– Может быть, мы и ошибаемся, – сказал менейр Кальвиль, – но вряд ли.
– Вот посмотри, – сказала мать.
И указала на тротуарную плитку, на которой Альберехт увидел кирпично-красную стрелку, нарисованную то ли обломком цветочного горшка, то ли куском черепицы; в любом случае у того, кто ее рисовал, под рукой не было мела.
– М-да… – сказал Альберехт.
– И вот здесь дальше, – сказала мефрау Киммель и сразу же прошла вперед, – видите? Точно такая же.
Альберехт сделал несколько шагов и посмотрел, на что она указывает. Действительно, еще одна стрелочка.
– Мы думаем, эти стрелки начертила Пятая колонна, чтобы показать немцам дорогу.
– Но ведь здесь нет немцев, – сказал Альберехт.
– Но могли бы быть, – возразил Кальвиль, – их здесь нет только потому, что мы сбили столько немецких самолетов.
– Да, в этом смысле они потерпели неудачу, – сказала мефрау Киммель, а мать добавила:
– А то они бы уже давно были здесь.
– Но эти значки могут относиться к чему-нибудь совсем другому.
Кальвиль посмотрел Альберехту прямо в лицо и сказал с печальной уверенностью:
– В любом случае это тайные знаки.
– Я отдам распоряжение расследовать это, – сказал Альберехт.
Кальвиль сказал:
– Впрочем, я уже не очень-то надеюсь на благополучный исход. Вы знаете, что немцы заняли Дордрехт? Но брат Мюссерта застрелен. Лейтенантом нидерландской армии. Хотя, конечно, уже слишком поздно.
– Непонятно, как такое оказалось возможным, – сказала мать Альберехта. – Брат лидера НСБ, к тому же занимавший столь высокую должность.
– И ребенку понятно, что партия вроде НСБ только рада приходу немцев.
– Разумеется. Все они предатели.
– Знаете, что Мюссерт заявил несколько дней назад? – спросил Кальвиль. – Когда Германия нападет на Нидерланды, мы все встанем вот так.
Кальвиль скрестил руки на груди.
– Брат Мюссерта, комендант Дордрехта. Наверняка предатели есть даже на самом высшем уровне, – добавил он. – Иначе брата Мюссерта не оставили бы на должности коменданта Дордрехта.
– Возможно, – сказал Альберехт, – но правоохранительные органы делали все, что могли, чтобы опасные элементы были обезврежены.
– Значит, вы сможете выяснить, что это такое? – спросила мефрау Кальвиль, указывая на стрелки.
– Да, я дам поручение это расследовать. Не сомневайтесь. Но у меня вопрос на другую тему. Вы не знаете, откуда этот коричневый дым? Он был уже вчера.
Альберехт показал на небо.
– Да вы что, менейр Альберехт, неужели вы не слышали?!
– Это горит нефтеперерабатывающий завод Пернис в Роттердаме, – сказал Кальвиль.
– Радио в машине все время отказывается работать, а у меня столько других дел, что не успеваю следить за новостями.
– По радио всю правду не рассказывают, – сказал Кальвиль, – я-то считаю, что перспектива у нас далеко не радужная.
– И совершенно правильно сделали, что отправили Юлиану с детьми в Англию, – сказала мефрау Киммель, – хотя бы ввиду опасности, которую представляет Пятая колонна.
А он не знал даже этого. А здесь об этом говорят, как о чем-то общеизвестном. Наследная принцесса с детьми покинула страну. «А я сижу, спрятав голову в песок. Господи помоги, надо взять себя в руки, чтобы они не догадались, что я этого не знал».
– Очень разумное решение, – сказал он и, засомневавшись, достаточно ли невозмутимо прозвучали его слова, прочистил горло и два раза кашлянул.
– Ну хорошо, мефрау, не будем отвлекать вас от общения с сыном.
Соседи попрощались и вошли в открытую дверь своего дома.
Альберехт, сгорая от нетерпения узнать подробнее про отъезд принцессы Юлианы, ощутил, что оптимизм покидает его, и с таким чувством, будто задергиваются занавески, пошел следом за матерью в гостиную, где стоял открытый рояль, заваленный нотами. Ноты лежали также на нескольких стульях.
– Знаешь, Пузик, где я была сегодня утром? В церкви, молилась за нашу наследную принцессу и маленьких принцессочек.
Альберехт ничего не ответил. С тоской и унынием удивился про себя, почему она молилась именно за наследную принцессу и маленьких принцессочек, а потом в его мыслях возобладало недоумение от того, что о его собственном отъезде в Англию она не обмолвилась ни словом. «Значит, не восприняла мои слова всерьез, – подумал он. – Она думает: пусть Берт говорит, что угодно, все равно он этого не сделает. И она права! Ах, милая мама, если бы я мог тебе рассказать, почему мне так надо уехать».
– Мама, – сказал он, – как я рад еще разок с тобой повидаться перед отъездом в Англию.
– Послушай, Пузик, я все-таки сомневаюсь, что твое место в Англии. Ты же не принц Бернард.
– При чем здесь принц Бернард?
– С ним понятно, он уехал в Англию, чтобы обеспечить безопасность своей жены и детей. Это было очень благоразумное решение правительства.
– А я думал, что принц Бернард как герой возглавит наши войска.
– Какая нелепость! Он не должен расставаться с женой и семьей. Его семья – будущее нашего отечества. Его место там. Он должен защищать семью!
Смотрите-ка. Альберехт кивнул. Он согласился с матерью.
– Действительно, – заговорил он, – младшее поколение должно находиться в безопасности. Немцам может взбрести в голову бомбить дворцы. Или нацелить парашютистов на то, чтобы взять королевскую семью в плен. В таком случае у нас не осталось бы ни единого символа для сплочения нидерландского народа.
– Я рада, что ты тоже так считаешь, – сказала мать. – Менейр Кальвиль рассказывает такое… Утверждает, что принц Бернард, прежде чем жениться на Юлиане, состоял в СС и что поэтому особенно важно, чтобы он находился в Англии. Если бы ему пришлось воевать против своих бывших собратьев-эсэсовцев, это вызывало бы еще больше подозрений.
– Вообще-то рассказывают, что он с крыши дворца стрелял из пистолета по немецким самолетам.
– Ну конечно, Пузик. Это прекрасный человек. Я ему всегда симпатизировала. Прямо Гарольд Ллойд, в своих совиных очках. Он же не виноват, что его угораздило родиться в стране Гитлера?
– Но все равно как-то не комильфо, – сказал Альберехт, – что на нас напала страна, так тесно связанная с нашей королевской семьей. В предательстве обвиняют многих высокопоставленных особ. Но о принце Бернарде я не слышал ни одного плохого слова, это правда.
– Можно я дам тебе совет? – спросила мать. – Зайди-ка в церковь. Как ты знаешь, я и сама много лет туда не ходила. Но сейчас мне это помогло. Внушило чувство покоя. В церкви всегда витает что-то вроде Святого Духа. У меня вдруг появилась уверенность, что со мной ничего не случится.
– На церковь может упасть бомба с тем же успехом, что и на другие здания.
– Ты завидуешь, оттого что бомба упала на твой суд.
– Завидую? В каком смысле? Ты думаешь, оттого что в здание суда попала бомба, я испытаю удовлетворение, если бомбы начнут попадать в церкви?
– Ладно тебе. Но даже для немцев было бы чересчур при бомбардировке метить в церкви.
– Они могут попасть в церковь нечаянно. Или грохнется подстреленный самолет.
– Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду.
– И что же?
– Я имею в виду, что если человек утратит связь с вечными ценностями, то это до добра не доведет. До добра не доведет, Берт, человек этим причинит вред самому себе.
– Я не воспитан в вере, ты сама знаешь.
– В том, что ты не воспитан в вере, виноват в первую очередь твой отец. Хочешь чая? Ты же хочешь чая?
Она встала, отложила очки и пошла к двери в коридор.
– Я разрешила Хильдегард незаметненько погулять. Это же ужас – столько дней сидеть взаперти. Она же и мухи не обидит.
– Смотрите, как бы ее не арестовали.
– Я ее предупредила, чтобы она не произносила ни слова и не заходила ни в какие кафе. А если ее арестуют, ты же сможешь помочь? Не зря же у меня сын – прокурор?
Она не закрыла за собой дверь, и Альберехт услышал, как она идет в кухню.
Чай.
Его взгляд упал на столик с хрустальным графинчиком виски, рядом с которым стояли три хрустальных бокала-тумблера, два вверх дном, а один использованный. В комнате ощущался легкий запах алкоголя. Ты же хочешь чая? Разумеется, я хочу чая. Но единственное, чего я хочу на самом деле и всегда, – это алкоголя. Грустно и тривиально.
Его взгляд блуждал по комнате, обстановку которой он видел постоянно в течение долгих лет, рассматривал все предметы. Рояль, раскиданные повсюду ноты. Китайские вазы на каминной полке. Романтические городские пейзажики работы Вертина в изящных гипсовых рамках с позолотой, почти такой же ширины, что и сами картины.[36]
Богато, но убого, говорит Ренсе.
У Альберехта мелькнула мысль рассказать матери о немецком списке разыскиваемых. Она явно еще не знала, что Ренсе в списке. Иначе не стала бы так пространно обсуждать отъезд принцессы Юлианы с детьми. Наверное, надо рассказать? О Боже, как же не хочется этого делать! Это такая неправдоподобная история. Как ее рассказывать женщине, которая совершенно не в курсе дела. Ничего не знает о политической деятельности Ренсе, никогда не слышала о существовании секретных спецслужб и вообще не может представить себе, что немцы способны составить такой список.
Ход его мыслей нарушил громкий хлопок. За первым последовал второй. Альберехт бросился к окну. Не видно ничего, что могло бы издать такой звук. В доме напротив открылась дверь, и на улицу вышел отец с двумя маленькими девочками. Дверь так и осталась открытой. Девочки перешли дорогу, перешагнули через низкую ограду газона и обернулись. Отец пошел следом за ними, тоже посмотрел во все стороны и явно не увидел ничего заслуживающего внимания. Одна девочка чуть стукнула другую по спине – я тебя запятнала, ты водишь, – и они стали бегать друг за другом по кругу. Альберехт отошел от окна и приблизился к столику, на котором стоял графин с виски. В этот миг в комнату вошла мать с серебряным чайным прибором на серебряном подносе.