Холера распространилась и в окрестностях Петербурга, население страдало от ограничений, которые санитарные кордоны возвели на путях передвижений и торговли, всюду деятельность правительства должна была помочь преодолеть эти огромные неудобства, предотвратить беспорядки, позаботиться о снабжении продовольствием и о выздоровлении людей.
Болезнь проникла даже в новгородские военные поселения. Несмотря на те изменения, которые в них внес император, принципы, на которых они были основаны, изначально ошибочные и оскорбительные, жестокость в формах их существования, заложенная грубым руководством графа Аракчеева, не уменьшили недовольства, которое там укоренилось с момента их создания. Бывшие жители этих мест, лишенные спокойствия и независимости положения государственных крестьян, ради того, чтобы страдать от дисциплины и военных тягот, принимали все это с величайшим огорчением. Также проживавшие там солдаты скучали от однообразия постоянной работы и кропотливых потребностей, за которыми они были закреплены, они присоединяли свое недовольство к аналогичным чувствам бывших крестьян. Достаточно было одной искры для того, чтобы там вспыхнул бунт. Холера была только предлогом, там появились и были яростно подхвачены обвинения в отравлениях, оседлые колонисты собирались в толпы, воодушевляли друг друга, их обиды на власти, накапливавшиеся годами, выливались с еще большим гневом. Они с остервенением набросились на офицеров и врачей, все те, кто не успел спастись немедленным бегством от их мести, были жестоко убиты, крики: «Смерть офицерам и отравителям!» раздавались над всеми военными поселениями.
Резервные батальоны полков, которые героически сражались в Польше, хладнокровно наблюдали за всеми этими ужасами и весьма неохотно исполняли команды командиров, не отказываясь в то же время подчиняться вовсе. Только одно военное поселение 1 полка карабинеров совершенно не участвовало в бунте и полностью от него отстранилось. Уже некоторые презренные люди пытались управлять этим гадким восстанием, уже их представители пытались поднять окрестных крестьян против их помещиков. В городе Старая Руса, который входил в состав военных поселений, народ бросился на городскую площадь, убил городничего и врачей, оскорблял полицейских, разнес в щепы трактиры и перебил мебель. В результате они передвигались в городе с триумфом, как победители властей. Генералы собрали батальоны, которые остались верными, хотя и с полупреступным равнодушием, они не осмеливались атаковать бунтовщиков из страха, что солдаты откажутся повиноваться. В их души вселилось уныние, которое парализовало их власть. Тем временем военные поселенцы сами устрашились своих преступлений, и стали думать о том, как им остаться безнаказанными. Они направили нескольких своих представителей к императору, который уже был полностью в курсе подробностей бунта. Часть этих людей была арестованы на последней почтовой станции перед Царским Селом, другие же направились прямиком в Петербург. Император пожелал их видеть и приказал графу Алексею Орлову привезти их в Ижору. Он взял меня с собой, и мы прибыли в коляске в указанное место. Как только император их увидел, он им крикнул: «На колени!» Затем он сурово объяснил им весь ужас их поведения и всю тяжесть заслуженного ими наказания. Он добавил: «Возвращайтесь к себе и передайте, что я посылаю своего генерал-адъютанта графа Орлова провести следствие и принять над вами командование. Передайте, чтобы ему слепо подчинялись». Орлов выехал вслед за ними. Его суровый характер, рассудительность, величие, которое ему придавало звание посланца государя, вернули храбрость генералам и укрепили ослабевшее подчинение солдат. Император был в нетерпении увидеть все своими глазами и потушить в зародыше столь опасный бунт, сел в коляску и в полном одиночестве выехал к месту развернувшихся событий. Он покинул императрицу, которая со дня на день должна была родить, и состояние которой должно было только ухудшиться от тревоги, добавившейся к скорому разрешению от бремени. Но император, всегда отдававший предпочтение своим обязанностям перед нацией, посчитал, что он должен ехать, и никакие соображения личного порядка не могли его остановить.
Он приехал прямо в военные поселения, приказал собрать батальоны, попробовавшие на вкус кровь своих офицеров, и предстал перед ними. Ему не было видно лиц виновных солдат, все они опустили головы к земле, и в молчании и в дрожи ожидали волеизъявления своего суверена. Император сурово упрекнул их в ужасном поведении и приказал, чтобы самые виновные были схвачены и преданы смертной казни. Это было исполнено с самой мистической покорностью. Солдаты целого батальона, которые все опустили глаза в землю, но которые были больше других виновны в преступлениях, здесь же на площади получили категорический приказ императора выйти из манежа и сразу же направиться в Петербург, откуда их переведут в крепость, будут судить и оставят под контролем армейских частей. Батальон двинулся, сделал пол-оборота направо и в полном порядке направился навстречу своему наказанию. Ни единый солдат не осмелился попрощаться с женой или взять с собой что-то из вещей. Магический эффект власти государя был столь же величествен, как проявление характера императора и как черта уважительной верности его народа. Это был знак энергии, знак преданности Николаю, символ гарантии суверенного могущества России, религии и уважения к законам со стороны нашего прекрасного и чистого народа.
Затем император говорил с различными командирами, отдал приказания о создании военного трибунала, а также обо всех требуемых действиях с целью ликвидировать следы беспорядков и предотвратить их возобновление. Городские власти Старой Русы также хотели вымолить прощение, но раздраженный их поведением император заявил, что не желает даже появляться в этом преступном городе, и что они будут подвергнуты суду того же военного трибунала.
Между тем, видя все печальные последствия существования военных поселений буквально у дверей столицы, а также понимая все недовольство, которое так глубоко в них укоренилось, император решил с того же дня их реформировать. Он счел нужным ликвидировать все то, что могло поддерживать в них дух братства и общих интересов, который делал из двенадцати гренадерских полков изолированное поселение, способное обратить оружие против властей, то, что укрепляло их отдельное положение, изолированное от армии и от народа. Но надо было избежать любого заметного снисхождения к преступным элементам, именно под видом исполнения наказаний позднее и следовало преобразовать военные поселения. Единственный 1 карабинерский полк был оставлен в прежнем положении в качестве награды за его хорошее поведение в центре общих волнений. Дети военных поселенцев, ранее прикрепленные к соответствующим полкам, были распределены по другим армейским полкам, а рекруты со всех губерний империи заняли освободившиеся вакансии в гренадерских полках. Солдаты более не имели ничего общего с поселенцами и не жили у них, так же как и у других крестьян. Они были закреплены за податными округами, и всякая связь между солдатом и земледельцем по мере сил ликвидировалась. В дальнейшем два гвардейских кавалерийских полка, ранее стоявшие в Варшаве, были расквартированы в помещениях, до этого занятых двумя гренадерскими полками, а третий был позднее прикреплен к кадетскому корпусу, предназначенному для сыновей офицеров, служивших в гренадерских корпусах.
Новгородские военные поселения.
Император благополучно вернулся из этой поездки, которая стала одной из лучших страниц его царствования, успев к родам своей царственной супруги, которая произвела на свет мальчика, названного Николаем. После всех испытанных им потрясений это был первый миг радости, подаренный ему небом. Это было началом счастливого времени. Вокруг все было мрачно, все, казалось, предвещало ужасное будущее: война в Польше, волнения в наших губерниях, смертоносная эпидемия холеры в столице, брожение народа в общественных местах, бунт в военных поселениях. Все это поменялось, и каждый курьер приносил хорошие новости.
Поляки под командованием Гелгуда, которые после сражения под Остроленко опрокинул слабый отряд генерала Остен-Сакена, вошли в Литву. Все горячие головы сразу же повернулись к ним, они пополняли свои ряды на марше и громко заявили о планах отделения Вильны от московского владычества. Посланный со своими войсками туда граф Курута прекрасно осознавал значение Вильны, он оставил Гелгуда и прямо направился к этой столице Литвы с тем, чтобы опередить там неприятеля и успокоить жителей города, которые уже приготовились к восстанию. Он присоединил к себе остатки отряда генерала Сакена, которые Гелгуд не смог разбить, хотя имел 20 тысяч против 4 тысяч человек. Также к графу Куруте присоединился бывший гарнизон Вильны под командованием князя Хилкова, состоявший из улан и некоторого количества пехоты. Ему хватило времени занять позицию перед городом и приготовиться к встрече Гелгуда, которой не замедлил там появиться и начать сражение. Он вдохновил свои войска видом колоколен Вильны и необходимостью победить ради собственного их спасения.
Атака поляков была энергичной и хорошо направленной, в различных пунктах они попробовали опрокинуть наши линии обороны. Имея численное превосходство, они были вынуждены уступить нашему превосходству в дисциплине и в стойкости наших солдат. Понеся значительные потери, поляки были вынуждены быстро отступить и оставить свою излюбленную мечту — вознести знамя восстания на высоты старинной резиденции Ягелло. Так как в Вильне оставался только слабый гарнизон, граф Курута не счел возможным преследовать неприятеля, что стало его большой ошибкой. Но командующий Резервной армией граф Петр Толстой, прибывший в тот же день в Вильну, имел в своем распоряжении несколько батальонов, которые давали нашим силам ощутимое превосходство. После необходимых приготовлений он двинулся вперед, чтобы покончить с Гелгудом.