Воспоминания: 1802-1825 — страница 13 из 79

Нам не терпелось быстрее прибыть в Тифлис, и мы с Воронцовым оставили наших компаньонов и, в сопровождении всего двух казаков, отправились рысью. Наши казаки не смогли следовать за нами, испугавшись, как бы мы не поехали не той дорогой; мы были в восторге, заметив на Мухранской равнине лагерь с нашими войсками; но какое неприятное чувство мы испытали, когда, пожелав приблизиться к нему, столкнулись с часовыми, которые, нацелив на нас ружья, приказали удалиться; хоть мы и объявили свои звания, нам пришлось проехать мимо. На некотором расстоянии от этого лагеря мы обнаружили казачий пикет, который сообщил нам, что в крае царит чума, и тот егерский батальон изолировался, чтобы обезопасить себя от этого зла. Мы проехали мимо Мцхеты, руин старинного замка и монастыря, построенного на великолепном месте — там, где Арагви впадает в Куру. Вид Мцхеты, гор, и быстрого извилистого течения двух рек — один из самых прекрасных, какие только можно увидеть в мире.

Наконец, мы ясно увидели Тифлис, довольно большой город, стоящий на берегах Куры, чьи древние стены увенчивают отвесные скалы; проехали мимо чумного кладбища, что отнюдь не было для нас приятным, и прибыли в дом князя Цицианова, главнокомандующего в Грузии и на границе Кавказа. Он принял графа Воронцова очень хорошо, а вот меня очень плохо; его разместили в доме князя, а я с Нехлюдовым и Шмидтом отправился ночевать в город. Сия первая ночь была очень неприятной: мы прошлись по узким темным и абсолютно пустынным улочкам; эпидемия заставила жителей спасаться бегством, и при слабом свете нашего фонаря мы различали на некоторых дверях намалеванные дегтем кресты, которые указывали на дома, где произвела опустошение чума. Наш квартал тоже был заброшен; окна были разбиты, и ветер и кошки проникали туда со всех сторон. Мы не слишком-то обрадовались такому началу, и чума не внушила нам разве что чувство ужаса. Но со следующего дня мы начали привыкать к этой мысли, а несколько дней спустя о ней больше не думали, и находили даже очень забавным меры предосторожности против чумы. В Тифлисе есть очень приятные горячие серные ванны, где я частенько бывал; нужно было отказаться от женщин, что удалось с большим трудом, я лишь ненадолго смог за деньги найти себе одну: говорят, что когда в городе нет эпидемии, удовлетворить любопытство, которое должен иметь каждый приезжающий, чтобы познать столь хваленых красавиц Грузии, очень легко.

Князь Цицианов готовился к походу на Гянджу, и, когда все было готово, мы покинули Тифлис и отправились на соединение с армейским корпусом, собранным приблизительно в 15 верстах от города и состоящим из Нарвского драгунского полка, батальона Кавказского гренадерского полка, 17-го егерского и Севастопольского полков, нескольких казаков; грузинские и татарские волонтеры присоединялись к ним на ходу, и каждый день несколько князей или дворян, великолепно одетых, следовавших на превосходных лошадях вместе со своими хорошо вооруженными и хорошо держащимися в седлах вассалами прибывали, чтобы пополнить нашу маленькую армию, и придать ей облик некоего крестового похода; князья Орбелиани, Амилохвари, Чавчавадзе и другие грузины, татары и армяне высокого происхождения также прибыли, чтобы предложить свое мужество и хвастануть своей роскошью.

Мы двигались по правому берегу Куры, спускаясь вниз по течению сей реки; на второй день мы переправились через мелкую, но быструю речку Аджету по превосходному каменному мосту, который называют Красным; он древней и очень прочной постройки. В кладке этого моста, с той стороны, откуда мы пришли, сделана вровень с водой очень просторная и удобная конюшня, в которой может укрыться целый караван. В одной из опор, служащих основой арки посредине моста, есть лестница, которая ведет в квартиру, где путешественник найдет даже камин. Наша команда без особого труда поднялась на мост, образующий очень высокую арку. В пути мы получили удовольствие от бегов и тех упражнений, которые грузины и татары выполняли со своими лошадьми, это нас очень развлекло.

На 7-й день похода мы прибыли в Шамхор, древний полностью разрушенный город, от которого остались только руины; князь принял здесь посланца от Джевата, хана Гянджи, который, узнав о марше нашей армии, спрашивал о цели оного, а скорее хотел с помощью гонца разузнать о силах нашей армии. Он нашел наше вооружение внушительным, но, однако, поведал нам, что хозяин его обладает куда большими пушками, чем наши.

Прибыв поближе к Гяндже, князь возжелал произвести ее разведку, но, видя противника, развернувшего свои силы, он приказал двинуться почти всему корпусу, и у садов окраин города дело пошло: батальон Кавказских гренадеров под командованием храброго подполковника Симановича и самая большая часть наших казаков вместе с грузинами и татарами, поддержанные несколькими артиллерийскими орудиями, атаковали противника с фронта и вынудили его укрыться за слободскими стенами; князь самолично с оставшейся частью войск взял правее и проникнул в слободу; персы, не сходя с места, ожидали нас за одной из стен, обстреливая оттуда всю улицу. Воронцов и я спешились и попросили о милости быть задействованными в сражении; князь охотно доверил каждому из нас по 30 егерей; вперед выдвинули одно орудие и через несколько минут противника выбили и, преследуя, гнали из одного сада в другой; мы взобрались на стены и постарались расчистить путь артиллерии: несколько грузинских князей проявили действительно геройскую отвагу и преследовали кавалерию противника до самой крепости. Отряд под командованием подполковника Симановича также отбросил противника сквозь слободу и, в то же время что и мы, показался на площади, отделяющей слободу от крепости.

Князь поместил артиллерию на внутренней границе слободы, и то там, то сям началась стрельба из орудий. Огонь из мушкетов, ведущийся противником из небольшого передового укрепления, стоящего отдельно от стен крепости, стеснял наших артиллеристов, и князь отдал приказ захватить укрепление; капитан Котляревский со своей ротой 17-го егерского полка, Воронцов и я с нашими егерями, побежали чтобы овладеть им, но, когда мы добрались до рва, огонь, направленный на нас со всех сторон, был столь сильным, что большая часть наших солдат или была убита, или бросилась наземь; Котляревскому пуля попала в ногу, и Воронцов увел его; не считая эскадрона драгун, которых князь направил нам на выручку, у нас оставались лишь солдаты, с трудом улизнувшие от персов, которые предприняли вылазку и отрезали головы несчастным раненым.

После того, как князь посетил все окрестности крепости и отдал приказания, он вернулся на ночевку в лагерь, но на следующий день оставшаяся часть корпуса подтянулась, и Гянджа была окружена со всех сторон.

Крепость Гянджа окружена рвом, позади коего есть маленькая стена из засохшей земли, затем глубоким рвом и очень высокой стеной из кирпича и камня с башнями по сторонам.

Князь Цицианов и начальник штаба разместились на расстоянии пистолетного выстрела от крепости, в маленьких помещениях внутри мечети, чьи окна и двери выходили внутрь двора. Хотя был декабрь месяц, погода стояла превосходная, мы обедали на открытом воздухе во дворе этого персидского монастыря, затем шли на террасу, чтобы осмотреть крепость и сделать несколько выстрелов из ружья; иногда мы объезжали верхом наши позиции, которые располагались столь тесно, что в один прекрасный день, в то время как мы были за столом, несколько наших гранат, неумело направленных с другой стороны крепости, разорвались над нашими головами.

Персы неоднократно делали вылазки, особенно ночью; их самообладание и ответы Джеват-хана на предупреждения князя доказывали нам, что осада протянется долго; артиллерия наша была слишком слаба, чтобы расшатать стены крепости, а снабжение наших войск затруднялось; итак, следовало испробовать последнее и единственное средство для овладения Гянджей — штурм.

Решившись на штурм, князь скрыл от нас это; будучи довольным тем, как мы с Воронцовым участвовали во взятии пригородов, и не желая подвергать нас слишком большой опасности, он направил нас против лезгин, под команду славного генерала Гулякова, сказав нам, что там мы найдем больше возможностей отличиться, нежели при осаде, от которой нельзя ожидать серьезного боя. Он доверил нас грузинскому князю Луарсабу Орбелиани, которому он дал для нашего эскорта 300 татар.

Мы двинулись в путь, но вместо того, чтобы заночевать, как рассчитывали, на постоянном посту наших войск, мы сбились с пути, и, поскольку ночь становилась очень темной, нам пришлось встать среди степи чтобы накормить наших лошадей. Едва мы приступили к нашему скудному ужину под обильно валящим снегом, как татары обратили наше внимание на далекие огни, как они утверждали, лезгинского войска; мы разожгли больше костров, чем те, которые устрашили наш эскорт и спокойно заснули в ожидании восхода луны. Луарсаб резко разбудил нас, объявив, что татары нас покинули, и что ни он, ни его верный грузин не смогут разыскать дорогу, и что, тем не менее, оставаться там где мы были дальше было опасно; итак, следовало вновь взобраться на лошадей, в сопровождении лишь наших слуг и двух казаков, и переносить дружелюбную брань нашего проводника по поводу глупости, которую мы совершили, приехав в Грузию, тогда как в Петербурге могли бы прогуливаться в экипаже и развлекаться в театре; в течение некоторого времени он наслаждался этими развлечениями и находил их тем более приятными, поскольку в свое ранней молодости был игрушкой в руках судьбы. Уведенный в ранней молодости лезгинами, которые захватили и разграбили замок его отца, он был продан одному черкесскому князю, который перепродал его на границе Кавказа одному офицеру нашей армии; этот офицер, не сомневаясь в благородном происхождении своего молодого невольника, сделал из него своего конюха и взял его с собой в поездку в Петербург; как раз в то время, когда он был в столице, посол царя Грузии, который сообщил о несчастье, случившемся в семействе Орбелиани — одном из самых прославленных в своей стране и близком царской семье — нашел и признал молодого Луарсаба и вернул того к своему положению и к родителям, которые за несколько лет уже оплакали смерть своего ребенка. Итак, ему было более позволительно, чем другим, бояться лезгинов и удивляться тому, что мы по своей доброй воле прибыли чтобы подвергнуть себя опасности попасть в такую же беду.