вызывающе распахнут.
Когда чехословацкий журналист спросил, правда ли, что он, офицер американской армии, загнал в Синчхоне в бомбоубежище двести детей и стариков, облил их бензином и сжег, Гаррисон спокойно ответил:
— Да, так все и было. Мы там сожгли живыми шестьсот пятьдесят корейцев. Потом еще пятьсот двадцать корейцев и кореянок с детьми по моему приказу загнали в бомбоубежище бывшей уездной милиции и взорвали их всех.
В зале раздались возгласы возмущения. Но Гаррисон, стараясь их перекричать, докладывал:
— Многих, кажется тысячи две, я приказал потопить в водохранилище Намбу.
Это был вызов! Он упивался ужасом журналистов и, по-видимому, чувствовал себя героем.
— Правда ли, что по вашему приказу детей отнимали от матерей?
— Да, я приказал. — Слово «приказал» Гаррисон произносил с особой гордостью — как же! Он имел неограниченную власть над несчастными, и это, вероятно, были счастливые мгновения в его жизни. — Детей вместо воды поили бензином, и они все умерли мучительной смертью… — Гаррисон радостно продолжил: — Потом мы насыпали им рисовую солому на голову, облили бензином и подожгли. В двух портовых складах мы убили четыреста женщин и сто два ребенка.
— Чем вы руководствовались в своих поступках?
Он усмехнулся.
— Мое дело исполнять. Руководствовался я всегда приказами своего начальства. Мы в Корее принимаем полицейские меры: Корею нужно очистить от коммунистов.
— Вы зачисляете в коммунисты и детей?
— Они вырастут и станут коммунистами.
— Вы совершили злодеяния, которые сравнимы лишь со злодеяниями гитлеровцев в прошлой войне. Знаете, что вас ждет?
— Догадываюсь, — произнес он с иронией. — Вас ждет то же самое. Если это случится для вас чуть позже — разница невелика.
Он знал, что пощады ему все равно не будет, и издевался над корреспондентами, а зал неистовствовал. Это был преступник-профессионал, конечный продукт своего общества. Ему хорошо платили — и он убивал.
Меня интересовало, как будет вести себя капитан Маккелрой. Так же нагло или попытается смягчить свой позор философствованием? Когда кто-то из корреспондентов обратился к нему, Маккелрой произнес то, что, по всей видимости, давно продумал, выносил в себе:
— Здесь, в Корее, мы стремились превзойти в злодеяниях Гитлера, и это нам, кажется, удалось.
Под словом «нам» он, конечно, подразумевал американцев вообще. Все-таки решил пофилософствовать! Сыграть в непосредственность и правдивость…
После короткой паузы он продолжал:
— Эта чудовищная война всех нас превратила в преступников, и я не прошу пощады… Кто ответит за море крови?..
Последние слова он произнес с горьким пафосом.
«Кто ответит за море крови?» Смешнее всего, что именно этот патетический вопрос задаст вскоре своему сенату Дуглас Макартур, снятый со всех постов за поражение в корейской войне. Удивительная американская логика. Развязав войну в Корее, истребив двадцать миллионов корейцев и положив на поле боя почти полмиллиона американских солдат, Дуглас Макартур, как ни в чем не бывало, спрашивает сенатскую комиссию: «Кто ответит за море крови?» И разъяснит: «Такое опустошение я видел впервые в жизни. Мне стало дурно, когда своими глазами увидел трупы тысяч женщин и детей». Одним словом, я — не я, и лошадь не моя. Очень удобная, хоть и не разгаданная мной до конца, логика. Почему-то наперед никто не раскаивается. По всей видимости, виноват всегда тот, кто оказывает сопротивление американцам. У военно-промышленного комплекса США, видите ли, в Корее зона жизненно важных интересов, хочется бесконтрольно распоряжаться ее ресурсами, а корейцы не хотят, сопротивляются, бьют янки. Вот они-то, корейцы, и должны отвечать за море крови.
До снятия Макартура с должности оставалось каких-нибудь два месяца. О своем смещении он узнает от жены, которая услышит по радио, что ее Дуглас снят с должности по приказу президента Трумэна… На место Макартура назначен генерал Риджуэй…
Американская логика. Что это такое? И существует ли она вообще? Может быть, я ее выдумала? Где права сила, там бессильно право?
Маккелрой до недавнего времени находился в Японии, и корреспондент остро интересовался: а что же происходит в Токио?
— Как японское правительство реагировало на последние события в Корее?
— Когда в прошлом году началась война, один из членов правительства воскликнул: «Эта война — ниспосланное богом счастье!»
— Известный американский журналист Биг недавно писал: «Япония уже стала настоящей союзницей Соединенных Штатов. Можно сказать, что без ее помощи мы, возможно, были бы выгнаны из Кореи». В чем заключается помощь Японии вашей армии?
Маккелрой был несколько озадачен.
— Я не знаю, что имеет в виду Биг, так как не читал его статью, скорее всего, то, что японские заводы делают для нас пушки, снаряды, радары, броневые плиты. Ну, ремонт военной техники.
— Но ведь Японии запрещено производить вооружение!
Он пожал плечами: мол, а я-то тут при чем?
— Зачем вы, американцы, пришли в Корею? — не унимался корреспондент. — Чем вы здесь занимались? Может быть, вы хотели принести свободу корейцам?..
И хотя вопрос звучал риторически и не требовал ответа, Маккелрой на него отозвался:
— Я лично был инструктором в «отряде общественного спасения» — «чиандэ». Отряды создавались из уголовных элементов…
— Чему же вы обучали «чиандэ»? — тут же последовал вопрос.
Маккелрой на секунду запнулся, затем ясно и четко проговорил:
— Я обучал их массовым расстрелам мирных жителей.
В его ответе не было ни бравады, ни личного хвастовства, как в ответах Гаррисона. Скорее, здесь было осуждение тех, кто заставлял-де его, солдата американской армии, заниматься таким грязным делом. О, этот парень играл тонкую игру. Только ему ничто не могло помочь…
Не знаю, какие подробности узнала бы я еще о деятельности Маккелроя в Корее, но в это время раздался сигнал воздушной тревоги. Конвойные увели пленных, мы бросились в бомбоубежище.
Пока бежали до подвала, краем глаза увидела, как с юга, из-за острова Янгакто и Тэдонгана, надвигается темная туча. Она закрыла солнце. Это были американские тяжелые бомбардировщики, не меньше сотни!
В бомбоубежище взглянула на часы: двенадцать часов десять минут. Даже сквозь массивное потолочное перекрытие был слышен нарастающий звук падающих бомб. Стены подвала гудели.
— Новогодний подарочек Дяди Сэма, — сказал Сергей Владимирович. — Многострадальный Пхеньян. И без того не осталось камня на камне.
— А помнишь, как мы поднимались на Тэсон?..
Он ничего не ответил. Гул все усиливался. Там, наверху, рушились последние здания, гибли люди, не успевшие укрыться. Много лет спустя член парламента Великобритании Вильям Вильсон скажет, что «США сбросили только на Пхеньян так много бомб, что их количество превышает численность его населения». А населения в ту пору в городе было около полумиллиона человек. Мы не знали, сидя в бомбоубежище, что за каких-нибудь двадцать минут налета Б-29 от полумиллиона осталось всего пятьдесят тысяч. Мы не знали также, что это самая крупная бомбардировка Пхеньяна за время военных действий. Не знали того, что под обломками здания погибла семья Квона — Соль Хи, сын Рим, дочь Ен Э. Погиб поэт Чо Ги Чхон, погиб его друг композитор Хван. И еще много знакомых нам людей расстались с жизнью за эти двадцать минут.
Когда смрадный дым проник в бомбоубежище, мы решили выбраться на воздух. Вход был завален тяжелыми бетонными глыбами, и прошло немало времени, прежде чем удалось проделать узкое отверстие под рухнувшей стеной.
Весь город был объят пламенем. Горели постройки, деревья, горела сама земля, дымились рухнувшие под бомбовым ударом общественные здания. На улицах плескалось пламя, высокие паруса пламени. Черные хвосты дыма тянулись по всему небу.
Американские самолеты ушли, возможно, их отогнали МиГи-15.
Мы остановились в нерешительности: куда идти? Сквозь море огня трудно пробиться к штабу — ближе всего было советское посольство.
— Пойдем, — сказал Аверьянов. — Может быть, там кто уцелел… Посольство бомбить не имеют права!
Из проемов окон домов вырывались желтые языки пламени. Повсюду валялись обгорелые трупы. Странное дело: американские самолеты ушли, а бомбы продолжали взрываться. То и дело раздавался гул и в воздух взлетали каменные блоки, вырванные с корнем деревья. Мы задыхались от кислого запаха горелого металла.
— Какие отпетые мерзавцы! — возмутился Сергей Владимирович. — Понимаешь, что придумали? Разбросали повсюду бомбы замедленного действия. Чтоб помешать тушить пожары. Теперь будут рваться несколько дней подряд.
Мы продвигались к посольству, зная, что, по международным законам, американцы не имеют права бомбить его, там должны быть наши советские представители, товарищи, которых мы хорошо знали.
Корреспонденты иностранных газет почему-то увязались за нами. Возможно, вид женщины, мой вид, как-то успокаивал их.
Ничего подобного я не видела даже в Хиросиме и Нагасаки. Там был серый пепел. Страшный серый пепел — то, что осталось от сотен тысяч людей. Сотни тысяч жизней испарились, невидимая радиация обволокла каждый камень, каждую балку. Полное безмолвие.
Здесь тоже был серый пепел. Груды пепла. Колышущиеся огненные паруса вздымались до неба, грозя накрыть нас с головой. Тот, кто уцелел, полз к Тэдонгану, к воде. Лед лопнул, и образовались обширные полыньи.
Мы продвигались медленно и осторожно, сожженные напалмом камни хрустели под ногами. Все видимое пространство было завалено щебнем, кирпичом, каменными блоками и плитами.
Неожиданно замерли на месте — откуда-то доносился слабый детский плач.
— Подождите меня здесь, не двигайтесь, — отрывисто сказал полковник и заспешил на еле доносившийся звук.
…Не знаю, что было потом. Что-то громадное, ослепительно белое ударило мне в глаза, в грудь, и я потеряла сознание.
Очнулась, должно быть, от холода. Попыталась встать на ноги, но снова повалилась на землю от режущей боли в левом боку. Не сразу поняла, что уже ночь. Пхеньян все еще горел. Я лежала на краю глубокой воронки. Ни Аверьянова, ни корреспондентов иностранных газет не было. Догадалась: их больше нет… Нет Сергея Владимировича. Вообще нет его больше на Земле. Эта чудовищная мысль не укладывалась в голове. Как же так? Только что был — и вдруг нет? Я еще слышала его голос, ощущала теплоту его руки…