Чтобы обчистить дурака, надо его заманить.
Чарли кивнула.
– Но ты покажешь им, кто командует парадом, верно? Покажешь им, кто босс?
– Точно.
Его улыбка стала шире.
– Хорошая девочка!
3
Хокстеттер пришел в ярость.
– Что за чертову игру ты затеял? – кричал он в кабинете Кэпа. Посмел кричать благодаря присутствию Кэпа, решил Рейнберд. Потом вновь посмотрел на сверкающие глаза Хокстеттера, его раскрасневшиеся щеки, побелевшие костяшки пальцев и признал, что, вероятно, поспешил с выводами. Причина заключалась в том, что он, Рейнберд, осмелился миновать ворота и войти в священный сад прерогатив Хокстеттера. Дело было не в выволочке, устроенной Рейнбердом после восстановления подачи электроэнергии. Тогда Хокстеттер допустил серьезную ошибку и знал это. Дело было совершенно в другом.
Он молча смотрел на Хокстеттера.
– Ты все обставил так, что добиться нужного результата невозможно! Ты прекрасно знаешь, что с отцом она не встретится! «Они что-то получают – ты что-то получаешь», – яростно передразнил Хокстеттер. – Ты дурак!
Рейнберд продолжал смотреть на Хокстеттера.
– Больше не называй меня дураком, – сказал он ровным голосом. Хокстеттер отшатнулся… но ненамного.
– Пожалуйста, господа, – устало вмешался Кэп. – Пожалуйста.
На его столе стоял магнитофон. Они только что прослушали записанный этим утром разговор Рейнберда с Чарли.
– Вероятно, доктор Хокстеттер упустил тот факт, что он и его команда наконец смогут что-то получить, – продолжил Рейнберд. – И тем самым на сто процентов увеличить запас своих практических знаний, если я не ошибся в расчетах.
– Благодаря совершенно непредвиденному инциденту, – пробурчал Хокстеттер.
– Инциденту, который вы, в силу недальновидности, не сумели смоделировать сами, – возразил Рейнберд. – Наверное, потому, что слишком увлеклись крысами.
– Господа, достаточно! – произнес Кэп. – Мы здесь не для того, чтобы обмениваться упреками. Цель нашего совещания в ином. – Он посмотрел на Хокстеттера. – Ты получаешь возможность провести реальный эксперимент. Вынужден признать, что ты не слишком благодарен.
Хокстеттер что-то проворчал себе под нос.
Кэп повернулся к Рейнберду.