волну для наших ночных истребителей, на коленях лежала карта с квадратной сеткой: «Ночные истребители в квадрате… множество „москитов“ в квадрате… ночные истребители в квадрате…», — так мы следили за направлением налетов противника. Если к нам приближалось какое-нибудь соединение, приходилось включать стояночный свет и медленно двигаться вдоль обочины. Однако как только наш квадрат очищался от пртивника, мы на полную мощность включали большие цейсовские фары, две противотуманные фары, а также поисковую фару и с ревущим двигателем неслись по автобану. Утро застало нас еще в пути, но низкая облачность парализовала действия авиации противника. В ставке 9 «» я сначала прилег поспать на несколько часов.
К полудню я встретился с Кессельрингом, но наш разговор оказался безрезультатным. Он вел себя совершенно по-солдатски и не был расположен обсуждать приказы Гитлера. Напротив, неожиданно я встретил понимание у представителя партии в его штабе. Мы прохаживались взад и вперед по террасе замка, когда он заверил меня, что в будущем по возможности не станет давать хода информации о поведении населения, которая могла бы спровоцировать нежелательную реакцию Гитлера.
В о время скромного обеда Кессельринг только поднял тост за мое 40-летие, как внезапно, издавая громкий пронзительный звук, на замок налетело соединение вражеских истребителей и в тот же момент по окнам ударили первые пулеметные очереди. Все бросились на пол. И только тогда зазвучала сирена воздушной тревоги. Одновременно в непосредственной близости упали первые тяжелые бомбы. В то время как то справа, то слева от нас ухали взрывы, мы сквозь дым и крипичную пыль устремились в бункеры.
По-видимому, командный пункт западной обороны был целью налета. Бомбы продолжали падать без перерыва. Бункер дрожал, но прямого попадания не было. Когда налет закончился, мы продолжили обсуждение, теперь уже вместе с саарским промышленником Германом Рехлингом. В ходе беседы Кессельринг открыл более чем семидесятилетнему господину, что в ближайшие дни мы потеряем Саар. Рехлинг сдержанно, почти равнодушно воспринял известие о предстоящей потере своей родины и своих заводов: «Один раз мы уже теряли Саар и вернули его. Несмотря на свой возраст, я еще буду свидетелем того, как он снова станет нашим».
Нашей следующей целью был Гейдельберг, куда к этому времени было переведено руководство военной промышленностью юго-западной Германии. Я хотел воспользоваться случаем и хоть ненадолго навестить своих родителей в день своего рождения. Днем ехать по автобану было невозможно из-за штурмовиков; поскольку я с юности знал прилегающие дороги, мы с Рехлингом в теплую солнечную погоду поехали через Оденвальд. Впервые мы говорили совершенно открыто; Рехлинг, ранее почитатель Гитлера, не скрывал своего мнения относительно бессмысленного фанатизма, с каким продолжалась война. Уже было поздно, когда мы прибыли в Гейдельберг. Известия из Саара были благоприятными: подготовительные работы к уничтожению объектов почти не были начаты. Поскольку в распоряжении оставалось всего несколько дней, даже приказ Гитлера больше не мог наделать бед.
Во время долгой поездки по забитым отступающими дорогам усталые и измотанные солдаты щедро осыпали нас руганью. Лишь после полуночи мы прибыли в ставку армии, в находившуюся в небольшом городке среди виноградников Пфальца. Генерал СС Хауссер имел более разумные представления о том, как следует толковать бессмысленные приказы, чем его главнокомандующий. Приказ об эвакуации Хауссер считал неосуществимым, разрушение мостов безответственным. Через пять месяцев меня в качестве пленного везли на грузовике из Версаля через Саар и Пфальц; как железнодорожные пути, так и дорожные мосты в значительной мере не пострадали.
Гауляйтер Пфальца и Саарской области Штер без обиняков заявил, что не будет следовать полученному приказу об эвакуации. Состоялся странный диалог между гауляйтером и министром: «Если Вы не проведете эвакуацию и фюрер привлечет Вас за это к ответственности, можете сослаться на то, что я сказал Вам, что приказ более не действителен». — «Нет, это очень любезно, но я возьму ответственность на себя». Я настаивал: «Но я с радостью подставлю свою голову». Штер покачал головой: «Но я сделаю это. Я хочу взять это на себя». Это был единственный пункт, по которому мы не могли договориться.
Нашей следующей целью была ставка фельдмаршала Моделя, находившаяся в 200 километрах в Вестервальде. На рассвете снова появились американские штурмовики. Поэтому мы свернули с основной дороги и в объезд наконец добрались до маленькой мирной деревушки. Ничто не говорило о том, что здесь находится командный пункт группы армий. Не было видно ни одного офицера, ни солдата, ни автомобиля, ни связного-мотоциклиста, всякие передвижения на автомобилях в дневное время были запрещены.
В деревенской гостинице я немедленно продолжил с Моделем наш зигбургский разговор и сохранении железнодорожных путей в Рурской области. Мы еще не завершили его, когда офицер принес телеграмму. «Это касается Вас», — сказал Модель смущенно и одновременно в замешательстве. Я почувствовал недоброе.
Это был «письменный ответ» Гитлера на мою памятную записку. По всем пунктам он предписывал обратное тому, что я потребовал 18 марта. «Все военные, транспортные, промышленные объекты, объекты связи и снабжения, а также материальные ценности на территории Рейха» в соответствии с ним подлежали уничтожению. Это был смертный приговор немецкому народу, принцип «выжженной земли» в наиболее резкой форме. Меня самого эта директива лишала полномочий, все мои приказы, направленные на сохранение промышленности, однозначно дезавуировались. Осуществление мер по уничтожению объектов теперь возлагалось на гауляйтеров 10 «».
Последствия трудно было бы себе представить, на неопределенное время без электричества, газа, чистой воды; без угля, без транспорта. Все железнодорожные пути, каналы, шлюзы, доки, корабли, паровозы уничтожены. Даже если где-либо промышленные объекты и уцелели бы, они ничего не могли производить из-за недостатка электричества, газа и воды; никаких запасов, никакой телефонной связи, короче говоря, отброшенная к временам Средневековья страна.
По изменившемуся поведению фельдмаршала Моделя было видно, что мое положение изменилось. Он продолжил разговор со мной, уже явно держась на расстоянии, теперь уже он очевидно уклонялся от дальнейшего обсуждения того, что собственно было предметом нашей беседы, спасения рурской промышленности 11 «». Растерянный и усталый, я заснул в каком-то крестьянском доме. Через несколько часов я решил пройтись по полям и оказался на пригорке. В легкой дымке внизу мирно раскинулась под солнцем деревня. Мне видна была местность вдали за холмами Зауэрланда. Как может быть, думал я, чтобы человек хотел превратить эту страну в пустыню! Я улегся в папоротники. Все казалось нереальным. От земли исходил пряный дух, показались первые зеленые ростки. Когда я пустился в обратный путь, солнце заходило. Решение было принято. Необходимо было предотвратить исполнение приказа. Я отменил назначенные на вечер встречи в Рурской области; лучше было сначала выяснить обстановку в Берлине.
Автомобиль вывели из кустов, несмотря на активность вражеской авиации я уже ночью, включив ближний свет, выехал на восток. Я просматривал свои записи, пока Кемпка сидел за рулем. Многие из них касались обсуждаемого в последние два дня. Не зная, на что решиться, я пробежал эти страницы. Потом я начал незаметно рвать их и выбрасывать клочки в окно. Когда мы ненадолго остановились, мой взгляд упал на подножку автомобиля. Прижатые сильным встречным ветром, в ее угол набились предательские обрывки бумаги. Я потихоньку сбросил их в канаву.
Глава 30Ультиматум Гитлера
Усталость делает человека равнодушным. Поэтому я совершенно не был взволнован, когда 21 марта 1945 года после обеда встретил Гитлера в Рейхсканцелярии. Он кратко осведомился о том, как съездили, но был немногословен и не вспоминал о «письменном ответе». Мне показалось ненужным говорить с ним об этом. Кемпку он расспрашивал свыше часа, меня на эту беседу не пригласили.
Вопреки принципиальному распоряжению Гитлера, я в тот же вечер передал Гудериану копию моей памятной записки. Кейтель, напротив, в ужасе отшатнулся от нее, как будто это было опасное взрывчатое вещество. Напрасно я пытался выяснить, что сопровождало появление приказа Гитлера. Как и в тот раз, когда мое имя оказалось в списке будущего правительства, составленного участниками заговора 20 июля, ко мне стали относиться холодно. По всей видимости, окружение Гитлера считало, что я окончательно впал в немилость. И действительно, я уже не мог оказывать влияния на ход дел в важнейшей области моей деятельности, спасения подчиненной мне промышленности.
Два решения Гитлера послужили мне в эти дни доказательством того, что он решил быть совершенно беспощадным. В сводке вермахта от 18 марта 1945 г. я прочитал, что приведен в исполнение смертный приговор, вынесенный четырем офицерам, по вине которых якобы не был вовремя взорван мост через Рейн под Ремагеном; Модель только что сказал мне, что они были совершенно невиновны. «Ремагенский страх»: как его назвали, до конца войны сковал волю многих ответственных лиц.
В тот же день мне намекнули, что Гитлер приказал казнить генерал-полковника Фромма. Уже за две недели до этого министр юстиции Тирак за ужином с полным безразличием небрежно рассказал, пока меняли тарелки: «Фромму тоже скоро не сносить головы!» Мои попытки изменить этим вечером настроение Тирака оказались бесполезными, они не произвели на него ни малейшего впечатления. После этого я через несколько дней направил ему официальное письмо на пяти страницах, в котором опровергал большую часть известных мне обвинений против Фромма и предлагал себя в качестве свидетеля защиты народному суду.
Это было, пожалуй, единственное в своем роде ходатайство рейхсминистра. Уже через три дня, 6 марта 1945 г. Тирак прислал мне резкий по форме ответ, в котором говорилось, что для дачи мной показаний народному суду требуется согласие Гитлера. «Фюрер только что передал мне, — продолжал Тирак, — что он ни в коем случае не сделает для Вас исключения в связи с делом Фромма. В этой связи я не буду приобщать к делу Ваше заявление» 1 «». Приведение в исполнение смертного приговора показало мне, насколько серьезно мое положение. Я был в шоке: когда Гитлер 22 марта приглас