После 48-ми часового обстрела был назначен штурм. Укрепления были взяты с таким натиском, который объяснялся только привычкой наших войск одерживать победы. Сражение перекинулось на город, бились за каждый дом, каждая улица превратилась в новое препятствие и стала полем боя. Только через 13 часов, наполненных, трудностями и отвагой, наши солдаты овладели развалинами разрушенного в пыль и прах Ахалциха. Расположенная на скале и возвышавшаяся над городом крепость, видя разрушение последнего, запросила капитуляции, которая и была ей предоставлена. Неутомимый в развитии победы Паскевич направил генерала князя Вадбольского овладеть крепостью Азгур, которая открыла перед ним ворота. С другой стороны князь Черкасский двинулся на освобождение нескольких тысяч христианских семей, которых 4 тысячи турок увели с мест проживания в Карском пашалыке. После того, как турецкие силы были разбиты, они бросили своих несчастных пленников, которые, таким образом, избежали суровой неволи.
Крепость Ардаган даже не помышляла о сопротивлении и сдалась генералу Бергману, который подошел к ее стенам с небольшим отрядом. В течение нескольких дней генерал князь Черкасский, который, как и другие генералы, командовал небольшими отрядами основной армии, занял крепость Баязет, столицу одноименного пашалыка, форты Фопраккале и Диадином. Везде наши войска воспользовались ужасом, который внушили врагу наши успехи и имя графа Паскевича. Русский флаг, развевавший уже на берегах Евфрата, внушал удивление и страх всем азиатским провинциям Турции. Таким образом, 9 сентября окончилась эта двухмесячная кампания, которая была столь же важной для расстановки сил в войне, сколь и запоминающейся славой графа Паскевича и его храбрых солдат.
В общем, в результате этой кампании в Европейской Турции в наши руки попали Молдавия, Большая и Малая Валахия, большая часть Болгарии, 8 крепостей, 957 пушек, 180 знамен, 9 пашей и свыше 22 тысяч пленных. В Азии мы захватили три пашалыка, 6 крепостей, 3 форта, 313 пушек, 195 знамен, 8 пашей и более 8 тысяч пленных.
Корабль, на котором плыл император, должен был через три дня доставить нас в Одессу. При почти попутном ветре мы прошли больше половины пути от Варны, когда с раннего утра разразилась непогода со встречным ветром, который сначала заставил нас лавировать, а вскоре и свернуть все паруса из-за невероятной силы, с которой он дул. Непогода перешла в шторм с такими порывами ветра, что вскоре часть рангоута на бизань мачте и часть такелажа были разбиты. Качка судна была столь сильной, что сделала невозможными работы по починке и предотвращению дальнейших поломок. Надо было закрепить руль и отдаться ярости волн. Все члены свиты улеглись в свои гамаки, часть матросов и прислуги чувствовали себя больными или боялись разбить себе голову, оставаясь на ногах. В добром здравии оставались только император, граф Потоцкий и я. Но для того, чтобы передвигаться, нам приходилось страховаться. Чтобы услышать что-нибудь при таком сильном ветре приходилось кричать друг другу в ухо. Все плохо закрепленные предметы обстановки швыряло от одного борта к другому. Было очень холодно, и страшный ветер гнал корабль к неприятельским берегам Босфора. Через 20 часов мы прошли уже больше 60 миль в этом направлении. Не было никакого способа бороться с этой новой опасностью, еще 24 часа подобной непогоды и Российского императора выбросит на мусульманский берег. Всегда сдержанный и снисходительный император высказал мне только небольшой упрек за то, что я посоветовал ему довериться опасностям мореплавания вместо того, чтобы передвигаться по суше. Он сказал: «Я твердо решил быть в Петербурге 14 октября в день рождения моей матери. Настоящая задержка лишает меня этого удовольствия». Наконец, через 26 часов шторма сила ветра несколько уменьшилась, его направление немного изменилось, что позволило нам, во всяком случае, прекратить попятное движение. Восстановительные работы продолжились с тем пылом, который объяснялся присутствием императора, такелаж был частично восстановлен и корабль начал слушаться руля. После обеда ветер успокоился, на несколько часов осталось только сильное волнение, которое раскачивало наш большой линейный корабль как хрупкую лодочку.
Смерть императрицы Марии Федоровны.
Наконец, ветер изменил направление, и мы продолжили наш прямой путь в Одессу, к которой мы смогли приблизиться только глубокой ночью. Для того чтобы направлять путь корабля, надо было следовать ночным сигнальным огням, а чтобы при подходе к рейду избежать несчастных случаев, мы бросили якорь вдали от города. Погода была ужасной, шлюпку, на которой плыл император, преследовал холодный дождь. К большой радости жителей города, которых непогода заставила опасаться за судьбу своего государя, он прибыл в дом графа Воронцова. Его уже несколько часов с нетерпением ожидал курьер великого князя Михаила, который был послан из лагеря под Варной с тем, чтобы доставить великому князю известия об императоре. Даже армия и флот пострадали от непогоды, несмотря на надежное крепление, корабли пострадали, лагерные палатки были снесены или разорваны.
Приготовления к путешествию заняли всего несколько часов, и в 4 часа утра я имел честь занять свое место в коляске рядом с императором. В Елизаветграде мы остановились на молитву. Только шаги императора и мои раздавались под сводами церкви, только один священник слышал его голос, только несколько свечей горели в полумраке. Отъезд был печальным, и, несмотря на то, мы недавно избежали опасности, казалось, предвещал несчастье. Было 8 октября, для того, чтобы приехать в Петербург 14 октября, нельзя было терять ни минуты. Ночи уже были темными, дороги развезло начавшимися осенними дождями, лошади были приготовлены всего несколько часов назад фельдъегерем, который двигался впереди нас.
Уставшие и продрогшие мы прибыли в Царское Село утром 14 октября, как того желал император. Он вышел у дворца для того, чтобы заняться своим туалетом и приурочить свой приезд в город к моменту, когда императрица и сопровождавшие ее лица появятся в дворцовой церкви. Он хотел остаться незамеченным, но, подходя к дворцу со стороны Невы, был узнан двумя эскадронами конных гвардейцев, которые должны были принять турецкие знамена, захваченные под Варной, и провезти их по улицам. Крики «Ура!» возвестили о приезде императора. Он вошел во дворец в окружении взятых под Варной трофеев и под искренние радостные крики народа, толпившегося вокруг. Но, войдя в покои, где царствующая императрица и дети бросились к нему навстречу, он был поражен грустным известием о том, что императрица мать опасно больна. Испытанные ею за время военной кампании волнения и радость от взятия Варны оказались ударом для ее нервной системы, а колебания лечивших ее врачей уложили ее на кровать, с которой ей не суждено было подняться. Ее крепкое здоровье, предохранявшее ее до этого времени почти от всех болезней, позволяли надеяться на лучший исход, когда приближение смерти положило конец ее столь прекрасной и полезной жизни. В это время по городу и при дворе стала распространяться тревога, все старались поскорее узнать новости с тем, чтобы почерпнуть в них надежду. Она оказала мне честь, желая говорить со мной, но врачи из опасения, что беседа могла бы ускорить болезнь, день за днем держали меня на расстоянии от нее под тем предлогом, что усталость от путешествия не позволяет мне выйти из моей комнаты. Через несколько дней императрица почувствовала, что приближается ее последний час. Она исповедалась и приготовилась к переходу в мир иной со спокойствием и верой чистой и возвышенной души. Она приказала позвать императора, императрицу, детей, благословила их и скончалась 19 октября[3].
Император и императрица горько плакали. Еще такой молодой наследник рыдал со всей чувствительностью только сформировавшейся души. Плакали вельможи и скромные служащие, богатые и бедные, весь Петербург и вся Россия. Более 50 лет она прожила во дворце, где и испустила дух. Она привнесла туда добродетель, которой во всем следовала, она пыталась смягчить суровость императора Павла и давала пример подчинения его воле. Она подарила России императора Александра и императора Николая, являла собой образец супруги и матери. Она жила лишь для того, чтобы делать добро, и своими трудами и добротой своего сердца она стала примером добродетели. Ежедневно по много часов она с величайшей тщательностью занималась делами попечительства, воспитанием тысяч детей, порученных ее заботам, уделяла внимание больницам и вообще христианскому милосердию. Она никогда не ложилась, не закончив все свои дела, не ответив на все, даже самые незначительные письма. Она была невольницей того, что называла своим долгом. Она была доброжелательным защитником и просвещенным любителем наук и всевозможных искусств. Она любила чтение и не гнушалась ручной работы, которая позволяла существовать бедным, она помогала богатым избавиться от безделья. Она способствовала светским развлечениям, видя в этом одну из обязанностей государей, таким образом, во дворце часто собиралось много людей на театральные представления и на балы. Летом она много занималась делами своего Павловского дворца. Там она с полным знанием дела занималась оранжереей и садом. Одним из ее талантов было то, что она умела находить время для всего, что было следствием величайшего порядка в распределении ее занятий. Ее удивительная деятельность была основана на крепком здоровье, которое позволяло находить для этого новые возможности. Требовательная к себе самой, она была таковой и для всех тех, кто имел честь находиться на ее личной службе, будучи неутомима сама, она не любила замечать усталость у других. Отличаясь постоянством и искренностью в чувствах, она желала такого же отношения от тех, кому она оказывала честь, называя своими друзьями, или от тех, кого она защищала, исходя из побуждений чувств или требований разума. Она была требовательна по отношению к своим детям и слугам. Это был единственный недостаток, если его можно назвать таковым, который можно было найти в этой женщине, бывшей образцом добродетели, приветливости и б