– Королева пыталась помочь Расу Али? – спросил я, живо представив себе тихую радость королевы Виктории.
– Да.
– И что же?
– Даже ей не удалось заставить армян вернуть наши владения…
– Вот видите, – оживился я, – а вы ожидаете, что русский великий князь в изгнании добьется успеха там, где потерпела неудачу влиятельная королева?
Он робко посмотрел на меня, и я понял, что, по восточному обычаю, самое важное он приберег на конец. Я взял шляпу и притворился, что ухожу. Лишь тогда он перешел к делу. – Документы, которые подтверждают наши права, – начал он, опустив взгляд, – в настоящее время находятся в руках бывшего агента русского правительства в Константинополе.
Я ждал.
– Этот человек, – продолжал господин Матеос после долгой паузы, – отказывается отдавать документы тем, кто не состоит в родстве с покойным царем. Действуя по приказам его величества и на деньги покойной великой княгини Елизаветы, он считает себя обязанным хранить документы в распоряжении своих владык, наследников и их правопреемников.
Я ждал. Он тоже. Я уже собирался снова встать, когда он взял со стола копию письма Раса Али и, приблизив ко мне, показал пальцем на последнюю строку, которая гласила: «Сообщите, чего вы хотите, и я вам это пришлю». Его жест, подсказанный, видимо, крайним беспокойством, показался мне слишком грубым для обходительного восточного дипломата. Похоже, он ожидал, что я потребую определенную сумму за каждый из двенадцати указанных участков Святой земли.
– Господин Матеос, – сурово сказал я, – воздух Монте-Карло подействовал на вас крайне неблагоприятно.
На сей раз я действительно собрался уходить. Он бросился вперед и, когда мы оба добрались до двери, развернулся ко мне лицом, упал на колени и заговорил – от волнения на ломаном французском. Я не понимал почти ничего из того, что он говорил, но при виде его коленопреклоненной фигуры понял всю нелепость моего возмущения. Судя по тому, что он знал о белых людях, он пришел к выводу, что у их порядочности всегда имеется твердая цена; если правительство империи готово было взять комиссию в виде земельных участков на Святой земле, почему простой великий князь обижается на предложение денежного вознаграждения за его дружеские услуги?
Я похлопал господина Матеоса по плечу и помог ему встать. Поправив галстук и одернув костюм, он снова сел в кресло. Я тоже сел. Он изложил мне свой план действий.
Иногда мне кажется, что ничего подобного на самом деле не происходило. Прочти я о таком в книге, написал бы оскорбительное письмо автору, который посмел состряпать такую нелепую сказку, полную явно вымышленных приключений. Правда, в сундуке в моей парижской квартире лежит пухлая папка с «абиссинскими бумагами»; кроме того, в Мандатной подкомиссии Лиги Наций в Женеве имеется долгий и сухой рапорт ученых экспертов.
Итак, произошедшее мне не приснилось, и в результате моего «дружеского вмешательства» в Константинополе нынешний император Абиссинии получил несколько фирманов халифа, посланий от королей и патриархов, писем от великих визирей… Во всех утверждаются вечные и неотчуждаемые права Эфиопии на двенадцать участков Святой земли, расположенных в древнем Иерусалиме и примыкающих к храму Гроба Господня. В первых строках своего отчета Лиге Наций профессор Нолд из Парижа и профессор Шарль Де Вишер из Брюсселя пишут: «На основании документов, собранных его императорским высочеством великим князем Александром Михайловичем и доставленных им его императорскому высочеству Таффари Меконнэну, наследнику эфиопского престола». Два светила использовали слово «собранных», несомненно, в чисто теоретическом смысле, потому что, если не считать моих переговоров с бывшим правительственным агентом в Константинополе, я не участвовал ни в каком «сборе». Зато слово «доставленных» верно, хотя и кратко, описывает полгода, проведенные мною в качестве гостя императора Абиссинии Хайле Селассие I, которого тогда еще знали под именем Рас (принц) Таффари Меконнэн.
В моей жизни изгнанника наступил богатый событиями и радостный день, когда я прибыл в Марсель, чтобы сесть на французский пароход, который должен был доставить меня в Порт-Саид. Я чувствовал себя бесконечно счастливым; судьба подарила мне возможность покинуть Европу. Помню, мой секретарь сказал:
– Что ж, прощайтесь с берегами Франции, мы выходим в открытое море.
– Слава богу! – пылко воскликнул я. – Если бы только можно было не возвращаться!
Я знал, что в это время в Абиссинии начинается сезон тропических дождей, но что могло быть хуже двух последних месяцев в Париже, исполненных крайнего раздражения? Как только я объявил о своем намерении принять приглашение Рас Таффари, моя квартира стала словно магнитом притягивать всевозможных маньяков, пропагандистов и авантюристов. Бывшие владельцы икорных промыслов в России напрашивались плыть со мной; они уверяли, что могли бы разводить осетров в окрестностях Красного моря. Вездесущие герои науки добровольно вызывались уделить время на изучение эфиопских москитов, чтобы положить конец эпидемиям желтой лихорадки. Представители банкиров с Уолл-стрит выражали интерес к притязаниям Абиссинии на святые места и предлагали посодействовать делу, если им обещают концессию на девяносто девять лет на разработку соляных копей на озере Тана. Я никогда не слышал об озере Тана, что не помешало посланникам трех великих держав в Париже «неофициально и строго конфиденциально» намекать, что мои «честолюбивые планы, связанные с озером Тана» создадут целую вереницу крайне неприятных международных осложнений. Кто-то, возможно те же самые разочарованные представители банкиров с Уолл-стрит, распространил слух о том, что моя поездка финансируется «одним влиятельным нью-йоркским банкирским домом», и какое-то время было похоже на то, что правительство Франции попросит меня письменно изложить цель моей поездки. Напрасно показывал я копию фирмана халифа Омара. Напрасно рассказывал о незаконной армяно-коптской оккупации монастыря Дейр-эс-Султан. Хотя я упорно опровергал слухи о соляных копях озера Тана, меня называли интриганом, манипулятором и человеком, за которым необходимо следить. Верх абсурда наступил накануне моего отъезда, когда один богатый герцог, мой дальний родственник, откровенно спросил, приму ли я предложение его группы. По его словам, они собирались соорудить огромную плотину и использовать воду того же рокового озера Тана для увеличения площади орошаемых земель в Судане, на которых можно будет выращивать хлопок для ланкаширских фабрик. Абиссинцы ведь христиане – как и члены группы богатого герцога!
Путешествие было долгим, жара – изнуряющей, а императорский поезд, посланный встречать меня в Джибути, каждый день останавливался на закате из страха перед бандитами, обитавшими в пустыне. И все же при мысли о том, что я наконец бежал от парижских шакалов, рев африканских львов буквально ласкал слух.
На вокзале в Аддис-Абебе меня встретили с почестями, которых я не удостаивался с 1917 года. Играла музыка, солдаты стояли по стойке «смирно». Премьер-министр Эфиопии, пожилой человек с хитрыми глазами и ослепительной улыбкой, приветствовал меня по-французски и попросил приготовиться к приятному сюрпризу. Последняя фраза наполнила сердце моего секретаря дурными предчувствиями, ибо он ненавидел Африку и не желал никаких ее сюрпризов. Твердо веря в современную медицину, он привез с собой целый сундук разных пилюль, призванных защитить нас от всех болезней, в том числе от самого воздуха Аддис-Абебы. Пока мы шли вдоль строя почетного караула, я заметил, как он глотает несколько своих пилюль. В следующий миг мы услышали первые звуки старинного русского военного марша и увидели группу наших соотечественников. Я ошеломленно замер, а премьер-министр довольно рассмеялся.
– Их семьдесят пять человек, – не без гордости объяснил он, – они строят нам дороги и служат в нашей армии. Ваши люди не новички в Абиссинии. Более того, именно русский наставник руководил домашним образованием нашего бывшего императора Лиджа Иясу.
– Что, несомненно, объясняет тот факт, что Лиджу Иясу не удалось сохранить престол, – вполголоса добавил мой секретарь, и я прикусил губу.
За пределами вокзала и по пути к дворцу мы видели трогательные сцены, призванные изображать «подлинное народное воодушевление». Толпы кричали; примерно сто всадников галопом скакали за нашей машиной. Едва ли двадцать человек из них могли бы произнести мое имя и знали, кто я такой, но приказы есть приказы, будь то в Аддис-Абебе или Париже. Организованное правительство не решится доверить толпе импровизировать, чтобы не подвергнуть риску свою репутацию. Такого рода вещи происходили веками, и я не считал себя слишком большим лицемером, когда, пожимая руки Рас Таффари несколько минут спустя, поблагодарил его за крайнюю доброту его подданных.
– Я никогда не забуду этот великолепный прием в Аддис-Абебе, – пообещал я самым искренним довоенным тоном, гадая, как вышло, что семь лет революции и ссылки не совсем лишили меня таланта лгать с невозмутимым видом.
– Слава Всевышнему, который привел гостя такого высокого ранга в страну его любимых детей, – ответил Рас Таффари и торжественно поклонился.
Говорил он плавно, а его движения отличались крайним изяществом, совершенно неожиданным для такого приземистого и крепкого человека. Глядя на его проницательные глаза и ослепительно-белые зубы, я вспомнил, что мне рассказывали в Джибути: чтобы оправдать захват престола, Рас Таффари наводнил страну фальшивыми изображениями своего предшественника: с помощью фотографического монтажа голову Лиджа Иясу прикрепили к телу мусульманина, который читал Коран… Если верить слухам, арестовав несчастного Лиджа Иясу, Рас Таффари встал перед ним на колени, вознес хвалу его почтенным предкам и только потом отдал приказ заковать побежденного императора в цепи.
В ходе нашей первой встречи и во время трех последовавших месяцев ни слова не говорилось об истинной цели моего приезда. Я был гостем Рас Таффари, «христианином, который наносит дружеский визит другому христианину», и в таком качестве мне было оказано в полной мере императорское эфиопское гостеприимство. Я побывал в храме Стефаноса и осмотрел мумифицированные тела славных императоров Абиссинии; я увидел знаменитое озеро Тана, которое оказалось внутренним морем примерно шестидесяти миль в длину и двадцати пяти миль в ширину; я ездил в автомобиле его величества, изготовленном в Америке, по дорогам, по которым