Каждый заказывал, что хотел: шницель, гуляш, также бочковое венгерское вино; несмотря на шутки, которые Гитлер время от времени отпускал по адресу «пожирателей трупов» или «пьяниц», можно было без стеснения позволить себе все. В этой компании все были среди своих. Было безмолвное соглашение: не говорить о политике. Единственным исключением была мисс Митфорд, которая и позднее, в годы напряженности агитировала за свою родную Англию и часто буквально умоляла Гитлера все с ней уладить. Несмотря на холодную сдержанность Гитлера, она не отступала все эти годы. Потом, в сентябре 1939 года, в день объявления Англией войны, она попыталась покончить с собой в мюнхенском Английском парке при помощи слишклм маленького пистолета. Гитлер сдал ее на попечение лучших специалистов Мюнхена и затем отправил ее в спецвагоне через Швейцарию в Англию.
Основной темой во время таких обедов обычно были утренние визиты к профессору. Гитлер рассыпался в похвалах тому, что он увидел; он без труда запоминал все детали. Его отношение к Троосту было как у ученика к учителю, он напоминал мне мое некритическое восхищение Тессеновым.
Эта черта очень нравилась мне; меня удивляло, что этот человек, на которого молилось его окружение, был еще способен к чему-то похожему на почитание. Гитлер, который сам себя чувствовал архитектором, в этой области уважал превосходство специалиста, в политике он бы этого не сделал никогда.
Он откровенно рассказывал, как семья Брукман, одна из культурнейших издательских семей Мюнхена, познакомила его с Троостом. У него словно «пелена с глаз упала», когда он увидел его работы. «Я больше не мог терпеть того, что рисовал до сих пор. Какое счастье, что я познакомился с этим человеком!» Это было действительно так; невозможно себе представить, каким был бы его архитектурный вкус без влияния Трооста. Один раз он показал мне альбом с набросками, сделанными в начале двадцатых годов. В них сквозило пристрастие к монументально-парадным сооружениям в стиле новое барокко 90-х годов прошлого века, которые определяют облик венского Ринга; часто эти архитектурные проекты странным образом перемежались на одной и той же странице с эскизами оружия и военных кораблей.
По сравнению с этим архитектура Трооста была попросту скупой. Поэтому его влияние на Гитлера также оказалось эпизодичным. До конца своих дней Гитлер хвалил архитекторов и сооружения, которые служили ему примером для его ранних набросков: Парижскую Гранд Опера (1861-1874) Шарля Гарнье: "Ее лестница — самая красивая в мире. Когда дамы в своих дорогих туалетах спускаются вниз, а лакеи стоят по обеим сторонам, а, господин Шпеер, мы тоже должны построить что-то подобное! Он мечтательно говорил о Венской опере: «Великолепнейшая опера в мире с превосходной акустикой. Когда я в молодости сидел там на четвертом ярусе…» Об одном из двух архитекторов, построивших это здание, ван дер Нюлле, Гитлер рассказывал: «Он считал, что опера ему не удалась. Вы знаете, он был в таком отчаянии, что за день до открытия пустил себе пулю в лоб. А открытие превратилось в его величайший триумф, весь мир аплодировал архитектору!» Такие рассказы потом нередко переходили в рассуждения, в каких тяжелых положениях и сам он уже находился и как тем не менее всегда выходил из них благодаря счастливому повороту судьбы. Никогда нельзя сходить с дистанции.
Особое пристрастие он питал к многочисленным позднебарочным театральным зданиям Германа Гельмера (1849-1919) и Фердинанда Фельнера (1847-1916), застраивавших ими по одной и той же схеме не только Австро-Венгрию, но и Германию конца XIX века. Он знал, в каких городах есть их сооружения и позднее приказал привести в порядок запущенный театр в Аугсбурге.
Но он также ценил более строгих зодчих XIX века, таких как Готфрид Гемпер (1803-1879), построивший в Дрездене оперу и картинную галерею, а в Вене Хафбург и??? и Теофиль Хансен (1803-1883), воздвигнувший несколько значительных построек в стиле классицизм в Афинах и Вене. Как только немецкие войска в 1940 г. заняли Брюссель, мне пришлось поехать туда, чтобы ознакомиться с огромным дворцом юстиции, построенным Пелером (1817-1879), бывшим предметом его мечтаний, хотя он знал его, как и Парижскую оперу, лишь по чертежам. После моего возвращения он заставил рассказать все до мельчайших подробностей.
Это был архитектурный мир Гитлера. Но в конце концов его всегда тянуло на вычурное необарокко, которое кулитивировал и Вильгельм II со своим придворным архитектором Ине: в принципе, всего-навсего «упадочное барокко», аналогичное стилю, сопровождавшему распад римской империи. Так Гитлер в области архитектуры, точно также как и живописи и скульптуры застрял в мире своей молодости: это был мир 1880-1910 г.г., придавший особые черты его художественному вкусу, как и его политическим и идеологическим представлениям.
Для Гитлера были характерны противоречивые склонности. Так, хотя он открыто восторгался своими венскими кумирами, которые произвели на него большое впечатление в его молодые годы, тут же заявлял: «Только благодаря Троосту я понял, что такое архитектура. Как только у меня появились деньги, я стал покупать у него один предмет обстановки за другим, осматривал его сооружения, интерьеры „Европы“ и всегда был благодарен судьбе, явившейся мне в образе фрау Брукман и сведшей меня с этим мастером. Когда у партии появились значительные средства, я заказал ему перестройку и отделку „Коричневого дома“. Вы его видели. Какие у меня из-за этого были трудности! Эти мещане в партии сочли это расточительством. А чему я только не научился у профессора в ходе этой перестройки!»
Пауль Людвиг Троост был вестфальцем высокого роста, стройным, с наголо обритой головой. Сдержанный в разговорах, без жестов, он принадлежал к той же группе архитекторов, что и Петер Беренс, Йозеф М. Ольбрих, Бруно Пауль и Вальтер Гропиус, которая в качестве реакции на богатый орнаментами югендштиль создали почти лишенное орнаментов направление, экономно использующее архитектурные средства, и сочетающее спартанский традиционализм с элементами модернизма. Троост, хотя и добивался время от времени успехов на конкурсах, но до 1939 г. ему никогда не удавалось войти в число лидеров.
Какого-то «стиля фюрера» не было, сколько бы партийная печать ни распространялась на эту тему. То, что было объявлено официальной архитектурой рейха, было всего-навсего троостовой трактовкой неоклассицизма, который потом был размножен, видоизменен, преувеличен или даже искажен до смешного. Гитлер ценил в классицизме его преувеличенный характер, тем более, что он считал, что нашел в дорическом роде некоторые точки соприкосновения с его германским миром. Несмотря на это, было бы неверно искать у Гитлера идеологически обоснованный архитектурный стиль. Это не соответствовало его прагматическому мышлению.
Без сомнения, у Гитлера были определенные намерения, когда он регулярно брал меня с собой в Мюнхен на свои строительные совещания. Очевидно, он хотел сделать и меня учеником Трооста. Я был готов учиться и, действительно, многому научился у Трооста. Богатая, но из-за ограничения простыми элементами формы все же сдержанная архитектура моего второго учителя оказала на меня решающее воздействие.
Затянувшаяся застольная беседа в «Остерии» закончилась: «Профессор сказал мне сегодня, что в доме фюрера сегодня распалубят лестницу. Я едва могу этого дождаться. Брюкнер, прикажите подать машину, мы сейчас же поедем туда. Вы, конечно, поеде с нами?»
Он поспешно вбежал на лестницу Дома фюрера, осмотрел ее снизу, с галереи, с лестницы, опять поднялся наверх, он был в упоении. Наконец, были осмотрены все углы стройки, Гитлер еще раз доказал, что точно знает каждую мелочь и размеры всех комнат и как следует ошеломил всех участников строительства. Довольный тем, как продвинулось дело, довольный самим собой, потому что он был причиной и двигателем этих строек, он двинулся к следующей цели: вилле своего фотографа в районе Мюнхена Богенхаузен.
При хорошей погоде там подавали кофе в маленьком саду, окруженном садами других вилл, площадь которого была не больше двухсот метров. Гитлер пытался противостоять искушению съесть кусок пирога, но под конец, отпуская комплименты хозяйке, разрешал положить себе немного на тарелку. Если светило солнце, случалось, что фюрер и рейхсканцлер снимал пиджак и в одном жилете ложился на газон. У Гофманов он чувствовал себя, как дома, однажды он попросил принести томик Людвига Тома, выбрал пьесу и читал ее вслух.
Особенную радость доставили Гитлеру картины, которые фотограф прислал ему на выбор домой. Вначале я просто онемел, когда увидел, что Гофман демонстрировал Гитлеру и что ему нравилось, позднее я к этому привык, но не отказался от коллекционирования ранних романтических ландшафтов, например, Ротмана, Фриза или Кобеля.
Одним из любимых художников Гитлера был Эдуард Грюнцер, который со своими пьющими монахами и управляющими винными погребами вообще-то больше подходил к образу жизни фотографа, чем аскета Гитлера. Но Гитлер рассматривал картины с «художественной» точки зрения: «Как, это стоит всего 5000 марок?» Продажная стоимость картины составляла никак не больше 2000 марок. «Знаете, Гофман, это даром! Посмотрите на эти детали! Грюцнера сильно недооценивают». Следующая картина этого художника обошлась ему значительно дороже. «Его просто еще не открыли. Рембрандт тоже ничего не значил даже много десятилетий спустя после своей смерти. Его картины тогда отдавали почти бесплатно. Поверьте мне, этот Грюцнер когда-нибудь будет цениться так же, как и Рембрандт. Сам Рембрандт не смог бы изобразить это лучше».
Во всех областях искусства Гитлер считал конец XIX века одной из величайших эпох человеческой культуры. Он только считал, что из-за малой удаленности во времени она еще не понята. Но это почитание кончалось там, где начинался импрессионизм, в то время как натурализм Ляйбла или Тома соответствовал практичному вкусу. Выше всех он ставил Макарта, высоко ценил и Шпицвега. В этом случае я мог понять его пристрастие, несмотря на то, что его восхищала не столько широкая и часто импрессионистская манера, сколько скорее жанр, изображение жизни добропорядочных немц