«Как это современно», – подумала и рассердилась гораздо сильнее, чем следовало бы.
Пока я переваривала эту отвратительную новость, Катрин произнесла тем ртом, который я до сих пор считала своим:
– Развод сделает меня отверженной. Никто больше не захочет иметь со мной дела, если вы со мной разведетесь.
– Об этом нужно было думать раньше, а не вести себя так, что теперь надо мной смеется вся Англия.
– И как я себя вела? – осведомилась я, с каждой секундой все сильнее выходя из себя. Он уже выбрал себе следующую невесту, его жена была девственницей, и я же виновата!
– Вы написали эти подлые письма! – гневно ответил он. – В которых признались, что якобы переспали со всеми мужчинами Англии, начиная с короля и так далее, по порядку. Я рогов не потерплю.
– Вы что, с ума сошли? Каких рогов? Я же ни с кем не спала! Вы можете доказать всем, что эти письма лживы. Скажите, что у вас есть доказательства тому, что я не спала вообще ни с кем!
Казалось, его глаза почернели:
– Всем заявить, что моя жена – девственница?
Жена?! Я не могла поверить своим ушам.
– Значит, вы разведетесь со мной, сделаете меня отверженной и презираемой всеми, выгоните меня, прекрасно зная, что я невинна?
Ответом мне был его взгляд. Да, именно так он и сделает.
В течение этого обмена любезностями Катрин порхала вокруг, пытаясь дать мне понять, какой катастрофой будет для нее развод. Ей это сломает всю жизнь, а для него ничего не произойдет, у него останутся и его фамилия, и его деньги. Я глубоко возмутилась тому, как это несправедливо. Я посмотрела на него:
– А почему бы вам тогда не взять ее… Я имею в виду, мою девственность? Вы, наверное, не можете, но не желаете, чтобы об этом кто-нибудь знал? А вы уже признались вашей возлюбленной Фионе, что вы не мужчина?
До сих пор я никогда не позволяла себе провоцировать мужчин на насилие. Если бы я была героиней любовного романа, написанного лет десять тому назад, я бы уже давно оказалась в постели с задранной на голову юбкой, но лично я терпеть не могу слишком частых изнасилований в такого рода литературе. Когда я принесла в издательство свою вторую книгу, редактор (не Дария) сказала следующее:
– Боюсь, что мы это не сможем напечатать, потому что в этой вещи герой не насилует героиню. Поэтому нашим читательницам покажется, что он недостаточно мужественен.
Я разревелась и заявила:
– Тогда придется мне искать другое издательство. Потому что если герой совершает изнасилование, то тогда это уже не герой!
Сейчас это кажется вполне логичным; а тогда прозвучало чуть ли не как революция. Редактор его напечатала, но предупредила меня, что, наверное, вещь не разойдется. Вещь, разумеется, великолепно разошлась, а что касается этого редактора, то она перешла работать в издательство, которое выпускает порнографическую литературу.
В общем, все это так, но сейчас я не владела собой. Я прижала руки к груди и отшатнулась от него. В его глазах было выражение зверя, и я поняла, как хочется ему доказать, что он может сделать то, чего раньше не делал. Но он не двинулся с места. Ударить женщину ему не позволяла честь, а от того, чтобы совершить изнасилование – которое, я видела, ему хотелось совершить – его удерживало что-то другое. Иногда в меня словно вселяется дьявол. Маленький такой, с пушистым хвостом и рыжей шкурой, как у лисицы. Он усаживается на мое правое плечо и приказывает мне делать всякие ужасные вещи. Несмотря на то, что во мне еще жила бедная девственница Катрин, которая страшно боялась этого человека и была в ужасе от всей несправедливости того, «что мужчины делают с женщинами», но лично я ничего не боялась.
Я выпрямилась, прямо взглянула ему в глаза и издевательски спросила:
– Вы ведь в самом деле не можете, правда же? И чем же, интересно, поможет вам женитьба на Фионе? Не можете со мной, не сможете и с ней.
Разумеется, я прекрасно знала, что этого говорить не следует. Его лицо стало такого цвета, что на него нельзя было смотреть без ужаса. Какого, любопытно знать, взгляда придерживались в то время мужчины на вопрос о битье жен?
К счастью, должна сказать, что он не сделал никакой попытки совершить рукоприкладство. Он просто отвернулся от меня. Но я прекрасно видела, что он весь трясется от гнева.
– Вы зашли слишком далеко, – прошептал он. Тут мне окончательно стало ясно, что с ним не все в порядке.
Мне кажется, средства массовой информации в Америке внушили всем нам слишком сильное чувство вины в случае, если мы равнодушны к чужим проблемам. Поэтому, даже несмотря на то, что этот человек был ужасен, я почувствовала жалость. Импотенция очень сильно влияет на мужчин, и это не зависит от века.
Я подошла к нему.
– Послушайте, бывает, что у этого есть причина. Может быть, физическая причина… а еще иногда бывает, причина в физиологии. Может, если бы мы поговорили об этом, мы бы могли найти причину… А если найти причину, уже, может быть, удалось бы решить проблему. Во всяком случае, я уверена, что это не значит, что вы не мужчина – то, что вы не можете…
Его смех остановил меня. Я терпеть не могу, когда надо мной смеются. А в особенности я не могу терпеть, когда смеются так, как он смеялся, насмешливо и уничтожающе.
– Надо же, какой же вы еще ребенок, – сказал он. – Невинный ребенок!
Сказать о его тоне «насмешливый», это еще не сказать ничего! Вновь рассердившись, я отрезала:
– Мне кажется, вы зря полагаете, что я так уж невинна. Ох, как он на меня взглянул! Он был очень похож на изображение с книжной обложки – а кто лучше меня знает, какие бывают изображения на обложках? Одет безупречно (кстати, не перевариваю это словечко), в снежно-белом галстуке (да-да, честное слово!), широкоплечий, с узкими бедрами, элегантный, руки с длинными пальцами. Его роскошная голова откинута назад, а ко мне обращен только его длинный аристократический нос. С такой насмешкой… С таким превосходством… Он был так уверен, что он, мужчина, конечно, знает все, а эта миниатюрная женщина – я – ничего.
– Так вы в самом деле не невинны, Катрин? – Он двинулся по направлению ко мне и приближался медленными движениями, с неподвижностью волны прилива. – В самом деле нет?
Ясно было, что он собирается поцеловать меня. Я хотела его остановить, потому что во мне отчасти отзывался тот страх перед ним, который испытывала Катрин. Но мне было уже некуда отступать.
Когда его губы уже касались моих, я вспомнила, как однажды Нора сказала: «Если бы вам пришлось однажды с ним поцеловаться, вы почувствовали бы, как перемешиваются ваши души». Уже не помню, какой вопрос я тогда задавала, помню только этот ответ.
Когда его губы коснулись моих, я не знаю, как это называется, перемешивание душ или как-то еще, но я никогда не чувствовала ничего подобного, целуясь с другими мужчинами. Казалось, не только наши губы соединяются, казалось, наши тела стремятся слиться в одно. Мне хотелось утонуть в нем, стать им, мне хотелось соединиться с ним не только физически, а… а…
Ох, да что пытаться это описывать? Могу сказать только, что когда мы целовались, я потеряла себя. Я была уже не сама собой, не Катрин, никем вообще; я была частью его.
Мне казалось, мое тело падает. Ноги подкосились и будто бы поплыли куда-то к кровати. Мне казалось, они поплыли, потому что у меня было ощущение, что я состою из ртути, что во мне нет ни одной кости. Он подался за мной, упал на меня сверху. Его рот был прижат к моему, его тяжелое тело придавило меня.
Много раз в своей жизни я испытывала желание. Многие мужчины в постели заставляли меня… ну, скажем так, заставляли меня делать то, что никого, кроме меня самой, не касается. Но это было ничто по сравнению с этим ощущением. Я не знала, что может существовать на свете желание, способное затопить меня, переполнять так, что не оставалось места ни для мыслей, ни для каких других чувств. Существовал только этот человек, и ничего больше.
Мне это было нужно. Я хотела, чтобы он был так близко, как только может быть достигнуто в природе. В тот момент я хотела от него не только секса, не просто секса. Я хотела, чтобы весь этот человек был внутри меня, чтобы я вся была внутри него.
Нет слов, чтобы описать то, что со мной творилось. Может быть, и с ним было то же, потому что он целовал мою шею с таким видом, как будто он умер бы, если бы не коснулся меня губами. Я откинулась назад, и единственное слово, которое я понимала в тот момент, было – да. Да, что бы он ни захотел. Да, что бы мне ни надо было дать ему, сделать для него. Да всему, абсолютно всему.
Его рука была у меня на груди, мои руки были у него на спине, на плечах, на голове, везде, где я могла его достать. Никогда в жизни я не хотела никого так, как этого мужчину.
Но в тот момент, когда я нащупала руками его ноги, между ними я не обнаружила… ничего. Ох нет, то есть, все что нужно было на месте, но в настоящий момент оно не действовало. По крайней мере его не заставляло действовать мое прикосновение.
Как только я этого коснулась, он откинулся от меня, перекатился на спину и закрыл руками глаза, чтобы я не увидела боли в них. Все мое тело дрожало, мне было невыносимо, что его больше со мной не было. Может, нужно было бы подумать о нем, но я могла думать только о себе.
– Что, так только со мной? – прошептала я.
– Да. – Он это выдохнул откуда-то из глубины своего существа, и я поняла, что признание причинило ему боль.
Повернув голову, я посмотрела на него. Даже несмотря на то, что я чувствовала, что он говорит правду, я не могла заставить себя поверить в его бессилие и что нам надо прекращать. Я хотела касаться его. Я хотела зубами сорвать с него всю одежду и языком слизать смуглый цвет с его кожи.
– Тэйви, – прошептала я, подкатившись к нему, и прижалась ртом к его груди, к тому месту, где расстегнулась его рубашка. Я слышала, как бьется его сердце под моими губами, я чувствовала его теплую темную кожу, я чувствовала…
Он меня оттолкнул, потом посмотрел и издевательски заключил: