С целью поддержать благородные и тяжелые усилия сербов, сражавшихся, несмотря на резни и жестокости, за свою независимость как разъяренные тигры, в Сербии находился наш пехотный полк и небольшое количество конницы под командованием генерала Орурка.
Кара-Георгий, предводитель этого столь же храброго, сколь и жестокого народа, показывал примеры нетерпения и ненависти к мусульманам. Эта борьба походила больше на последствия мучений, чем на войну, сражения только усиливали ожесточение с обеих сторон. Тем временем, опасаясь оказаться не в состоянии сопротивляться численно превосходящему противнику, когда лихорадка сильно сократила число наших солдат, генерал Засс был вынужден дать генералу Орурку приказ вернуться со всеми его войсками и на время оставить сербов сражаться самим.
Ежедневно укрепляющиеся на островке Лом турки угрожали нашим коммуникациям и спокойствию всей Малой Валахии. Надо было избавиться от этой опасности. Подполковнику Энгельгардту было приказано занять островок и укрепиться там. Силами двух пехотных батальонов и при помощи орудийного огня с судов нашей флотилии, ему удалось захватить островок и его укрепления, а также взять в плен сильный гарнизон в 500–600 человек. В этом столкновении мы потеряли молодого Обрезкова, офицера, подававшего самые лучшие надежды. Мне было поручено командовать аванпостами, что было непросто из-за близости к неприятелю, его ядра проносились над нашими головами, а наши пикеты стояли на расстоянии ружейного выстрела от него. Особые предосторожности надо было предпринимать по ночам, и часто мы были вынуждены бросаться на помощь нашим аванпостам. Наш лагерь покрывали укрепления, которые были сооружены ночью и служившие в случае необходимости укрытием нашим пикетам. Они позволяли простреливать позиции противника.
Однажды, когда в обоих лагерях царило полное молчание, мы были подняты по тревоге пушечными и ружейными выстрелами, которые одновременно звучали на позициях противника и в крепости. Вскоре стало ясно, что это победный салют, и от этой мысли нас бросило в дрожь. Видинский паша прислал свои извинения за то, что открыл огонь по нам, объяснив это тем, что был вынужден сделать это для того, чтобы отпраздновать победу визиря, одержанную у Журжи, и полное уничтожение нашей армии. На следующий день генерал Засс получил приказание главнокомандующего оставить позицию, уйти из Малой Валахии и постараться соединиться с ним в окрестностях Бухареста. К счастью, это безнадежное намерение не было выполнено. Храбрый генерал Засс верно рассчитал, что, если в Большой Валахии все было потеряно, то он не успеет прибыть туда вовремя и со своей горсткой людей не сможет оказать там сильной поддержки. С другой стороны, уйдя с позиции, он предоставит воодушевленному неприятелю возможность преследовать себя, вследствие чего нам придется оставить свои запасы, больных, обозы, и отдать всю Малую Валахию на жестокое разграбление. Вместе с тем, нам следовало опасаться быть полностью отрезанными от основных сил.
Только через несколько дней мы получили подробные известия о переправе визиря через Дунай, и нам стало ясно, насколько прав был генерал Засс, который не стал торопиться с выполнением первого полученного приказа, замененного приказом действовать по обстоятельствам.
В Рущуке из остатков домов турки построили плоты и шлюпки, на которых при поддержке артиллерии, наполовину вплавь, на досках они форсировали Дунай и высадились на нашем берегу. Полученные первые известия об этом командование не расценило как угрозу и удовлетворилось посылкой одного батальона для того, чтобы сбросить десант в реку. Батальон был обращен в бегство. Наспех переправившиеся турки сражались и одновременно активно старались восстановить укрепления перед старым мостом, расположенным неподалеку от пункта их высадки. На место действия направлялись все новые полки и батальоны, ночной мрак не давал провести разведку и верно оценить силу неприятеля. Наши атаки отражались с невиданной храбростью. С рассветом стала видна огромная масса турок, постоянно усиливающаяся новыми войсками, которые были готовы наброситься на нашу армию. Мы были слишком слабы и отступили. Не вызывает сомнения, что, если бы противник был верно осведомлен о наших возможностях, то он решился бы атаковать, и тогда, возможно, даже остатки нашей армии никогда не увидели бы Россию. Судьба кампании, да и всей войны с турками, могла зависеть от этого момента.
Но к счастью, турки не осмелились продолжить свое наступление, их пыл угас, и они удовольствовались тем, что восстановили предмостные укрепления. В последующие дни происходили кавалерийские стычки, которые ничего не дали, наша армия укрепилась, войска вернули себе мужество. Дисциплина и талант взяли верх над безрассудством и многочисленностью. Главнокомандующий приказал соорудить укрепления, которые вначале мы защищали, а потом он полностью окружил и заблокировал всю переправившуюся армию неприятеля. Такое положение продолжалось несколько месяцев, и вскоре эти же самые турки, которые могли нас сокрушить, стали бояться за свою безопасность.
В это время, под впечатлением успехов визиря, неприятельский корпус, противостоявший войскам генерала Засса, покинул свои укрепления и предпринял неловкую попытку атаковать нашу позицию. Вначале турки попытались захватить наши редуты, но, будучи отбиты, устремились между нами и оказались на равнине. Там они сожгли часть нашего лагеря и почти разделались с одним из наших каре. Отброшенные непоколебимой стойкостью наших войск, они кончили тем, что укрепились на горе Калафат, ранее занятой нашими аванпостами и находящейся правее нашей позиции. Тем самым турки оказались в значительно более выгодном положении, так как прежняя их позиция простреливалась нашими редутами, а огонь оттуда доставлял им сильное беспокойство.
Наши потери не были столь значительны, как надо было ожидать от этого боя. Войска принялись за восстановление лагеря и за возведение новых редутов. Мы старались путем устройства волчьих ям обезопасить себя от новых атак неприятеля. К несчастью, я заболел лихорадкой и был вынужден вернуться в Крайову.
Часть турецкой армии была еще на другой стороне Дуная, и, поднявшись вверх по реке, перенесла свой лагерь под Видин. Турки пасли своих лошадей напротив нашего правого фланга, и забавлялись тем, что переходили на островок, находившийся позади нашей позиции. Граф Воронцов был послан переправиться через реку выше по течению и атаковать неприятеля там, где он чувствовал себя в полнейшей безопасности. Эта диверсия была проведена со всем присущим этому генералу талантом и храбростью, и полностью удалась. Захваченный врасплох неприятель был разбит, его преследовали на виду у нашего лагеря и турецкого лагеря на горе Калафат вплоть до стен Видина. Граф Воронцов расположился на возвышенности нашего правого фланга, занял и укрепил островок. За несколько дней удержания этой позиции турки не осмелились выбить его оттуда, граф Воронцов, оставив на островке гарнизон с пушками, переправился обратно и присоединился к генералу Зассу.
Вскоре мы получили радостную новость о том, что генерал Марков форсировал Дунай возле Рущука и полностью разбил армию визиря. Это сообщение преисполнило нас радостью, тем более что ухудшение погоды заставляло нас желать окончания кампании. Чтобы отплатить туркам за то ужасное впечатление, которое произвел на нас их радостный салют в честь успешных действий армии визиря, все наши войска выстроились в боевом порядке и по сигналу, данному пушками редутов, победа была отпразднована троекратным залпом.
Паша Видина прислал спросить, что мы празднуем, причина была ему сообщена. С этого момента он удвоил свою предупредительность по отношению к нам, турецкая армия больше не доставляла нам беспокойства.
После того, как главнокомандующий плотным кольцом обложил предмостные укрепления, сооружение которых было оплачено гибелью лучших войск турецкой армии, он принял решение отправить генерала Маркова переправиться через Дунай выше по течению так, чтобы неприятель этого не заметил. Переправа произошла ночью, и с рассветом наши войска стремительно бросились на турецкий лагерь, расположившийся на высотах, окружавших Рущук. Захваченные врасплох турки почти не оказали сопротивления, одни укрылись за стенами крепости, другие в беспорядке бежали до Кадыкиоя. В наши руки попал весь лагерь вместе с лавками, лошадьми, пушками и ценными вещами, которыми воспользовались наши солдаты и казаки. Пушки были немедленно повернуты против предмостных укреплений, которые были обстреляны с тыла. Суда нашей флотилии, которые из-за этих пушек были вынуждены держаться в отдалении, спокойно приблизились к предмостным укреплениям и стали посылать гранаты в спину туркам, в то время как редуты обстреливали их с фронта. Следующей ночью, находившийся внутри предмостных укреплений визирь на маленькой лодочке сбежал оттуда и укрылся в Рущуке. В лагере, обстреливаемом артиллерией со всех сторон, осталось 25 тысяч несчастных, которые не могли надежно укрыться от огня. Не имея ни припасов, ни надежды соединиться со своими основными силами, они через несколько дней перестали отвечать на наш огонь. Лагерь был полон трупов и павших лошадей; несмотря на то, что он находился на берегу реки, осажденные, не могли утолить жажду, не подставив себя под смертоносный огонь нашей флотилии. Они умирали от голода и холода, делом чести было предложить им сдаться. Отправленный с этим сообщением офицер был поражен ужасными условиями и зараженностью лагеря. В качестве ответа нам сообщили, что никогда лагерь не примет никакую капитуляцию. Тем не менее, было слишком жестоко продолжать обстрел, тогда как турки больше не отвечали на наш огонь.
М.И. Кутузов. 1811.
Ненастное время года продолжалось, дожди и грязь ослабляли и утомляли нашу армию. Всем хотелось мира. Было известно, что в турецком лагере находились молодые люди из самых известных семей Константинополя, и что они готовы скорее умереть, чем сдаться в плен. Тогда хитрый и ловкий генерал Кутузов предложил, как знак уважения доблести, каждый день посылать в лагерь пищу. Для паши и, в особенности, для командующего посылалось все, что можно было найти из еды и для поддержания достатка. Эти дары принимались с благодарностью, но не в качестве условия капитуляции. Тем временем, отношения становились все более оживленными и дружескими, туркам было разрешено писать домой. Они не преминули расхвалить великодушие русских и нарисовали ужасающую картину положения, в котором они оказались. Отцы этих храбрецов, в том числе некоторые представители высшей знати Империи, стали желать мира, чтобы спасти своих детей. Они рассматривали сдержанное поведение русского главнокомандующего, как доказательство легкости, с которой наше правительство будет вести переговоры. В конце концов, генерал Кутузов, уставший от непогоды и от страданий наших солдат, предложил турецкой армии выйти из лагеря с оружием, пушками, обозами и со всеми воинскими почестями, а затем отправиться на зимовку в несколько указанных ей деревень. Условием было то, что ни один турок не будет пытаться перейти через Дунай, и что будет объявлено полное перемирие до тех пор, пока не продолжится кампания. Если же мир не будет заключен, то турки вернутся в свое предмостное укрепление, и будут продолжать его защищать. Турки приняли это выгодное и вызывающее удивление предложение, и кампания закончилась.